Творческий семинар первого курса прошел на кладбище в Переделкино
6 октября наши магистранты вместе с экскурсоводом Нелли Чулановой и Майей Кучерской посетили могилы знаменитых литераторов
Экскурсовод цитировала и забытых, и по-прежнему памятных всем поэтов — Арсения Тарковского, Николая Доризо, Григория Поженяна, Николая Панченко. И, конечно, Бориса Пастернака. Гулко и отчетливо звучали отрывки текстов в атмосфере особой Переделкинской осени.
Вторая часть семинара прошла в здании Дома творчества, под чтение стихов и сочинение этюдов на тему «Разговор на Переделкинском кладбище». В этих зарисовках некрополь оказывается сценой для самых разных историй: от юмористических до философских. Публикуем всё, что у нас получилось.
1.
Ночь. Переделкинское кладбище. Могила Пастернака.
— Точно, здесь! — Луч телефонного фонарика скользит по барельефу.
— А чего шёпотом? Этих разбудить боишься? — Мальчик кивнул на большевистские плиты, как казенные больничные двери белеющие внизу.
— Зачем мы вообще сюда пришли?
Он сбросил капюшон.
— Как зачем? Дух Пастернака вызывать, — сказала девочка.
— Дура ты, дух свободен — гуляет, где хочет.
Ирина Костина
2.
— Я умер.
— Голубчик, это не делает вас каким-то особенным. Тут, если вы еще не заметили, все умерли.
— Да, но до того, как умереть, я был замечательным советским поэтом и членом партии. Меня читали на радио, детям, вслух и даже бегло. Не будь я в настоящий момент мертвым, я бы продемонстрировал вам партбилет.
— Вы снова прогадали. Тут членов КПСС, как на пятом съезде, а поэтов и того больше.
— Я трижды лауреат Сталинской премии!
— Это не серьезно. У меня их четыре, а вот рядом лежит Иван Иваныч, у него вообще шесть, хотя книг его толком никто не читал.
— Попал в нерв времени?
— Попал в бюджет Союза Писателей.
— Мда, выходит, не такой уж и я особенный.
— Вы не переживайте. Совсем уж не особенных сюда не кладут. Их кремируют.
— И на том вам спасибо.
Дмитрий Шварцер
3.
— любопытное чувства, когда ты видишь могилу того, кто тебе нравится.
поворачиваюсь: шея хрустит как шкварки листьев под ногами. издалека кажется, что ноги иисуса на кресте сплетаются в хвост.
иисус-русалка смотрит на заросший холмик, совсем не на меня. из могилы торчат ветки, тянутся обнять. верю, что иисус любит меня и не обидится, если я полежу на его холмике. ты споешь мне песню и, шлепнув хвостом по голове, уплывешь под землю. я тоже уплыву.
— смотри-смотри, улитка на могиле.
— смотри, могила ребенка. киндер-сюрприз.
— такая уютная могила.
громко. это экскурсоводка напевает мне в ухо. ее голос почти иисус, ее ноги почти хвост, ее мысль уплывает от меня. мой постмодерновский мозг должен жевать жилки текста. прожевать экскурсоводку я не могу. слишком живая.
Ася Нарциссова
4.
«Умер от рака легких»
«Скончался от туберкулеза»
Интересно, конечно, от чего подохну я. Вот бы и меня похоронили в Переделкине, чтобы вам до моей могилы не пришлось ехать сначала на поезде.
А мне кажется, я умру от рака лёгких. Зато не от рака горла — риск его развития выше, когда бросаешь курить.
Ты думаешь?
Да. А еще я думаю, что очень голодный. Подбирать конфетку с могилы, наверное, как-то некрасиво. Вот ты бы так сделал?
Если бы был очень голоден.
Позволю себе пошлость, как участник диалога и как автор этюда, — процитировать стих, а ещё и не Пастернаковский:
«Всё движется, как цапля, как Денис,
Большой травой, промокшими ногами,
Как половицы поезда под нами,
Как половицы поезда под нами».
Влада Васюхина (в тексте используется фрагмент стихотворения Алексея Сальникова )
5.
В любой толпе я всегда чувствую себя ужасно одиноким человеком. Ботинки знакомых и незнакомых прохожих врезаются в память - людей я помню не по лицам, а по обуви. Смотреть в лицо всегда страшно. Делаю вид, что надо завязять шнурок, жду, когда все, кому надо, пройдут и задерживаюсь у неизвестной могилы. Это не писательская история, и понурый взгляд мрачного мёртвого деда в берете не интересует никого, кроме меня. Мне же его взгляд кажется немного загнанным и даже робким - а потому, знакомым, родным. Могила его заброшена, сорняки щекочут треснувший камень. Я кладу кленовый лист на одну из трещинок, и холодный мокрый кладбищенский ветер на мгновение теплеет и принимает форму человека, умершего еще до моего рождения.
Реми Хансен
6.
— Это — моё любимое.
— Почему?
— Тут совсем не пахнет смертью.
Второй шагнул вперёд, принюхался. Осенняя листва под его ногами даже не намекнула на шелест.
— Ты прав, мой друг. Воздух тут на вкус как вечный дождь и вечная память, — ответил как-то невесомо, голос еле слышен среди перешёптываний листвы.
Первый улыбнулся, наблюдая, как сквозь его спутника по дорожке проходит женщина. Вдохнул полной грудью, по старой привычке немного размял белые крылья.
— Да. Такое только здесь. Без суеты что-ли. И хочется писать стихи.
— Лучше читать. Вслух.
Екатерина Алексеева
7.
Здесь слово ложится на воздух, как лист клёна на кочку великого поэта — бездыханно. И только падает легчайшая пыль неба, это движется мысль мёртвых, покойных, движение мысли которых — единственное доступное им движение. А когда мы уйдём — у них не останется и этого.
Алексей Суворов
8.
Ровный голос экскурсовода, уравнивающий все события: жизнь, смерть, предательство, движется слишком быстро, пока я пытаюсь пить кофе, заснять мутную речку и листья-хамелеоны: половина – в лете, остальные – уже осенние, пушкинские.
Кладбище бедное, узкое. Большая часть фамилий остается безликой, они молчат и не вызывают никаких воспоминаний.
— Сейчас я покажу вам фото… Зачитаю отрывок…
Кажется, у мертвых тут свои диалоги и запутанные взаимоотношения.
Одинокие, серые, как лица на памятниках, раскачиваются в кронах вороны.
— Любопытное это чувство, когда ты видишь могилу того, кто тебе нравится… — Думаю я, когда среди коллективной массы усопших возникает крест Андрея и надгробие Арсения Тарковского.
— Да. — Отвечает Ася.
И отворачивается смотреть на пушистый мох и каштан с несуществующего каштанового дерева.
Диана Шаграманян
9.
Кленовый листочек вел меня все дальше: за переделы участковых царств и благоговейного кладбищенского духа. Он и подсказал мне заветное местечко на краю. На камне внизу - Эф, И и О, бывшие когда-то именем, фамилией, человеком, писателем... творцом? Буквы рябятся и скачут, меняясь местами, и вот передо мной — почти полный мой тезка. Нет, не так. Мне не суждено здесь лежать, мне не суждено себя переделать. Мне суждено лишь идти дальше, давя каменные монолиты и оградковые стены, становясь той, кем не стал когда-то усопший. Я бы сказала ему: смотри на меня, болей за меня. Обещаю, я буду кем-то.
Герасимова Дарья
10.
Умерли они с разницей в несколько десятилетий, а похоронены вместе, под одним большим черным камнем — муж и жена.
На пригорке за моей спиной, словно и нет там дальше живучей Москвы, возвышается белая церковь с черными скорбными куполами.
Пахнет мокрой, тяжелой землей, свеже опавшими листьями и теплыми коровами, дух которых гуляет тут за забором на поле.
— Как же жила ты, когда его не стало? Чем занимала дни, холодное место в постели, пустую прогалину кресла? Как прожила столько лет без него, храня память, как вещественное, ощутимое тело? Как дотерпела до места вот тут, под камнем, подле него?
Олеся Левина
11.
— Как думаешь, это студенты?
— Может быть. А может и нет. Тут теперь, что называется, место мейн-стрим-ное.
— А что это значит, «мейн-стрим-ное»?
— Ну-с, популярное, значит. Ходят вокруг могилок, эстетикой дышат.
— Так это значит, не мейн-стрим-ное, а прославленное! Между прочим, заслуженно. Столько людей хороших лежит! Вон там вот, где девчонка красноголовая бегает, десять рядов политработников! А гуляют, пить дать, студенты политфака!
Анастасия Лысенко