«Мы придумали себе Париж, и он стал важной картой в игре идентичностей и репрезентаций, но дело в том, что... и этот город хоть на самую малость, но придумывал нас самих»
Алексей Изосимов, выпускник бакалавриата ООП «История» 2019 г., о стажировке в Сорбонне, посещении семинаров в Высшей школе социальных наук (EHESS), Французской национальной библиотеки «BNF».
В конце 2017 года мне пришла в голову идея — поехать поучиться в какой-нибудь другой университет. Идея стажировки маячила и раньше, но, с одной стороны, я не чувствовал, что свободно владею языком, а, с другой, казалось, что надо сначала выучиться всему здесь. К середине третьего курса уже появились какая-то уверенность в своих силах: я решил попробовать нырнуть в бюрократический омут и собрать документы. Все оказалось не так сложно, как я думал. Бумаг было много, но инструкции офиса по международной мобильности были безукоризненны, а помощь учебного офиса моей программы как всегда неоценима. Конечно, я все равно допустил пару ошибок, но на этот раз спасение пришло от заместителя декана по международной деятельности Андрея Александровича Исэрова.
Приятной новостью была также стипендия Эндаумент-фонда НИУ ВШЭ, покрывшая цену за жилье в Париже. Найти его, к слову, очень сложно, искать через французские системы практически не имеет смысла. Никто не отвечает на запросы иностранцев или отказывается сдавать без поручителя. Помощь пришла от репостов в фейсбуке и знакомых знакомых — сразу появилось несколько вариантов от русских эмигрантов. Я нашел соседку, и на двоих для Парижа цена вышла вполне приемлемой. На учебу я немного опоздал и поэтому никаких собраний не застал, но за один день мне удалось зарегистрироваться в университетской системе и перейти к выбору курсов. Уже на второй день по приезде я смог посещать занятия, а вся страшная французская бюрократия миновала.
Нельзя сказать, что это было легко — напротив! Я потратил уйму времени в Москве на сбор документов (заявка на мобильность, студенческая виза, документы для Сорбонны, бесконечные анкеты и формы), но в этом нет катастрофы, нужна лишь толика усидчивости.
Сорбонна
Французская система высшего образования, на мой взгляд, имеет довольно мало общего с российской. В Высшей школе экономики перемешались самые разные модели, но даже среди них мало что напоминает французские университеты и высшие школы. По договору я учился в университете Париж-1 Пантеон, находящемуся в историческом здании Сорбонны. Забавное чувство оказаться по ту сторону ворот туристической Мекки. Конечно, самые первые впечатления были связаны с красотой самой постройки, большого внутреннего двора, аудиториями, названными в честь классиков гуманитарной мысли, преподававших в этих стенах. Моя самая первая пара прошла в зале имени известного всем историкам Марка Блока. Аналогом четвертому курсу бакалавриата во Франции считается третий год так называемого «License»
Студентам предлагается огромный выбор предметов — количество профессорских ставок потрясает, при том что недостаток рабочих мест в университетах уже многие годы как стал притчей во языцех. Студенты на историческом факультете выбирают по два курса из десяти-двадцати возможных по Средневековью, два из аналогичного числа по Новому времени и т.д. Понятия курса или группы по сути не существует из-за громадного числа студентов на потоке, редко встретишь одних и тех же людей на разных парах. При этом удивительно, что студенты, не имея тесного и продолжительного взаимодействия между собой, довольно быстро вливаются в корпорацию. Не раз приходилось наблюдать студенческие митинги и манифестации, имеющие мало общего с аналогичными движениями в Москве.
Я был официально записан только на три курса, но посещал гораздо больше. Хотелось понять акценты и специфику преподавания. Различий действительно много. Во Франции редко читают традиционные нарративные курсы. Никому в голову не приходит заявить курс «История Франции от Хлодвига до Наполеона», курсы базируются на какой-то проблеме. Вместо ранней истории ислама или арабских завоеваний курс будет называться «формирование арабской идентичности в раннем Средневековье» — по сути материал тот же самый, но ракурс и акценты несколько отличные. Вместо истории XX века можно взять левацкий курс по культурной истории социальных мобилизаций в Европе и т.д. Несмотря на актуальную проблематику, само содержание предмета, как правило, самое базовое.
Русскому бакалавру может показаться, что французский License гораздо слабее. Действительно, на нем преподают самые общие вещи, диктуют имена авторов, незнание которых на истфаке считается неприличным уже ко второму году. Содержание многих курсов не дотягивает даже до уроков истории в постсоветской школе. Причина таких различий кроется в совершенно иной системе начального образования и, конечно, в ином видении бакалавриата. В нем действительно учат самым базовым навыкам. На семинаре могут задать проанализировать восемь строчек источника (в Вышке задают от пятидесяти до четырехсот страниц). Очевидно, что французский студент узнает меньше, но элементарные навыки анализа источника развиваются так гораздо быстрее. К семинарам издают специальные книжечки с отрывками из источников самого разного характера, а преподаватели походят больше на умелых педагогов, нежели на маститых ученых. Большинство из них, однако, ими являются, но понять это по бакалаврских лекциям невозможно, нельзя понять научные интересы лекторов и семинаристов, хотя в Вышке это, как правило, становится очевидно спустя несколько минут. Французские педагоги делают качественные презентации, артикулируют речь и разжевывают материал.
Высшая школа социальных наук
Несмотря на слаженность французского бакалавриата, до некоторой степени осознавшему себя российскому четверокурснику в нем оказалось скучновато, поэтому довольно быстро я начал присматриваться к магистерским программам. Благо почти все образование во Франции бесплатное, а доступ к нему свободный. Мир академии в Париже, безусловно, заслуживает этого патетичного словосочетания, все университеты и высшие школы, несмотря на различную политическую и социальную ориентацию, работают вместе. Речь идет даже не об общих преподавателях (это скорее редкость в отличие от Москвы) и конференциях, а об общих семинарах. Преподаватели могут позвать любого человека, занимающегося смежной темой, и организовать совместный семинар. Так, я посещал семинар медиевиста Этьена Анхейма, главного редактора «Анналов» и преподавателя Высшей школы социальных наук (EHESS), и Шарлотты Гишар, дизвитьемиста из Высшей нормальной школы (ENS). Сближал этих двух исследователей интерес к материальному в истории искусства — этой теме и был посвящен семинар.
Мне удалось посетить еще несколько семинаров в EHESS. В основном они касались антропологии искусства и истории средних веков. Ничто не напоминало Сорбонну. Совершенно иные студенты, иной стиль преподавателей и преподавания. Семинар нисколько не напоминает школьный урок, но не напоминает он и ударные занятия в Вышке. Занятия не делятся на семинары и лекции. По сути, каждая пара это обсуждение — чего? — доклада приглашенного специалиста, предложенного к прочтению или рассказанного модератором. В обсуждении наравне с магистрантами участвуют аспиранты, приглашенные преподаватели и, что самое неожиданное, известные ученые, вышедшие на пенсию. Парты ставят кругом, и начинается диалог. Заданий почти нет, но, предполагается, что в библиотеках ты осваиваешь всю литературу по курсу. Впрочем, интенсивность обсуждений на занятиях к тому активно побуждает. Все это немножко напоминает науку. Как-то так она, наверное, должна и выглядеть. Велика ответственность каждого студента, для него нет готовых учебных планов и директивных базовых предметов. Не знаю, с какими знаниями студенты приходят в EHESS, а с какими уходят, но сам процесс впечатляет!
В курсах, что я посещал, почти исчезла дисциплинарность. Сложно сказать, были ли они по истории или по истории искусств, по социальной антропологии или по философии. Конечно, такие предметы связаны с моими собственными интересами, но тотальное отсутствие границ на нескольких курсах уже характерно. Нет дисциплинарного разделения и на административном уровне. Ни у кого не возникнет вопроса, почему историк занимается искусством и наоборот. Со стороны гуманитарное знание в Высшей школе социальных исследований выглядит достаточно синтетично. Одни названия некоторых курсов красноречиво убеждали, что ты не вписался в очередной поворот в гуманитарных науках. Если в Москве чувствуешь себя довольно уверенно, знаешь все основные университеты и исследовательские центры, представляешь, чем кто занимается, то в EHESS почва неожиданно начала уходить из-под ног.
Мои границы и понимание гуманитарного знания сильно изменились — сама специфика французского языка позволяет мыслить и писать иначе. У французов есть свой стиль: мысли и языка. Попытавшись воспроизвести ту философскую гибкость, с которой изъясняются французские историки, русского человека ждет фиаско, но в то же времени в памяти останется светлый образ, меняющий понимание того, как можно мыслить, и как мыслишь ты сам. Мало что в гуманитарном знании может быть интереснее чем диалог культур или диалог людей, чем странные синтетические конструкции, которые получаются на выходе. Посещение занятий в блестящем учебном заведении позволяет ощутить это на себе, стать актором культурного диалога, а, вернувшись, стать хоть на толику, но тем самым странным гибридом, коими так полна русская история.
Библиотеки
Отдельного комментария заслуживают парижские библиотеки. Наш декан Михаил Анатольевич Бойцов говорит, что по сравнению с немецкими французские библиотеки не очень-то и удобны, довольно медленны и т.д. Если это так, то я еще более рад, что оказался впервые именно в них, а то все могло бы закончиться не столь радужно. У меня не было цели посмотреть на все: самых красивых, возможно, я и не увидел — но то, что я видел, запомню надолго. Главное здание французской национальной библиотеки (знаменитой «BNF»), корпус Франсуа Миттерана, своеобразный модернистский Парнас — высоченный стилобат, на который взгромоздились четыре стеклянные махины в форме развернутых книжек; между ними, в глубине — удивительной красоты лес, окнами на который выходят читальные залы. Внутри: бесконечные пространства, обшитые благородной сталью. На первый взгляд, кажется, что идеально сделано все: идеальна форма стульев, их двойная спинка для того, чтобы повесить пальто, высота и цвет столов, освещение, звукоизоляция. Лишь раз я столкнулся с тем, что нужной мне книги в каталоге не оказалось — обычно там есть все, что может понадобиться. Однажды из чистого любопытства я решил поискать один каталог очень специфической выставки, прошедшей в провинциальном итальянском городке Матера двадцать пять лет назад — каково было мое изумление, когда через двадцать минут, каталог был на моем столе. На составление библиографии по теме уходит в разы меньше времени, чем в России. За один присест заказав всю недостающую литературу для диплома, еще пару месяцев я дозаказывал книги и статьи из ссылок. Знали бы счастливые обитатели этой библиотеки, сколько всего умеет найти русский исследователь в интернете. Конечно, путешественника из России можно найти в библиотеке невооруженным взглядом — этот тот странный тип, что даже присесть не может, так как часами фотографирует книги.
В корпусе Ришелье лежат манускрипты. Я работаю с иллюминированными рукописями конца XIII века, и, конечно, вживую они имеют мало общего с отсканированной версией. Совершенно по-другому воспринимаешь цвет и фактуру, материализуются все формальные измерения и детали, а золотой цвет оказывается вовсе не «цветом», а розливом благородного металла с характерными впадинами на обратной стороне страницы. В зале Лабруста библиотеки национального института истории искусств (INHA) — девять куполов, а по стенам — высоченные стеллажи. Книги в ней — в открытом доступе. Напротив входа арка с кариатидами, между ними проход в многоэтажное книгохранилище. Русская икона? Целый шкаф! Теория портретной репрезентации? Несколько полок. Фердинанд Ходлер? Пара десятков книг! Что уж и говорить про французскую готику, которой я занимаюсь.
Отдельного упоминания заслуживают и крошечные библиотеки при исследовательских центрах и институтах. В небольшой стеклянной комнатке над пассажем, где расположилась группа историков-антропологов средневекового Запада (GAHOM), основанная Жаком Ле Гоффом, собрана потрясающая коллекция книг по антропологии средневекового искусства и теории образов. Там же можно получить доступ к впечатляющей электронной базе средневековых изображений, собранных и индексированных участниками группы. Я посещал и основной семинар этой исследовательской группы — сложно помыслить более гостеприимный прием.
За академическим застенком
Писать о самом Париже, благо, не входит в мои задачи. Я довольно много путешествую, но мало какой город может для меня сравниться с Москвой. Везде чувствуешь провинциальный покой, даже если эта страна гораздо богаче и благополучнее — все равно после Москвы почти все кажется маленьким и уютным. Лишь Берлин и Париж в Европе могут идти в сравнение по интенсивности жизни. Я много раз был в Париже, но то, что я увидел в этот раз, трудно уложить в голове. Я ехал в одну из европейских столиц, а попал в музей искусства традиционных народов на набережной Бранли. Париж, который я себе нарисовал, — это десятки музеев, обойти которые невозможно и в век, это красивые люди всех рас и национальностей на улицах, это рестораны с этнической кухней, это контуры облетевших платанов и зазеркалья Жана Нувеля. Впечатления можно описывать очень долго, объять их одним текстом абсолютно невозможно. Грустно быть парижанином, наверное, — ведь ему никогда не обрести такой Париж. Там в запыленных залах музея Гиме лежат сокровища из Ангкор-Вата, а на улицах бегут жиле жён с криками «макрон дэмиссьон», в сердце чайна-тауна ночью сияет и расплывается в глазах вывеска «Aux folies», где пела Эдит Пиаф. Перед удивительной трехэтажной церковью Billettes, мимикрирующей под театр XVIII века, стоит клошар, на удочку ловящий подаяние у прохожих, а рядом в характерной шляпе торопится бородатый еврей с букетом из четырех растений — ведь сегодня последний день Суккота. После масок в музее Бранли лица людей в метро видоизменяются, носы выгибаются в диспропорции, а губы раздуваются. Левые студенты в Сорбонне объявили забастовку и перекрыли входные двери, черные женщины судорожно перебирают четки и молятся громогласным шепотом под сводами готических соборов. Бесконечный поток образов и впечатлений, соединяясь с неподъемным грузом обретенных знаний, выстраиваются в шаткую конструкцию, которую нужно достраивать и осмыслять еще долгое время. Я всегда иронично улыбался, когда читал признания в любви городу Парижу. Ведь уже столько написано про этот русский миф, столицу «Зарубежья», про эти дома и улицы — мы придумали себе Париж, и он стал важной картой в игре идентичностей и репрезентаций, но дело в том, что не только мы придумали этот город, нашли значение этим камням, но и этот город хоть на самую малость, но придумывал нас самих. Те смыслы, что веками вкладывались русскими путешественниками и эмигрантами, а, с другой стороны, его строителями и обителями, соединяясь в причудливых хитросплетениях, оказывают на вдумчивого зрителя необратимый эффект.
февраль 2019 г.
Алексей Изосимов,
Стажер-исследователь Научно-учебной лаборатории медиевистических исследований Факультета гуманитарных наук