«Его проза — это продолжение его поэзии другими средствами»
Интервью с американским писателем и поэтом Кристофером Мерриллом.
Кристофер Меррилл — американский поэт, писатель нон-фикшн, переводчик и журналист. Возглавляя Международную писательскую программу в Университете Айова, он провел культурно дипломатические миссии в более пятидесяти стран мира. Помимо этого, он — член Комиссии США по делам ЮНЕСКО, а в 2012 году президент Обама назначил его членом Национального гуманитарного совета.
Расскажите немного о том, как вы оказались там, где вы оказались?
Во время моего паломничества на гору Афон, в поисках материала для моей новой книги Things of the Hidden God: Journey to the Holy Mountain, я шел по заросшей тропинке и постоянно терялся. При этом дорога позади меня была ясной, а та, что впереди все время, как в тумане. Я подумал, что это наблюдение могло бы быть неплохой метафорой к моей новой книге. Но я также подумал, что это похоже на то, как разворачивается жизнь.
Я хотел стать писателем. Я пошел в магистратуру на литературное мастерство — но не закончил. И когда я работал садовником и опекуном, лишь одна вещь оставалась постоянной: я продолжал писать каждый день. В 1990 я получил контракт на книгу о Чемпионате мира по футболу в Италии, которая открыла для меня мир. Я понял, как сильно я люблю путешествовать, интервьюировать людей и писать. Затем мне выпал шанс поехать на Балканы. После чего я написал две книги о войне на Балканах. Вскоре я стал известен как писатель, который путешествует и пишет про необычные и сложные места.
У меня и мысли не было, что я когда-нибудь вернусь к университетской жизни, пока мне не предложили пост в Колледже Холи Кросс, который я занимал пять лет. Потом мой друг, поэт Джим Галвин, порекомендовал меня комитету по найму Университета Айова, которым нужен был человек для перестройки Международной писательской программы (International Writing Program). К этому времени у меня было несколько книг, и я организовал несколько писательских конференций, то есть, теоретически у меня был опыт административной работы. Так все и началось.
Что или кто убедил вас, что у вас есть талант?
Когда мне было двадцать один, я участвовал в поэтическом семинаре Bread Loaf Writers’ Conference, но отношения с мастером у меня не ладились. В последний день я отправился в амбар, где заседал сам Джон Гордон (на тот момент легендарный американский писатель — ред.). Даже и не знаю, где я набрался смелости, чтобы попросить его почитать мою работу. Он тогда сказал: «Я буду читать, пока мне не станет скучно», — что, как я думал, не займет много времени.
Он прочитал полторы страницы, а потом повернулся ко мне, и просто сказал: «Парень, ты писатель».
Затем он в течение нескольких часов рассказывал о природе моего «внутреннего зова» (он использовал эти слова) и что мне нужно делать, чтобы быть писателем. На четвертом часу вокруг нас собралась толпа, они задавали ему разные вопросы, из которых я помню только один: «Можете ли вы заранее предугадать, что человек станет писателем?». Он повернулся ко мне и сказал: «Это Кристофер Меррилл. Он писатель». Все, что я сделал с тех пор, было сделано, чтобы оправдать его слова.
Он убеждал меня, что я должен читать как можно больше в разных литературных традициях, на двадцати семи языках, и приобретать правильные писательские привычки, день за днём. В тот момент, ему диагностировали рак желудка, он думал, что скоро умрет (Джон Гордон прожил до 2017 года), поэтому за шесть месяцев курса лечения он написал пособие по писательскому мастерству, куда вложил все, что он знал о писательском мастерстве, On Becoming a Novelist (переиздано издательством W. W. Norton Company 17 октября 1999 года). Это была настоящая сокровищница с множеством практических заданий. Например, опишите пространство внутри бара с точки зрения девушки, которой только что сделали предложение, или опишите пространство внутри бара с точки зрения отца, у которого сын только что покончил жизнь самоубийством. Эта книга была очень важна для меня..jpg)
Кристофер Меррилл на мастер-классе в Высшей школе экономики. Фото: Анна Правдюк
Какой период русской литературы вам нравится больше всего?
Как и многие американцы, я был выращен на романах Толстого и Достоевского и рассказах Чехова, без которого у меня бы и мысли не было бы попробовать стать писателем. Я просто обожаю Анну Ахматову и Осипа Мандельштама, чья поэзия приобретает тем больше значения для меня, чем старше я становлюсь. Бродский, кстати, ненавидел их переводы на английский, считая, что они бесчестят их гений. Но они вполне читабельны. Мне также нравятся Даниил Хармс и Велимир Хлебников. Мне посчастливилось дважды побывать в доме-музее Есенина в Ташкенте. Я часто цитирую «Вместо предисловия» к «Реквиему», где Ахматову, стоящую в тюремных очередях, узнают и окликают по имени. «А это вы можете описать?» — спрашивает ее женщина. И Ахматова отвечает: «Могу».
Кто ваши любимые авторы, которые оказали на вас наибольшее влияние? И какое это влияние?
Если говорить о нон-фикшн прозе, Рышард Капущинский оказал на меня огромное влияние. Он писал о революции в Африке, Азии, Южной Америке, он научил меня, как отбирать лучшие истории из зоны боевых действий. Романы Грэм Грина (английский писатель) и рассказы Уильяма Тревора (ирландский писатель), которого я считаю лучшим писателем нашего времени, открыли для меня мир. Также Питер Маттиссен, Патрик Ли Фермор, Найпол В.С., — в общем, это писатели, которые путешествовали и имели свой особенный взгляд на мир. Среди поэтов это, конечно же, Бродский. Также Шеймас Хини (ирландский поэт), Дерек Уолкотт (англо-американский поэт), У. С. Мервин, Элизабет Бишоп, Чеслав Милош и Вислава Шимборская. Но наибольшее влияние на меня оказал французский поэт и дипломат Сен-Жон Перс, получивший Нобелевскую премию в 1960 году. Он для меня своего рода модель для подражания.
Расскажите о самом странном или неприятном месте, где вы побывали, или происшествие?
Сельская дорога на Севере Афганистана, где я попал в аварию с лобовым столкновением. Я работал несколько дней в Мазари-Шариф, когда мои хосты, молодая пара, пригласили меня прокатиться на экскурсию в Саманган, в низовье горы Гиндукуш, где находится известная буддийская ступа, пережившая нашествие талибов. Саманган находился в двух часах езды, и я оделся в афганскую одежду, на случай, если мы встретим талибов. Я сильно нервничал, но путешествие обернулось прекрасной поездкой по горам и вокруг пустыни. Мое беспокойство полностью растворилось, когда я прогуливался вокруг ступы и рядом с пещерами, где раньше молились монахи и моджахеды времен Советско-афганской войны. На обратном пути, тем неменее, я сидел на заднем сиденье такси, которое ехало со скоростью 90 км/ч, когда на встречную полосу выскочило другое такси, с примерно такой же скоростью, тщетно пытаясь обогнать грузовик.
У меня было полсекунды, чтобы подумать: «Ну, вот и все».
Не знаю, как долго я был без сознания. Помню, когда я очнулся какой-то мужик вытаскивал меня из машины, говоря со мной на дари (язык афганских таджиков), думая, что я афганец. Мои хосты, парень с девушкой, лежали без сознания со сломанными руками. Я получил сотрясение, у меня были сломаны ребра и вывихнута спина и шея. У нашего водителя были осколки в ноге, и из его головы текла кровь. Все это время за нами ехала машина с докторами, которые приехали из Кабула ко мне. Они взяли меня и водителя в Мазар-Шариф. Водитель был совсем плох, так что нам пришлось спуститься в низовье в местную деревушку, чтобы привести его в порядок. Во время поездки они наспех сделали ему внутривенное вливание. За окном сгущались тучи, и я подумал: «Ну, что еще?» Мимо нас промчалась песчаная буря.
Повлияла ли война на вашу поэзию?
За семь лет, что я провел на Балканской войне, я написал две книги прозы: The Old Bridge: The Third Balkan War и the Age of the Refugee and Only the Nails Remain: Scenes from the Balkan Wars. Я, возможно, ошибочно полагал, что не могу писать поэзию об этой трагедии. Лучше оставить писать про эту войну албанцам, боснийцам, хорватам, македонцам и сербам, чем это будет делать посторонний. Как я себе представлял, моя обязанность было документировать происходящую трагедию настолько объективно, насколько возможно, скажем, как бы это делал сам Рышард Капущинский.
За это время я полностью выбился из привычки писать стихи. Более того, я думал, что никогда больше не смогу писать стихи. Я даже написал книгу о горе Афон, только чтобы не писать стихи. Мой греческий друг поэт и журналист Анастасиос Вистонитис, любит говорить, что его проза — это продолжение его поэзии другими средствами. Думаю, что я делал то же самое. Одним айовским утром я проснулся и осознал, сейчас или никогда и так я начал снова писать стихи.
Один из ваших профессоров сказал первокурсникам программы Creative Writing: «Осталось два года до настоящей жизни». Какой следующий шаг?
По окончании учебы многие студенты creative writing находятся в полной неопределенности (и это был мой случай). Только что у тебя был план учебы, лекции, задания и товарищи, которые помогали постигать азы писательского мастерства, а теперь ты сам по себе. Именно тогда человек и понимает, писатель он или нет.
Если у тебя сформировались правильные писательские привычки и навыки, ты можешь нащупать свой путь.
Летом, после окончания курса, я тренировал футбольную команду в штате Вермонт. Мы с моей будущей женой присматривали за домом одного футбольного тренера, который на тот момент играл в Европе. Несмотря на то, что тем летом я закончил только три стихотворения, я существенно продвинулся. Каждый день я сидел в амбаре, где мимо моих ног проползала огромная королевская змея, медленно читал «Кентерберийские рассказы» Джефри Чосера, запоминая ритм, и писал другие стихи. Они отличались от тех, что я писал в магистратуре: более мелодичные, как любил Бродский, который с презрением относился к популярному тогда среди американских поэтов верлибру. Я шел против течения. Но когда я научился использовать метр (метрическая система стихосложения), я понял, что это и есть мой собственный голос.
Могли бы «Анна Каренина» или «Братья Карамазовы» быть заданы, как домашнее задание?
Нет. Педагогические методы creative writing кардинально отличаются от того, что делали Толстой или Достоевский. В программе CW ты выполняешь технические задания, получаешь диплом, а затем надеешься, что тебя поцелует Бог. Единственное, что мы можем сделать на программе CW — это дать студенту инструкцию к действию, научить его читать и понимать, как писатель сделал то, что он сделал. Бродский так и делал. Он показывал и объяснял, почему писатель сделал так, а не этак. Я думаю, это мы и должны делать. Никто из нас не будет ни Достоевским, ни Толстым, как никто не может быть Шекспиром. Но они могут помочь научить быть лучшими писателями и оригинальными мыслителями. В противном случае, никому не помешает научится в жизни быть более креативным, не правда ли?
Что вы считаете самым полезным для обучения писательству? Что самое разрушительное?
По части разрушительного — это легко. Есть учителя, которые ленивы, есть учителя, которые создают из учеников точные копии себя, вместо того, чтобы найти идеальный голос. Некоторые, как Бродский, просто жестокие. После его лекция я по три часа ходил вдоль реки Гудзон, обдумывая его великолепные наблюдения и беспричинно слишком резкие замечания, которые и вдохновляли, и вводили меня в тупик. Мой друг Марк Стрэнд (американский поэт), который тоже бывал жесток, как-то сказал, что самое важное для молодого писателя — поддерживать иллюзию того что он писатель. Легче сказать, чем сделать. Это важно для того, чтобы он продолжал пробовать писать. Все, что направлено в эту сторону — полезно.
Для меня же самое важное былонаучиться читать, как писатель. На одном из семинаров, где мы изучали рассказ Чехова «Дама с собачкой», Марк Стрэнд указал на всадника без головы, описанного среди прочего инвентаря гостиничной комнаты Дмитрия Гурова. Всего одним предложением Чехов показывает все внутренние переживания Дмитрия Гурова, влюбленного в Анну Сергеевну. Марк признался, что прочитал этот рассказ много раз перед тем, как заметил это. Учителя и одногруппники могут помочь не только заметить такие детали, которые в основном и отличают шедевр от средней работы, но и научить, как использовать эти наблюдения в своих работах.
Почему университетам нужна программа CW?
Когда администрация университета Айовы решила вначале 1920-х сделать аккредитованную программу по литературному мастерству для университета Айова, она полностью изменила систему образования в Америке. Университеты начали собирать вокруг себя творческую интеллигенцию: художников, поэтов, писателей, сценаристов и т.д. Это вливание изменило само представление о том, что такое образование. Ты ничего не потеряешь, но многое приобретешь, если будешь учится быть креативным.
Из опросника Марселя Пруста:
Кого из ныне живущих вы презираете больше всего?
Дональд Трамп. Он разрушает мою страну.
Когда и где вы были счастливее всего?
Совершая паломничество на гору Афон.
Что вы считаете своим лучшим достижением?
Две мои замечательные дочки, которым принадлежит мое сердце, и моя последняя книга Self-Portrait with the dog.
Ваше любимое занятие?
Писательство, конечно.
Ваше самое большое разочарование?
Пусть будет — любовные неудачи.
Если вы встретите Иосифа Бродского, что вы ему скажите?
Я покажу ему одно из моих стихотворений и спрошу: «Что думаешь?». А потом мы выпьем по рюмке водки.
