Музей «Дом на Набережной»: опыт коллективной экспертизы

В рамках проектного семинара студенты-культурологи четвертого курса получили задание дать экспертную оценку некоторым московским музеям, посвященным советской истории и культуре. Первым таким опытом стал музей «Дом на Набережной», расположенный в знаменитом доме на улице Серафимовича и прославленный Юрием Трифоновым. Студентам было предложено выявить концепцию музея, проанализировать, как подобраны и организованы экспонаты, задуматься над их аутентичностью, оценить проведение и наполнение экскурсии, поразмышлять над принципами организации музейного пространства, определить место и роль посетителя в нем, а также то, насколько посетитель вовлечен в среду. Студенты должны были предложить те усовершенствования или дополнения, которые, на их взгляд, могли бы улучшить работу музея, а также проанализировать продвижение этого культурного института. Неожиданным блоком в студенческих размышлениях стал раздел, который можно было бы назвать «ожидания против реальности»: оказалось, что многие шли в музей с определенными представлениями и предчувствиями, которые не совпали с увиденным.

Домгород

Концепция музея

 

«После осмотра музея, становится понятно, что в первую очередь это история десятков людей, которые здесь жили, влюблялись и были арестованы. «Домгород» вошёл в историю как памятник архитектуры и живое доказательство ушедшей эпохи. Когда попадаешь в квартиру, кажется, что маховик времени действительно существует и путешествия по времени возможны. Создаётся ощущение, что посетитель оказался в Советском Союзе 1930-х годов. Запах, мебель, картины, —  всё переносит в атмосферу тех далёких лет». (С. Черненко)

 

«Музей посвящен одному Дому, точнее особому архитектурному, социальному и культурному проекту, реализованному в 1930-е годы советским правительством. Представляющий из себя комплекс сооружений, он  воплощает в себе идею, которая должна была стать новой формой жизни советского человека; однако в истории остался лишь как утопическая попытка  расселения советской элиты того времени. Музей создан для того, чтобы сохранить в аутентичном виде облик тех квартир, историю этого дома и этого легендарного замысла». (И. Шестоперова)

 

«Музей «Дом на Набережной» – это про ненависть и одновременно про ностальгию по почти что «дивному новому миру» Хаксли: утопическое государство в государстве, живущее в совершенно ином, чем вся страна, режиме, поначалу выглядит как островок благополучия и грядущего светлого коммунистического идеала. Но даже не зная предыстории Дома, можно почувствовать что-то неладное: объявление на входе призывает подписать петицию, связанную с отказом от идеализации Сталина, а затем начинается радужное повествование об инициированной Иосифом Виссарионовичем грандиозной стройке дома для представителей государственной, партийной и военной элиты, о передовых технологиях того времени, реализованных в этом удивительном проекте, о беззаботности людей, которые не покидая своего дома, могли отвести ребятишек в детский сад, провести время на теннисном корте или в обширной библиотеке». (А. Кудрякова)

 

«Музей сделал ставку на своеобразную антропологическую зарисовку культуры повседневности – одного конкретного дома одной конкретной эпохи. Мне кажется, что это совсем не плохая концепция, но её стоило бы углубить» (В.Завертяева)

 

«Рассматриваемый нами музей во многом зауряден. Разумеется, он выполняет свою просветительскую функцию. Разумеется, здесь выставлена уникальная коллекция экспонатов. Однако неясно, что и кому он хочет сказать сегодня. Со стороны это выглядит как собирательство – и правда, раньше самые передовые музеи представляли артефакты – но эта эпоха уже позади. Нужно заново обдумать концепцию, потому что эйфория 1989 г. от создания собственного музея в уголочке родного дома уже не актуальна». (Е. Горбачева)

 

«Идея этого дома была в эффективном просторе и добротной простоте, чего не видно в многочисленных залежах вещей в музее. Наиболее важный посыл, характерный для дома, который прослеживается в музее, – максимальная концентрация необходимого при минимальном использовании пространства». (К. Попова)

 

«На мой взгляд, концепция музея строится на двух принципах. Во-первых, – это аутентичность предметов и их сильная связь с домом. Большинство предметов подарены жильцами или их родственниками, поэтому каждый имеет свою историю, очень личную и уникальную. Если подойти к шкафам, можно увидеть личные вещи жильцов: пистолеты, пояса, табакерки, коробочки для конфет и многие другие детали повседневной жизни. Кроме того, эти предметы уникальны – например, портрет Сталина, написанный одним из жильцов дома, или привезенный полярником пингвин, из которого позднее сделали чучело.

Второй принцип – это история дома, рассказанная экскурсоводом. Через личные истории, наполненные деталями, экскурсовод рассказывает  («пишет») историю дома. Мне кажется, это с одной стороны хороший ход. Ведь таким образом экскурсия и сам по себе музей обретают очертания литературного произведения. Музей, лишенный пространства и аутентичности интерьера, сквозь такую призму «оживает». Очевидно, что при этом многое в рассказе основано на эмоциях – именно с их помощью происходит «очеловечивание» музея.

Однако руководители музея препятствуют собственной концепции, и потому мешают ее полной работе. В том числе, ограничение пространства для больших групп связано с тем, что в комнате находятся громоздкие предметы интерьера: большой диван, несколько старых стульев, на которые нельзя садиться, а также передняя (не аутентичная, но и не используемая никак, кроме как для плакатов и мундиров).Здесь, на мой взгляд, вступают в силу два других принципа, которые противоположны первым двум и не могут быть реализованы в данном пространстве. Во-первых, это все-таки попытка воссоздания интерьера (хотя он не аутентичен сам по себе, по причине другой, чем первоначально, планировки, паркета, обоев и т.д.) и написание плакатных экспликаций, хотя они не несут в себе эмоционального переживания и не очеловечивают дом. На мой взгляд, эти два аспекта мешают более удачной реализации концепции музея. Мне кажется, ими можно было бы пожертвовать для того, чтобы, во-первых,  в более полной мере рассказывать о предметах повседневности, и, во-вторых, сосредоточиться на эмоциональном рассказе историй при б о́ льшем количестве людей». (Т. Ускова)

 

«Если задача музея — воздействовать на каждого посетителя в отдельности,  погрузить его в некий воображаемый эфир, то основной целью такого музея должно стать обращение к личному опыту и переживанию человека. В то время как в данном музее отсылка (как экспонатов и экспликаций, так и нарратива экскурсовода) ведется к коллективной истории, коллективной травме, с которой человек (в том числе и я сам) не обязан себя ассоциировать. Но личный опыт возможен лишь в том случае, где есть пространство для интерпретации. Здесь же вся информация подана в обработанном виде в духе «Большой советской энциклопедии»: небольшие реплики реальных людей полностью теряются за потоком фактов, выработанных историками. Если бы я ни разу в жизни не слышал об истории этого дома (что почти невозможно) и роман не читал, возможно, я бы мог впечатлиться подобными сюжетами, однако можно сказать, что музейный нарратив строится на поле common knowledge, лишь с более подробной детализацией». (А. Плотницкий)

 

Подбор и организация экспонатов, их аутентичность

 

«Количество экспонатов и способ их размещения наталкивают на мысль о том, что без экскурсии это пространство остается непонятным и безжизненным: в небольшой комнате частично воспроизведён интерьер тех самых квартир, в этом же интерьере находятся экспонаты, весьма косвенно относящиеся к образу Дома на Набережной, например, ироничный портрет Сталина, который никто не смел бы повесить в своей квартире, пока тот был у власти. Таким образом, целостность концепции нарушается.

Часть экспонатов лишь пронумерована, но не имеет никаких примечаний, что может дезориентировать посетителя. Поиски списка с пояснениями приводят к замученной папке с повторяющимися номерами, которая содержит лишь названия объектов без дальнейшего уточнения подробностей, которые не мешало бы включить, особенно для тех, кто пришёл сюда без экскурсионного сопровождения». (А. Кудрякова)

 

«Аутентичность экспонатов, по словам гида, практически полная – за исключением нескольких предметов, всё передано музею наследниками жильцов. Однако оценить это можно только положившись на слова экскурсовода. Например, плюшевый медведь в сомбреро, сидевший в кресле, производил на меня впечатление «гостя» годов из семидесятых, – но это общий момент для домов-музеев в принципе: организовывая пространство, «естественно», не приклеишь бирки с датировкой и экспертным мнением к каждому экспонату. Однако, возможно, стоило бы сделать перечень экспонатов при входе в комнату, или выдавать посетителям брошюры». (В. Завертяева)

«По уверению экскурсовода, почти все экспонаты (за исключением трех), представленные в музее, абсолютно аутентичны и переданы во владение музея бывшими жителями дома. Однако их расположение сильно угнетает, слишком много разрозненных предметов, находящихся в ограниченном пространстве. На мой взгляд, в расположении экспонатов не хватает структуры и логической концепции. Было бы проще воспринимать идею музея, если бы была какая-то категоризация. Также не хватает навигации, чтобы ориентироваться, в каком хронологическом или алфавитном (или ином) порядке воспринимать информацию, для построения более целостной картины этого пространства.

Подбор экспонатов представляет собой довольно типичный ряд предметов, характерных для музеев, чья деятельность относится к советскому периоду. На мой взгляд, экспонатам не хватает подписи с небольшим пояснением о том, что это и какова его история, и почему это важно для музея. Также мне показалось, что среди экспонатов представлены только те, которые иллюстрируют «хорошую» сторону истории этого дома, и хотя при проведении экскурсии «плохую» сторону освещают, на примере экспонатов этого не видно». (К. Попова)

 

 

Проведение экскурсии

«Невероятно приветливые, внимательные и терпеливые сотрудники — те самые москвичи, которых бы мы хотели видеть не только в атмосфере музея, но и на улице тоже. Не было такого вопроса, на который бы у экскурсовода не нашлось ответа. Однако спрашивать приходится, потому что нет единого электронного справочника с документами, фактами, датами, пусть даже теми же словами экскурсовода, к которому можно было бы обратиться с конкретным вопросом или за общей сводкой, причём быстро. Атмосферу создаёт только экскурсовод, а ведь это не единственный инструмент, на котором держится музей. Кроме того, информации действительно много, и мне, человеку, давно интересующимся этим памятником, трудно её усвоить без блокнота с ручкой».  (Е. Горбачева)

 

«Сама экскурсия вызывает смешанные впечатления: работник музея «на автопилоте» рассказывает заученный текст, пусть и правильно расставляя смысловые акценты, но без «огня в глазах». Основной упор в монологе делается на строительство, приятную жизнь членов партии, а затем речь заходит о жутких арестах ни в чём не повинных людей. Что происходило после смерти Сталина, совершенно неясно не только из экскурсии, но и из окружающего интерьера. Вообще, Сталин кажется здесь пусть и противоречивой, но всё же музееобразующей фигурой. Большая часть стендов посвящена жертвам репрессий, что делает это пространство скорее похожим на мемориал, нежели на музей. Вероятно, здесь сказывается тесное сотрудничество с Музеем истории ГУЛАГа» (А. Кудрякова)

 

«Экскурсия, как и сам музей, иллюстрирует то положение вещей, которое было присуще дому в 1930-е годы. Посетителям положено видеть только то, что положено, трогать ничего нельзя, как изображено, как поставлено, так и надлежит воспринимать —  как того хотят его хозяева. Возможно, в этом удачно проявлена идея музея как зеркала всего дома (правда, немного кривого)». (К. Попова)

 

«Нарратив экскурсии выстроен таким образом, что у посетителя складывается картина коммунистической утопии, построенная на осмыслении повседневных объектов. В музее они эксплуатируются в качестве артефактов, доказывающих существование реализованного «рая». Всеобщее счастье в парадигме реализованного коммунизма иллюстрируется как физическими объектами — большими супницами, — так и материальными свидетельствами. Вторые составляют абсолютное большинство и не нуждаются в манифестации в форме оригиналов — миф конструируется суммой нарратива его экскурсии и ауры здания, в котором находится посетитель музея». (А. Алексеева)

 

            «Содержание экскурсии достаточно информативно и оказывает большое эмоциональное воздействие на слушателей, хотя экскурсовод не использует каких-либо высокопарных метафор и выражений, что, по моему мнению, является показателем высокого профессионализма. Однако, в связи с тем, что история дома действительно обширна и многогранна, экскурсовод сам выбирает темы, которым посвятить рассказ сегодня». (А. Фимина)

 

               «Экскурсия по музею была намного убедительнее и информативнее самого музея, что, с одной стороны, можно рассматривать как отличную работу музейных сотрудников, а с другой – как разрыв между пространством и смыслом, который оно производит, и отказ от стратегий по дальнейшему развитию музея, чтобы этот разрыв нивелировать». (С. Роговская)

 

Организация пространства

«Пространство, занимаемое музеем, не является реальной квартирой Дома на Набережной и представляет собой лишь сконструированную модель «типичной» квартиры. Этот факт, как мне кажется, если не уничтожает полностью, то просто вредит всей концепции и цели музея – показать быт жильцов Дома на Набережной и вызвать эмоциональное переживание стигматизированных страниц советской истории через имитацию погружения в эпоху. После рассказов экскурсовода хочется посмотреть на кухню, в которой невозможно было готовить из-за ее маленьких размеров; санузел, окно которого разделено стеной пополам; дверку, через которую работники дома забирали мусор и т.д. Музей же ограничен прихожей и гостиной, которые сами по себе не очень много говорят о реальной повседневной жизни советских людей, но работают лишь как фон для речи сотрудника музея». (С. Роговская)

 

«Размеры музея кажутся насмешкой по сравнению с территорией, которую занимает сам дом. Под музей выделена однокомнатная маленькая квартира, в которой попытались сконцентрировать всю историю дома». (С. Черненко)

 

             «Условно музейное пространство поделено на две части, где в первой —  традиционные стенды и планшеты с текстами, а вторая как бы стремится воссоздать «типичную» комнату жителя дома. Но получается, что вторая часть оформлена в той же логике, что и первая; то есть все предметы расставлены как на шахматной доске, ничего трогать толком нельзя — остается лишь лавировать в паре квадратных метров, оставленных для прохода. Тем самым не человек пассивно погружается в то, о чём ему хотят рассказать, но ему приходится делать мысленное усилие, чтобы представить, какое отношение та или иная вещь имеет к окружающему пространству. Таким образом, сама материальная «вещность» вещей обесценивается, так как они становятся всего лишь знаком себя в прошлом». (А. Плотницкий)

 

«Пространство музея представляет собой помещение квартирного типа (созданного путем объединения двух квартир), с двумя комнатами, открытыми для посетителей. Все экспонаты в музее представлены в очень концентрированном виде, отчего создается сдавливающий эффект нагроможденности. С другой стороны, это позволяет сэкономить время и увидеть все экспонаты за максимально короткий срок». (К. Попова)

 

«Обнаружить музей не так легко. Вероятно, в этом нет вины самого культурного института, так как он, судя по всему, находится в том помещении, которое было великодушно выделено государством. И здесь музею приходится выполнять сложную задачу: показать добротный интерьер квартиры элит, их образ жизни в комнате, предназначавшейся для рабочего персонала, который явно жил совершенно иным бытом. Думается, что это проблема ресурсов и госфинансирования, а не сотрудников музея».  (А. Кудрякова)

 

«Очень двойственное впечатление создаётся от самого музейного пространства. С одной стороны, посетитель оказывается впривычной для музеев среде, где законсервирована эпоха, где ни к чему нельзя прикасаться. Посетитель вроде находится внутри эпохи и рядом с её прямыми следами, но однако же не может до них дотронуться. Возникает ассоциация с танталовыми муками: посетитель может увидеть и услышать историю этого дома, но не тактильно ощутить её. Главный музейный тренд последних лет – интерактивность – здесь отсутствует и даже теоретически не вписывается в общую картину, но в данном случае, как мне кажется, это скорее плюс, так как именно традиционность придаёт помещению дополнительный колорит СССР». (С. Черненко)

 

«Вторая комната музея напоминает жилое помещение, а первая — с витринами и архивными документами/фотографиями —  в такой компоновке начинает ощущаться как чужеродный кусок какого-то другого пространства. А между тем, первая комната – с выставкой, посвящённой судьбам знаменитых жильцов, – была не менее интересна: скажем, Елена Стасова, известная революционерка,  – вполне заслуживающий упоминания персонаж. Чучело пингвина, которому по логике вещей следовало бы находиться во второй комнате, стоит в проходе и, во первых, не сразу обращает на себя внимание, а, во-вторых, не кажется связанным с историями, происходившими в доме, вообще никак – и это довольно красноречивая иллюстрация разобщённости восприятия». (В.Завертяева)

 

«В отличие от большинства музеев, здесь, хотя предметы мебели и относятся к предложенной эпохе, они стоят не совсем на тех местах, на каких  предполагалось в здешних квартирах. Посетители не могут почувствовать себя в реальной планировке  квартиры 1930-х годов, в частности из-за обилия личных вещей хозяев разных квартир, не могут представить, как это выглядело на самом деле. Это продиктовано главным образом несоответствием размеров выделенного помещения и объёмов информации о доме. Вся квартира обставлена предметами мебели, принадлежавшими бывшим жильцам разных квартир дома. Висят списки живших в нем. Каждая вещь, присутствующая здесь, представляет своего хозяина, за каждым из которых стоит целая история, часто трагичная. В этом смысле предметы личного пользования можно назвать автопортретами жильцов. Также интересно расположение некоторых объектов и дополнительные смыслы, которые они рождают. Например, на соседних стенах висят портреты Сталина и Пушкина. Учитывая то, что за Пушкиным закреплён статус «нашего всего», то Сталин, в данном контексте может трактоваться также как «наше всё», точнее как «советское всё». Так, находясь на соседних стенах, они могут осмысляться как фигуры, которые по значению можно поставить в один ряд через запятую». (С. Черненко)

 

«Из-за сумбурной расстановки предметов создается ощущение чердака, поэтому хочется разграничить по тематической или смысловой составляющей некоторые вещи. Всё стоит не там и не так, как задумывалось – то есть, нет атмосферы, что сейчас зайдут жильцы дома, поэтому все элементы декора воспринимаются как экспонаты, а не как часть среды —  чувствуется диссонанс в том, что мы видим и о чем рассказывают» (Л. Новоселова)

 

Вовлеченность, контакт с экспонатами и пространством

 

«В две комнаты сотрудников, в которых нас интересовала мебель, нам пройти не разрешили; само по себе пространство подлежит безусловной консервации, и хоть мы не думали прыгать на диване, но было бы здорово, чтобы несколько аутентичных предметов можно было потрогать» (Е. Горбачева)

 

«Включиться во взаимодействие с пространством и наполняющими его следами минувшего времени помогает работник музея, начав своё повествование. Один за другим глаголы в прошедшем времени констатируют факты истории строительства дома – принято решение, проект утверждён,  начато строительство и так далее. Затем нас словно переносят на высоту птичьего полёта, вскрывая наполнение дома: кинотеатр, кафе, магазины, телеграф, сберкасса, парикмахерская, снеготаялка, прачечная, драматический театр, детский сад, поликлиника, столовая, мусоросжигательный заводик, спортивные площадки, теннисный корт, боулинг, бильярд, библиотека, гостиница для животных, ателье, цветники, фонтаны. И вот перед нами уже не чей-то проект или просто дом, перед нами воплощение коммунистической мечты.

            Далее экскурсовод решает задачу «заселения дома», перемещая нас в 1931 год, когда Дом становится основным местом действия для ответственных работников, представителей советской элиты, партийных деятелей и Героев Социалистического Труда. Здесь повествование резко меняет оттенок, наполняется преимущественно глаголами настоящего времени, создавая мир образов, отражающих повседневность жителей Дома на Набережной, приближая нас к ней. Мы узнаём их имена, узнаём, в какую школу ходят дети, как проводят вечера их родители, где живут работники, обслуживающие дом. Теперь перед нами не гора хаотично наставленной мебели и мы не в тесном музее —  мы гости Дома, с любопытством разглядывающие быт жильцов. Пространство музея более не воспринимается как средство реконструкции прошлого, мы оказываемся «здесь и сейчас» в стенах Дома». (О. Соколова)

         

        «Я хотела бы отметить бесстрастность вокабуляра экскурсовода: в рассказе о сталинских репрессиях я не услышала излишнего эмоционального вклада, но факты, которые были представлены, создали картину эпохи сами собой. Тем не менее, при очень подробном описании до- и послевоенной жизни Дома, мы практически выключены из последующей его истории. Несмотря на то, что мои коллеги после экскурсии задавали вопросы и о том, что происходило на этом месте в 1980-е, и как сейчас работают созданные еще в 1930-е годы кружки, остается ощущение пропасти между сталинской эпохой и нынешним временем – мы опять наблюдаем за уже свершившимися историческими событиями (хотя экскурсовод и употребляла все глаголы в будущем времени), и не понимаем, как это связано с нынешней жизнью, с нами. Конечно, физическое присутствие помогает окунуться в прошлое посетителям, но «если я пришел в дом, который стоит здесь и сейчас, и в котором именно сейчас происходит жизнь, то почему я узнаю только о том, что произошло 70 лет назад?» (А. Ремизова)

 

«Квартира» представляет собой нагромождение огромного количества вещей, остающихся в большей части безымянными, и отношения с ними у посетителя складываются довольно проблематично: можно открыть створку кофейного столика, но нельзя открыть дверцу шкафа у противоположной стены; можно сесть на пластмассовый стул из «Икеи», но нельзя сесть на деревянный стул, стоящий рядом (хотя любой спокойно сидит на таких же стульях в гостях у своей бабушки, и вероятно еще не осознает их культурно-исторической ценности)». (С. Роговская)

 

«Архив музея, по-видимому, хранится в «выставочных» же шкафах: литература и документы, которые могли бы также быть интересны посетителю и послужить дополнением к прослушанной экскурсии, ощущаются огороженными и недоступными – как физически (к шкафам трудно подойти из-за других экспонатов), так и подсознательно (информация для внутреннего пользования, с которой никто не предлагает познакомиться). Если бы к этим документам был открыт хотя бы частичный доступ,  возможно, музей привлёк бы больше любителей соответствующей исторической эпохи, ведь подключалась бы возможность непосредственно поработать с информацией». (В. Завертяева)

 

«Поскольку экспонаты музея – это предметы жильцов из разных квартир, выделенное под музей помещение создаёт особое пространство и время, которых никогда не существовало на самом деле. Музей синтезирует судьбы жильцов, их вещи и предметы мебели, тем самым конструируя новую реальность. В квартире пересекаются не только различные судьбы, но и разные слои общества, разные поколения. Так время уравнивает всех: богатых и менее состоятельных, людей разных профессий, детей и взрослых.

В музее помимо различных объектов есть также каталоги с именами и информацией о жильцах, однако же полноценную картину можно узнать только от экскурсовода. Но посетители, не успевшие заказать экскурсию, могут довольствоваться только визуальными впечатлениями и ощущениями от обстановки и атмосферы музея». (С. Черненко)

 

           «Экскурсия не предполагает особых перемещений по музею. Кроме того, из-за ограниченности пространства представляется невозможным обойти комнату, параллельно слушая экскурсовода и не мешая остальным. Почти все экспонаты недоступны для тактильного контакта, повсюду развешаны предупреждения «руками не трогать». Экспонаты не подписаны , что кажется непривычным,но на стенах имеются сводные таблицы расположенных в комнате предметов (это создает дополнительную трудность перемещения в и так узком пространстве: посетители скапливаются возле одной бумаги, пытаясь соотнести подпись с оригинальной вещью). Кажется, что музей переживает стадию «захламления» — времени, когда все экспонаты считаются важными и выставляются, но разобраться в них самостоятельно практически невозможно. Мне не удалось проследить логичную последовательность расположения музейных предметов. Экскурсовод обращает внимание только на определенную часть из них, а ценность остальных подлинников, как я за собой заметила, не возникает желания узнать: музей действительно переполнен экспонатами». (А. Фимина)

 

       «По количеству предложенных объектов музей является местом невероятно плотной концентрации истории, практически такой, о которой писал Солженицын. За каждой вещью здесь скрывается история, жизнь и эпоха, и в этом смысле экспонаты можно считать знаками, отсылающими к означаемому, своеобразными гиперссылками (последние особенно актуальны для периода репрессий). Деталь в этом музейном пространстве более, чем активна, но, к сожалению это производит не самый желательный эффект —  посетитель быстро устаёт от обилия и концентрации предложенной информации. Маленькие размеры помещения диктуют свои правила: полученные знания не структурируются, а скорее путаются, одна история наслаивается на другую, и таким образом создаётся ощущение чердака, который давно не разбирали, и в котором скопилось всё, что только возможно. Я думаю, что расширение пространства способствовало бы решению этой проблемы, но это скорее замечание не к работникам музея. К сожалению, габариты помещения также сразу исключают целую категорию людей, которые не могут в него попасть: пространство совершенно не инклюзивно. И тут дело даже не в отсутствии специального оборудования, а именно в предлагаемой площади, которая просто не позволяет сделать музей удобным для особенных людей». (С.Черненко)

 

        «Мы видим, что маленькое пространство музея, и без того перегруженное экспонатами и связанными с ними личными историями неизвестных нам людей, не используется в полную силу. Во-первых, со слов экскурсовода, мы лишь фрагментарно узнали об истории ограниченного числа объектов, а во-вторых, бо́льшая часть этих слов не затрагивала напрямую пространство музея, но рассказывала историю дома в целом, что оставило сам музей в бездействии; ведь дом как таковой (дворики, подъезды, лифты, здания бывших магазинов, детсадов и т.д.) нам показан не был. Это стало особенно явно, когда после основной экскурсии мы прошмыгнули в жилой подъезд и увидели настоящую плитку 1930-х годов и узкие лестницы, ведущие к настоящим квартирам». (С. Роговская)

         «Мне кажется, несправедливо говорить о хаотичности расположения экспонатов и их нагроможденности как о недостатке, ровно как несправедливым кажется пытаться обособить анализ от лично переживаемых эмоций во время посещения музея. Сама суть представленных экспонатов, организация пространства требует непосредственного включения и личного переживания. Скромность помещений, отсутствие просторных холлов и современной технической оснащенности в совокупности не раздражают, не заставляют задаться вопросом: «Могли ли работники музея стараться получить бо́льшую площадь, больше поддержки от государства, больше заботиться о его продвижении и раскрутке?». Камерное пространство музея  воспринимается очень трогательно, ведь это не просто коллекция экспонатов, выписки из архивов, копии документов. Это по лоскуткам собранная бывшими и теперешними жителями и их родственниками история «Дома на Набережной». Не государственный заказ, а личная инициатива». (О.Соколова)

 

Как можно было бы усовершенствовать работу музея

 

«Было бы отлично, если бы можно было провести посетителей по дому и наглядно показать то его устройство, которое отражено на макете: водопроводы, кухни, места культурного отдыха жителей и т.д. На экране, висевшем в первой комнате, можно было бы показать копии дневника Лёвы Федотова (если оригинал недоступен) и отрывки из документальных фильмов, с помощью экрана же можно было бы демонстрировать больше фотографий; коллективным разумом в обсуждении после экскурсии было придумано включить записи программы Агнии Барто «Найти человека». Музею нужен интерактив бережный и деликатный, который не разрушал бы эффект вовлеченности в культуру повседневности 1930-х годов, не производил впечатления гипер-современных неаутентичных вставок и не создавал бы диссонанса – однако интерактив нужен, поскольку довольно традиционная практика ведения экскурсий в формате «рассказ о событиях и «разойтись посмотреть экспонаты», к сожалению, едва ли обеспечит музею популярность – при всех достоинствах гида-рассказчика. (В. Завертяева)

 

«Было бы очень здорово подняться на крышу, посмотреть вид из окон верхних этажей,  лифты, снеготаялку, печи для мусора и амбулатории – ведь спустя почти век далеко не все с этим сталкивались и упускается главная изюминка музея – прикоснуться к фантастическому, будучи окружённым советскими кондовыми вещами. Также показать контраст условий жизни обычных людей с уборной на улице и отличившихся большевиков, когда даже мусор выносит за них кто-то другой». (Е. Горбачева)

 

«Главной проблемой, которая в принципе поддается решению, оказывается неспособность грамотно структурировать музей, немного выйти из привычных рамок и превратить музей в более масштабное пространство для реализации идеи сохранения памяти. Для этого нужно вынести экскурсию за пределы одной квартиры, а внутреннее убранство сопроводить необходимой текстовой информацией». (Л. Новоселова)

 

«Гораздо удобнее было бы слушать не стоя (а при группе в 15 человек другой способ невозможен), а сидя. К тому же, в большой группе такой поход в музей напоминает школьную экскурсию, даже если наполнение экскурсии противоположно такому подходу. По этой причине, мне кажется, хорошей идеей было бы ограничивать группы количеством человек». (Т. Ускова)

 

«Необходимость разработки новой традиции экскурсий в подобных музеях, которая бы сочетала взаимодействие с экскурсоводом и с экспонатами (речь и о неконтактном взаимодействии, в формате «рассмотреть и обдумать»), возможность получения информации из устных (гид) и письменных (подписи к экспонатам) источников, мне кажется, вполне назрела. Современные практики посещения музеев всё меньше предполагают коллективные выходы – школьные, студенческие, корпоративные, – и, в принципе, уже не несут эффекта «культурного выхода в свет», перед ними не стоит задача просвещения: роль экскурсовода как «учителя у доски» устаревает. Чтобы добыть общие сведения, у нас есть Интернет; задача музея, скорее, в том, чтобы создать прецедент, дать ключевые слова, набросать картину, в которую захотелось бы углубиться – но одновременно с этим быть тем местом, в которое целенаправленно придут те, кто углубиться уже захотел. В любом раскладе эта ситуация требует новых подходов к формату экскурсии, не говоря уже о необходимости продвижения на интернет-платформах и вообще взаимодействии с медиа: официальный сайт музея оставляет очень печальное впечатление». (В. Завертяева)

 

«Если мы хотим воссоздать быт жильца – то посетители должны видеть этого жильца. При входе поставить мужские ботинки, женские туфли, детский портфель, повесить пальто с запахом “Красной Москвы”. Нет возможности выставить оригинальную плитку, показать отделку – можно поискать в сети или попросить жильцов дома принести такие фотографии». (Е. Горбачева)

 

«Музей «Дом на Набережной» – это уникальный пример места в современном быстроменяющемся мире, где время остановилось. Люди старшего поколения могут прийти сюда за чувством ностальгии, а молодые – за порцией истории и той атмосферы государства, которого уже давно нет. Я думаю, такие пространства нужны, и различного рода интерактивные новшества лишь помешали бы созданию неповторимого образа и духа музея. Единственное, хотелось бы, чтобы люди любых категорий могли иметь доступ к этому островку СССР, а власти позаботились бы о том, как сделать пространство более удобным для посетителей, где последние могли бы спокойно перемещаться, изучать экспонаты и беспрепятственно погружаться в истории дома». (С. Черненко)

 

«Для посетителей хотелось бы двух вещей, в первую очередь: адаптации пространства и более точной артикуляции области, которую представляет дом-музей. На сайте лишь в самом конце длинного описания, указано, что дом хранит многое из эпохи 1930-х годов. Учитывая, что сейчас широко обсуждается тематика сталинских репрессий, она стала открыта для обсуждения, то, конечно, факты, которые предоставляет экскурсовод, значимы для слушателя, но музей ли это дома, или музей одного-двух десятилетий?» (А. Ремизова)

 

«Можно было бы создать несколько тематических экскурсий, посвященных строительству дома, бытовой жизни, выдающимся личностям, военным подвигам, мифам». (А. Фимина)

 

«Не совсем понятно, какова цель посещения этого музея. Сегодня простая информация уже не релевантна на месте, она существует в виртуальном пространстве. Присутствие должно производить совершенно иной эффект, невербальный, неосязаемый, а об ужасах можно прочесть и самому. Возможно, было бы интересно произвести какой-то анализ текстов, которые написали сами жители дома, а не запихивать просто так эти книги в книжный шкаф». (А. Плотницкий)

 

«Интерактивный элемент — использование девайсов для получения информации о том или ином объекте, сенсорные информационные экраны и т. д., который на сегодняшний день в «квартире» практически отсутствует, —  мог бы упорядочить хаотичное пространство музея, придать экспонатам более очевидную историчность и погруженность в контекст, а также поспособствовать более интенсивному контактированию посетителя с окружающей средой». (С. Роговская)

 

Продвижение музея

«Учитывая то, что темы, которые поднимаются экскурсоводом, сейчас востребованы, и есть необходимость привлекать посетителей (а может, и расширять музей), нужно решить вопрос с сайтом, так как поколение, которое сейчас формирует запрос на деконструкцию фигуры Сталина лишь как человека, спасшего мир от фашизма, черпает знание из сети. Первое, что я сделала,  – зашла на сайт Дома, чтобы найти фотографии интерьера, понять, как себя позиционирует музей. К сожалению, сайт очень неудобен в пользовании, хотя, судя по всему, новости там периодически обновляются; он требует реорганизации навигации и дизайнерских правок, потому что при наличии почти всей нужной информации, очень сложно ориентироваться в том, что представлено». (А. Ремизова)

 

«Музею необходимо осовременить сайт, а еще лучше создать страницы в соцсетях: группа в фейсбуке могла бы привлечь интересующихся людей и, возможно, на этой площадке нашлись бы единомышленники, готовые развивать место с таким большим культурологическим потенциалом». (А. Кудрякова)

«В качестве одного из способов продвижения музея мне кажется возможным использовать технологии виртуальной реальности. Можно создать виртуальную модель дома с представленными в ней основными помещениями. Особенно актуальным это выглядит в ситуации, если реальному пространству музея не представится возможным расшириться». (К. Попова)

«Продвижение музея не очень удачно. По крайней мере, я, если честно, не была уверена в его существовании до этого года и никогда не была там прежде. Думаю, что для продвижения музея в данный момент возможностей мало. Формат лекций или публичных мероприятий при таком маленьком пространстве невозможен, а экскурсии с выходом во двор, проходом через подъезды, «публичные помещения» (включая бывшие библиотеки, детсад, магазины, театр, мусоросжигательный завод и столовую), которые могли бы привлечь больше посетителей, в силу разных причин не проводятся». (Т. Ускова)

 

Ожидания — реальность: вместо эпилога

 

«В ожиданиях я представляла себе, что пространство будет больше, так как по аналогии с другим музеем-квартирой у меня была ассоциация с домом Булгакова. Другая аналогия, которая выстроилась у меня в голове, была по литературной схожести. На мой взгляд, Дом на Набережной в массовой культуре (по крайней мере, моего поколения) связан во многом с литературным произведением «Дом на Набережной» Юрия Трифонова. Такая перспектива наложила на музей некоторые ожидания, а именно: аутентичное пространство музея (реальная квартира, интерьер и пр.) и перемещение по музейным комнатам. По этим пунктам ожидания не оправдались, так как музейное пространство не аутентично (это еще не «квартира», но уже и не «комната вахтера», планировка изменена), перемещение невозможно, а экскурсия представляет собой скорее рассказ-лекцию, чем собственно движение от экспоната к экспонату (в том числе из-за количества людей)». (Т. Ускова)

 

«От посещения этого музея я ждал многого, в первую очередь своей эмоциональной вовлеченности, однако мои ожидания не оправдались. Во-первых, насколько я понял, музей брал на себя сразу две задачи: с одной стороны, погрузить посетителей в атмосферу быта жителей этого дома, с другой — представить некую атмосферу эпохи, со всеми радостями прогресса и горестями жёсткого режима. Но в итоге эти две задачи перемешались, ни одна не оставила чётко сформулированной мысли. Разведение этих слоёв усилило бы опыт пребывания в музее, так как синэстетическое восприятие оставляет пространство для интерпретации воспринимающим субъектом». (А. Плотницкий)

 

«Я полагала, что, возможно, в предстоящей экскурсии будут аспекты, которые я бы обозначила как этически спорные. Тем не менее, концепции музея удалось меня удивить профессионализмом в романтизации репрессий».   (А. Алексеева)

 

Публикацию подготовили доцент Школы культурологии И.В. Глущенко и студентка IV курса Арина Фартух.