«Раскрытие русского языка к свободе»
Вечером 26 августа на летней сцене в парке Горького доктор филологических наук Гасан Гусейнов прочитал публичную лекцию «Глобальный язык и теория заговора».
Лекции предшествовали несколько маленьких предисловий.
Первое маленькое предисловие
Заявленная тема, начал Гусейнов, не совсем филологическая. С одной стороны, язык — это сущность, которая нас всех объединяет. С другой — язык противопоставляет специалистов любителям в гораздо большей степени, чем, например, физика.
Независимо от того, чем человек занимается, у любого есть некое представление о языке, владение устной и письменной речью. Это представление создает у многих ощущение, что наука, изучающая язык и его место в жизни, служит для того, чтобы подтвердить наши исконные представления о языке или опровергнуть, рассказав взамен что-нибудь занятное. Таков общий знаменатель представлений о языке людей, которые специально языком не занимаются.
Второе маленькое предисловие
«Мы с вами живем в эпоху перемен», — продолжил лектор.
Речь идет о заметных переменах не только в социально-исторической действительности, но и в языке. При этом у большинства возникает ощущение, что язык меняется слишком быстро, что в языке появляется нечто, что можно охарактеризовать как его «порчу»: дескать, некогда был какой-то «нормальный» язык, а сейчас с ним происходит что-то тревожное.
Последнее маленькое предисловие
Очень многие люди живут с ощущением, что вокруг них реализуются некий заговор, заметил Гусейнов. Они полагают, что все события, которые их сопровождают или которые они наблюдают, особенно катастрофы и катаклизмы, — результат чьего-то злого умысла.
Всего 20 лет назад россияне стали свидетелями распада СССР и отделения стран-сателлитов, что, в свою очередь, привело к изменению места русского языка в мире. Эти события представлялись финальным актом холодной войны и, как следствие, результатом всемирного заговора, из-за которого пал СССР и русский язык, поскольку изменилась его функция и политическая роль. По времени это совпало с таким лингвистическим феноменом, как засилье американизмов.
«На каком бы языке мы ни говорили, от норвежского до японского, мы услышим от встревоженных носителей языка такие слова: "Американские понятия проникают в нашу жизнь!"», — спародировал Гусейнов интонацию встревоженного носителя языка.
Многие считают, что американизмы в языке — тоже часть всемирного заговора, осуществляющегося на наших глазах и, хуже того, через нас самих, только мы не замечаем, что являемся соучастниками.
«Я бы никогда в жизни не стал заниматься этой темой, если бы не удивительное зрелище подпадания под влияние теории заговора совсем молодых людей», — объяснил Гусейнов, заметив, что сталкивался с 16-, 17- и 18-летними конспирологами.
«Поэтому я подумал, что надо такую тему действительно, как сейчас говорят, — это не американизм! это вульгаризм и очень хорошее слово — замутить!», — воскликнул лектор, перейдя к основной части лекции.
«В маленьком глобусе, в нашей голове»
Что значит «глобальный», «глобализация»? О глобализации многие тоже говорят: «Это заговор! Американский. Хотят себе все подчинить на глобусе!»
Что-то может нас волновать «глобально», и тогда речь идет уже только о том глобусе, которым накрыта наша черепная коробка. Таким образом, получается два глобуса и определенный параллелизм между ними: «Весь мир, все знания мира, весь космос каким-то удивительным образом через слова, описывающие этот космос, находятся внутри, в маленьком глобусе, в нашей голове».
«Каждый из нас — носитель этого глобального представления о языке, и для каждого из нас глобальным языком является родной язык каждого из нас», — дефинировал Гусейнов понятие «глобального языка».
В этом плане у носителей языка есть одно удивительное свойство, о котором упоминал Платон, со всей определенностью писал один из величайших лингвистов XX века Ноам Чомски. Быть носителем подобного индивидуально-глобального языка, писал Чомски, значит, услышав что-то совершенно неизвестное, все равно понять, о чем идет речь: догадаться о значении услышанного через известные опорные точки или хотя бы построить правдоподобный образ неизвестной фразы.
Язык философии и научно-технической революции
Значит ли, что глобальный язык — тот, на котором говорит большинство землян? В таком случае единственным глобальным языком был бы китайский: китайцев, которые говорят, пишут или думают на китайском, как на родном, гораздо больше, чем носителей родного английского. Тем не менее, возразил Гусейнов, китайский не глобальный язык, хоть и приближается к этому статусу.
В отличие от китайского, глобален английский. Как минимум его статус определяется тем, что он является вторым обязательно изучаемым языком в мире для большинства населения Земли. А до 1933 года глобальным языком был немецкий. «Это был язык науки, литературы, философии, поэзии, язык техники и научно-технической революции, это был язык нескольких специальных наук. Отчасти до сих пор немецкий язык сохраняет статус мирового для классической филологии», — говорит Гусейнов.
В 1933-м начался стремительный упадок немецкого. В Германии пришли к власти нацисты, и немецкий язык превратился в инструмент идеологии национал-социализма. С 1933 до 1945 года он полностью утратил функции глобального и, несмотря на десятилетия интенсивной денацификации, так и не смог реабилитироваться.
Почему язык вообще может утратить глобальную функцию? Гусейнов обратился к мыслям известного российского филолога Сергея Аверинцева, говорившего, что язык, на котором перестают нести людям то, без чего они не могут прожить, обречен на утрату своих важнейших, глобальных, всемирных функций. Немецкий оказался обречен на такую роль: «Национал-социалистическая идеология подавила его и всего за 12 лет раздавила морально и во многих других отношениях носителей этого языка».
«Не перезвон колоколов, не малиновый звон, а Ленин, Троцкий и Сталин»
Был ли глобальным языком русский и когда?
«Конечно, он стал глобальным после революции семнадцатого года», — сказал Гусейнов. О Великой Октябрьской революции трудно говорить не идеологически, подчеркнул лектор.
Раздача революционных газет в Москве, 1917 год. Фото: фонд Государственного музея революции СССР / Фотохроника ТАСС
«Но если мы посмотрим на мир после Первой мировой войны и попробуем понять, что другой мир — и третий мир, и второй — услышал из России на русском языке, то мы должны сказать, что он услышал не перезвон колоколов, не малиновый звон, он услышал не замечательную русскую поэзию, не серебряный звон Серебряного века, а он услышал Ленина и Троцкого, а потом Сталина. Мир слышал нечто — и заводился от этого! Мир заводился от идеи социальной свободы, деколонизации, освобождении от гнета», — воодушевленно говорил Гусейнов.
Появилось Советское государство, которое на карте бывшей Российской империи строило один мир, а на русском языке — за пределами России — пропагандировало и расцвечивало совсем другой: «Это сейчас мы знаем, что надо переспрашивать. Когда говорят об освобождении, задавать следующий вопрос: а это освобождение от чего? Вот от гнета, от национального!.. А какой начинается вместо него?»
При этом русский язык, на котором, начиная с семнадцатого года, «создавалось новое», был языком не только социальной, но и научно-технической революции. Думая о самых авторитетных носителях русского языка конца XIX века и первой половины ХХ, напрасно искать только среди писателей или мыслителей. Ведь среди них были и ученые с инженерами. Гусейнов вспомнил персонажа «Роковых яиц» профессора Персикова, говорившего «на особом замечательном языке русских ученых, таких как Менделеев или Павлов».
Дмитрий Иванович Менделеев был не только химиком, но и автором небольших произведений. Знаменитый ученый писал статьи о водке, кулинарии и России (Менделеев — автор крупного социологического труда «К познанию России»). «Он выдающийся писатель и мыслитель», — резюмировал лектор.
Также Менделеев был ключевой фигурой для создания почвы, на которой в первой половине XX века выросло естественно-научное знание на русском языке.
Все, что создавалось на русском в первые десятилетия советской власти, создавалось на языке, который хотели изучать во всем мире. Когда в Москву ехали молодые революционеры из Азии, Африки и Латинской Америки, свергавшие у себя колонизаторов, выгонявшие португальцев или англичан, они ехали учиться на русском языке. Для них русский был не только языком идеологии, но языком естественных и точных наук. И, в свою очередь, на протяжении XX столетия многие работы, статьи и книги переводили с русского языка на английский, немецкий, французский, японский и многие другие языки.
С молоком матери носители русского языка всосали отсутствие свободы
Однако русский не смог стать полностью глобальным. Не хватило только одного, но очень важного фактора.
«И этот фактор... он звучит очень высокопарно. Слово, которое я сейчас произнесу... мне даже страшно его говорить. Я сам себе напоминаю героя из сказки Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина — карась-идеалист! Значит, карась-идеалист подплывает к щуке. И щука — всем понятно, кто такая щука, что за персонаж, — даже не собиралась карася есть... И вдруг карась подплывает к щуке, ему хочется ей правду сказать, и он говорит щуке: „Щука! Да знаешь ли ты, что такое справедливость?!“ Щука от удивления так разинула пасть, что даже если бы она и не собиралась съесть этого карася, карась бы влетел к ней в пасть и был съеден» — пересказал лектор Салтыкова-Щедрина.
Тем не менее ключевой фактор невозможности глобализации русского языка — это не справедливость. «Справедливости нет, мы знаем. Карась мог спрашивать. Мы, как и щука, знаем, что справедливости не существует. Но есть одно свойство, которого не хватало русскому языку. И это отсутствие свободы. Причем отсутствие свободы глубинное, всосанное носителями русского языка с молоком матери», — говорит Гусейнов.
Для большинства носителей русского языка на протяжении XX века складывалось и закреплялось представление о «субстанциональности несвободы пользования языком». Гусейнов извинился за сложность выражения, но подчеркнул, что этот факт крайне важен: «Это представление о том, что внутри твоего речевого опыта существует основополагающий изъян: ты не можешь распространить свой речевой опыт на окружающий мир безопасным для тебя образом».
Советские люди не могли произнести самое важное касательно своих интересов, не могли выступить с критикой. СССР был государством лишь частичной свободы, в котором не могли говорить прямо.
«А Хомский говорит: ничего подобного»
Ограничение свободы в СССР напрямую касалось и филологии. Гусейнов вернулся к идеям Ноама Хомского, лингвиста и крупного левого политического мыслителя. Хомский — последовательный, начиная с пятидесятых годов XX века, радикальный критик государства. Тем не менее в СССР все-таки переводили некоторые его работы. Но политические взгляды Хомского было принято рассматривать отдельно от его лингвистических открытий: здесь он теоретик языка, а здесь — публицист анархо-социалистических взглядов, и эти два Хомского никак не пересекаются.
Наом Хомский. Фото: Mick Tsikas / EPA ИТАР-ТАСС
Это совершенно ошибочная позиция, считает Гусейнов: «Есть прямая связь между его представлениями о том, как существует, складывается и как реально происходит язык, как порождается речевая и мыслительная деятельность человека, и тем, как организовано человеческое общество».
В этом смысле, язык — это единственное реальное воплощение свободы в нашей жизни. Чтобы понимать окружающий мир, мы должны дать свободу своему языку. Но когда появляется человек, который говорит именно об этом, Ноам Хомский, недоброжелатели начинают причитать: дескать, Хомский рассказывает о чем-то, к языку не имеющему никакого отношения, язык — это только набор правил и представление о норме.
«А Хомский говорит: ничего подобного! Язык — не набор правил, а способность в любой ситуации увидеть норму и ее противоположность», — пояснил Гусейнов.
В данной ситуации, отметил лектор, мы сталкиваемся с удивительной вещью — нашим собственным представлением о языке как об инструменте, которым мы пользуемся. Язык — инструмент общения, научного познания, выражения своих мыслей и чувств, управления кем-то и так далее. Но язык — не только инструмент, но и тот материал, вне которого человека не существует. Язык — это одновременно то, что мы изучаем и то, посредством чего мы изучаем. «Для того чтобы эта парочка не создавала короткое замыкание, чтобы мы могли двигаться дальше, существует чужой язык», — перешел лектор к заключительной части.
Русский язык пророс греческим и латынью
Существует укорененная ошибка, что в языке есть «исконное», а есть «заимствованное».
«Абсолютная чушь», — отрезал Гусейнов.
Любой язык целиком состоит из заимствований. Можно сказать, что заимствованное — это самое главное в языке. Так, современный русский язык изнутри пророс двумя главными глобальными языками — греческим и латынью. Мы не можем буквально шага ступить, чтобы не попасть в греческое или латинское слово, эти языки управляют русским, а через него — нами.
Гусейнов привел в пример этимологию слова «норма». Это латинское слово, пришедшее к римлянам от этрусков, а к этрускам от греческого γνώμων. «Гномон» — измерительный прибор, при помощи которого можно определить прямой угол. А в русский «норма» пришла от римлян через польское посредничество.
«В цепочке чужих слов, в истории слова содержится в свернутом виде наше представление о нормальности не как о чем-то, что раз и навсегда задано и должно соблюдаться, а как о результате каждодневного изменения», — подытожил Гусейнов.
У некоторых в такой ситуации возникает вопрос: создано ли кем-то данное управляющее нами существо? Богословие отвечает, что язык — творение Всевышнего. Но с точки зрения богословия — все творение Всевышнего. Объяснение творения Всевышнего посредством творения Всевышнего ничего не объясняет: «Это очень трудно. Все равно что чистить морковку морковкой».
Алтарник, свещник, солея
Из-за подобных трудностей с языком «у очень многих людей начинают разъезжаться умственные ноги». Гусейнов вернулся к изначальному вопросу: что нам надо осознать, чтобы приблизиться к пониманию изменений функций русского языка в мире, произошедших в конце XX века?
Произошло неожиданное для россиян раскрытие их языка к свободе. И к этой свободе носители оказались не готовы. «А кто готов к свободе?! Никто. Нет готовых к свободе людей. Нет таких носителей других языков, которые ждали свободы, наконец она пришла, и они ей воспользовались, как свеженарезанным салатом с маслом и уксусом», — отметил Гусейнов.
Не отдавая себе отчета, в девяностых россияне начали «глотать чужие языки свободы» — английский, русский матерный, любой язык, подвернувшийся под руку. Поэтому теперь Россию населяют не понимающие друг друга люди, для которых русский вроде родной.
Одни, например, живут в мире науки и прогресса, а наука говорит по-английски. Другие почувствовали свободу для обращения какими-то древними ценностями, которые были, как им кажется, и сто, и двести лет назад. «И вдруг на их языке появляются слова „кощунник“, „солея“, „алтарник“, „свещник“. И они не понимают тех, кто в то же время им говорит: „Слушай, не приставай ко мне, отстань“. Они не могут услышать друг друга, хотя все они — носители русского языка», — рассказал Гусейнов о двух населениях России.
«Большой русский язык вызывает тревогу, и многим начинает казаться, что на него наезжает слева и справа какой-то огромный, незнакомый, опасный, очень опасный мир», — заключил профессор.
«Государство должно заткнуться»
Один из слушателей возмутился: «Как вы объясните такой факт: у меня есть один знакомый алтарник, и мы с ним вполне друг друга понимаем».
Мы живем в обществе, где определенный набор слов означает насилие, ответил лектор. В России 2013 года люди, не относящиеся к церкви, воспринимают клерикальный язык как язык угрозы, причем физической угрозы, язык угрозы свободе.
Например, двадцать лет назад понятие «глубоко верующий» имело совершенно иное значение. «А когда сейчас кто-то вам говорит: „Подождите, вот вы сейчас что-то такое сказали, а я человек глубоко верующий...“ — вы понимаете, что в его словах фраза „Я человек глубоко верующий“ — это угроза: „Попробуй меня обидь!“», — изобразил Гусейнов глубоко верующего.
«Не считаю, что глубоко верующий будет кого-то обижать», — ополчился слушатель.
«Вы так не считаете, но тут вот посадили двух молодых женщин в тюрьму из-за того, что несколько лиц, назвавших себя глубоко верующими, лжесвидетельствовали суду», — строго сказал лектор.
Другой зритель спросил о языковой политике государства. «Государство должно обеспечить высококачественное преподавание русского языка в школах и высших учебных заведениях, а также издание словарей и учебников. Во всех остальных вопросах (касательно языка. —РП) государство должно заткнуться», — ответил Гусейнов.
Аудитория зааплодировала.