Факультет нужных вещей
Историк Александр Каменский: «Отвечая на вопрос, зачем изучать историю, я на первое место ставлю ответ «Чтобы знать». А на второе — «Для того, чтобы воспитывать человека, который имеет собственное мнение».
В России отношение к истории почти мистическое: в ней ищут ответы на вопросы сегодняшнего дня и рецепты будущих преобразований. Но может ли прошлое чему-то научить? Где грань между реформами и контрреформами? И каким должен быть учебник истории? Об этом размышляет декан факультета истории ВШЭ, доктор исторических наук, профессор Александр Каменский.
— Александр Борисович, ваша докторская диссертация посвящена модернизации страны в эпоху «от Петра до Павла». Как вы оцениваете темпы и направление тех «внутренних трансформаций», которые мы наблюдаем в России на протяжении последних десятилетий? Кто-то считает, что реформы все еще продолжаются, кто-то, наоборот, уверен, что живет в эпоху контрреформ...
— В своей работе, посвященной реформам XVIII века, я пытался показать: мнение, что на каких-то этапах своей истории Россия вступала в стадию «контрреформ», не всегда корректно. В действительности движение, заданное реформами Петра I, продолжалось, но иными темпами. И, в отличие от петровских преобразований, не охватывало все сферы жизни общества. При этом радикальные реформы, которые Петр проводил в первой четверти XVIII века, требовали такого напряжения сил, в котором общество не могло существовать постоянно. И потому нуждалось в передышках, которые одновременно использовались для адаптации к новым явлениям. В определенной степени, думаю, такая оценка применима и к современным реалиям. Вопрос: можем ли мы позволить себе подобную передышку сегодня, имея в виду, что окружающий мир, от которого мы сегодня зависим в гораздо большей степени, чем петровская Россия, развивается и уходит вперед очень быстрыми темпами? Сегодня всякая остановка на этом пути неизбежно отбрасывает нас назад, и мы рискуем отстать навсегда, причем, чем более длительную передышку мы себе позволяем, тем болезненнее и травматичнее для всех нас будет следующий рывок.
— В России отношение к истории очень трепетное, в ней ищут ответы на вопросы сегодняшнего дня. На Западе такая же картина?
— На мой взгляд, у нас более обостренное ощущение прошлого, ощущение его присутствия в сегодняшнем дне и даже высокой степени детерминированности сегодняшнего дня прошлым. Западному человеку в гораздобольшей степени, чем русскому, свойственно представление, что его судьба находится в его собственных руках и он в состоянии эту судьбу самостоятельно творить. В этом смысле западный человек в гораздо меньшей степени ощущает историческую детерминированность своей судьбы, своего будущего, а вместе с ним и будущего всей страны, всего общества. В России это не так. Впрочем, молодое поколение — те, кто родился уже в постсоветское время, — в меньшей степени ощущают «груз прошлого»...
— Что делать с тем, что за минувшие двадцать лет «либеральный исторический дискурс» так и не сложился? В результате «широким народным массам» остается потреблять либо советские трактовки прошлого, либо обходиться перепевами дореволюционных националистических подходов, либо пользоваться смесью того и другого?
— Проблема гораздо сложнее. С одной стороны, современное российское общество крайне фрагментировано и не обладает разделяемой большинством системой ценностей. С другой — историческая наука за последниедесятилетия очень изменилась и ушла от создания того, что принято называть «большим историческим нарративом» — этакого эпического рассказа о прошлом в хронологической последовательности «с древнейших времен до наших дней». Сегодня, на мой взгляд, создание обобщающего труда по русской истории на научной основе просто невозможно. В науке о прошлом России нет ни одной темы, которая не являлась бы дискуссионной и в которой прежние интерпретации не подвергались бы сомнению. Поэтому можно создать лишь сводный труд, где по каждой теме были бы обозначены имеющиеся точки зрения. Но я сомневаюсь, что это именно то, что нужно массовому читателю. Если же писать исторический труд, исходя из некой единой концепции, он будет в высшей степени идеологичен, а потому малоубедителен.
— Тем не менее школьный учебник — это такая маленькая выжимка из большого исторического нарратива. Школьнику положено дать целостное представление о прошлом «с древнейших времен до наших дней». Как это сделать в новых условиях?
— Во-первых, я совершенно не уверен, что нужно давать историю от и до. По крайней мере это вопрос, который нужно обсуждать. Во-вторых, учебник может быть очень разным.
— А именно?
— На мой взгляд, вопрос об учебнике далеко не первый, и прежде чем его обсуждать, нужно дать ответы на два более важных и взаимосвязанных вопроса. Первый: зачем мы вообще преподаем историю в школе? Зачем мы преподаем химию, физику, биологию, математику и другие дисциплины, вроде бы очевидно: мы изучаем эти предметы, чтобы получать соответствующие знания. Когда же заходит речь об истории, слово «знание» нередко оказывается далеко не на первом месте — рассуждают о миропонимании, об идеологии, о патриотизме и т.д. Нет сомнения, что история играет большую роль в формировании самосознания человека, его, как сейчас модно говорить, идентичности. Однако кого мы хотим воспитать посредством истории: квасного патриота, убежденного в том, что Россия — самая великая в мире, но окруженная врагами страна, или гражданина, способного любить свою страну, трезво оценивая и ее достижения, и трагические страницы ее прошлого и сознающего ее место в современном мире? Необходимо помнить, что если мы делаем школьный курс идеологически ориентированным (не важно, будет ли это либеральная версия или почвенническая), это формирует искаженное, деформированное представление о прошлом, которое неминуемо будет сказываться на социальном поведении людей. При этом надо иметь в виду, что любая попытка дать школьникам некую определенную, безальтернативную версию прошлого сегодня обречена на провал. Школьник, интересующийся историей, тут же отыщет в интернете десятки других версий, а не интересующийся быстро позабудет все, чему его учили. Второй вопрос — самый сложный: что мы, собственно, хотим получить на выходе? Что мы вкладываем в понятие «знать историю»? Когда выпускнику школы в ходе ЕГЭ достается вопрос, какие три партийные клички были у В.И. Ленина, мы имеем дело с явной профанацией. Никакого отношения к знанию истории это не имеет. И оценивать знания по тому, владеет ли человек этой абсолютно бесполезной информацией, просто преступно.
— Так каким должен быть современный учебник?
— Это должен быть интерактивный электронный учебник, с помощью которого школьник учится искать информацию, работать с ней, осмысливать ее и формировать собственное мнение, то есть учится думать, а не зазубривать готовое знание. Так что, отвечая на вопрос, зачем изучать историю, я на первое место, как и в вопросе про физику, химию, биологию, ставлю ответ «Чтобы знать». А на второе — «Для того, чтобы воспитывать гражданина». То есть человека, который имеет собственное мнение и умеет это мнение формировать.
— Нужна ли государственная политика в сфере исторического образования и вообще истории или государство должно уйти из этих сфер, доверив их профессионалам?
— Вообще уход государства из любой сферы и передача этой сферы в руки профессионалов — дело благое. Потому что, увы, мы часто видим, что когда профессионал становится чиновником, он в первую очередь чиновник, а профессионал — в двадцать пятую. Что уж говорить о непрофессионалах, коих во власти немало! Но государство — не только наше, любое государство — всегда заинтересовано в формировании определенной картины прошлого в головах своих граждан. Это естественно. Хотя бы потому, что люди, находящиеся у власти, хотят находиться там и дальше. И прошлое всегда рассматривается ими как средство легитимации собственной власти. В этом смысле говорить о том, что государство может полностью уйти из этой сферы — это утопия. Другое дело — степень присутствия государства: здесь могут быть варианты.
— Факультет истории, который вы возглавляете в Высшей школе экономики, — это парадокс или закономерность?
— Никакого парадокса: ВШЭ является полноценным университетом с почти полным набором направлений образования социально-гуманитарного профиля. У нас есть факультеты философии с отделением культурологии, психологии, журналистики, политологии, социологии, созданные еще до появления факультета истории, а уже после нашего был образован факультет филологии. Поэтому появление нашего факультета было вполне закономерным. Насколько я могу судить, у отцов-основателей ВШЭ изначально было ясное понимание того, что в экономическом образовании гуманитарная составляющая играет существенную роль.
— Кого выпускает ваш факультет? Ваша сверхзадача — сформировать принципиально новые научные кадры?
— Если все выпускники факультета (а у нас в бакалавриате на каждом из курсов учатся по 50 — 60 человек) станут историками-исследователями, это будет просто катастрофа. Потому что такого количества исследователей нашей стране не нужно. И такая задача не стоит. Историческое образование весьма широкое, оно позволяет человеку работать в самых разных сферах.
