«Димон» и «двушечка» в дискурсе нулевых

Политические события последнего десятилетия серьезно поменяли многое в стране. Язык, как очень чувствительная среда, также претерпел изменения: некоторые слова приобрели новые смыслы и оттенки, некоторые практически вышли из употребления. Русский язык перестроечного времени существенно отличается от языка, на котором сегодня изъясняемся мы. Автор книги «Нулевые на кончике языка: Краткий путеводитель по русскому дискурсу» Гасан Гусейнов рассказал «РР» о том, как меняется современный русский язык и при чем тут политика.

Владислав Моисеев поделиться:     

19 апреля 2013

размер текста: a aa

В языке существуют такие слова, которые максимально точно символизируют и отражают суть эпохи. Какие главные слова нулевых и постнулевых?

Есть такая пословица: в доме повешенного не говорят о веревке. То, что нам кажется сейчас ключевым словом, через 20–30 лет может оказаться не совсем точным, выяснится, что было другое ключевое понятие, которое не произносили в то время. Мне кажется, ключевым понятием нашего времени является очень редко употребляемое слово «правоотступничество». Оно касается и языка. Это такое примиренческое отношение к людям, облаченным в судебные мантии, к людям, принимающим решение и готовым нарушить букву закона. Это относится и к языку. Есть что-то глубоко общее в презрении к речевому поведению, к форме и содержанию высказывания, наплевательское отношение к языку с таким же отношением к праву человека на высказывание, жест, возмущение. Это касается не какого-то конкретного человека, которого закатали, как узников Болотной или Pussy Riot. Люди, которые придумывают лживые оправдания для того, чтобы их засудить, подобны всем своим соотечественникам, которые плюют на логичность высказывания, грамотную речь. Это правоотступничество всего правящего класса России в чем-то сродни нарочито неграмотной речи. Правоотступничество – это и есть перевод на нормальный русский язык лживых выражений «вертикаль власти» и «суверенная демократия».

Справедливо ли говорить, что язык нулевых закончился в нулевых, а сейчас какой-то другой язык?

Сама по себе хронология – вещь бескачественная. Это чистое количество. Когда мы говорим об оценке исторической эпохи, мы ищем некоторые признаки общности, которые объединяют, скажем, год 1807 и 1812. И мы понимаем, что между этими двумя годами больше сходства, чем между 1813 и 1812. И тогда мы понимаем, что сходство и близость 1807 и 1812 для нас объясняется некоторыми событиями, в которые были вовлечены люди в России.

Сейчас мы все еще говорим на языке нулевых или уже на другом?

Мы говорим… Смотря кто мы. Если мы – это лично мы с вами и люди, которые входят в нашу с вами референтную группу и мнения которых нам важны, стали немножко другими по сравнению с 80-ми годами и 90-ми годами. С этой точки зрения мы говорим на языке меньшинства населения России, и это меньшинство для большинства населения уже не является авторитетным. С этой точки зрения мы говорим на языке нулевых годов, которые наступили после постсоветских 90-х, когда еще существовали некоторые общезначимые авторитеты. Сейчас этих авторитетов нет. Сейчас идет борьба за языковую авторитетность. Чем закончится эта борьба – неизвестно: многие люди сдаются, переходят на другие языки, в другие страны, переходят на английский, немецкий, французский, потому что современный русский для них – это такая вещь, не совсем пригодная для политической и общественной жизни, потому что у нее нет общезначимых авторитетов. Мы можем говорить о языке, интересоваться языком, но при этом понимать, что  большинство людей, большинство населения, а главное – политический класс плюет на язык, им не интересуется, и только какие-то очень немногочисленные люди считают, что нужно ценить язык. Но есть и какие-то отрадные явления вроде «Тотального диктанта», но в целом – это капля воды на горячий камень. Мы живем в эпоху кризиса средней и высшей школы, торжества обмана в области образования. Никто не удивляется сотням объявлений, что, мол, мы вам напишем диплом, диссертацию, курсовую за деньги. Значит, какой-то есть спрос на этот обман, передоверие какому-то третьему лицу, вору и жулику, важнейшей функции человека – написания квалификационной работы на родном языке. Тот факт, что люди считают это возможным, а объявления о совершении преступления – это норма, свидетельствует о колоссальной деградации общества.

А о каких авторитетах в иностранных языках вы говорите?

Помимо словарей, института, например, немецкого языка, аналоги которых есть и у нас, издательств словарей и учебников, чрезвычайно высок статус гимназических учителей, высокий социальный статус образованных людей. А у нас люди учатся в основном только для получения корочки… Наша Академия наук не пользуется таким уважением в обществе, чтение, книга – уходят на второй план. Что очень важно, газета не является непременным атрибутом образованного человека. Люди читают в интернете, но в интернете очень смазанная и размытая картина, это блогосфера и полупрофессиональные издания, чаты-форумы, где от языка вовсе не требуется высокое качество. Сегодня очень трудно различать, что есть литература, подлинное произведение, а что полный трэш. В России очень много трэша занимает место литературы, а хорошая литература не видна на фоне трэша. Все это сопровождается пренебрежением к языку. А в центре всего – крайне неряшливое, мусорное политическое словоговорение. Политики балагурят, говорят на блатном жаргоне, такой стиль курортного краснобая вроде Жириновского, президента Путина, в чуть меньшей степени Медведева. Неряшливая, алогичная, грубая, стебная речь.

А вы можете привести какой-то конкретный пример?

Эта речь знает только два регистра: одних милую – других караю. Никакого диалога, только демонстрация собственного понимания как правильного, фатальная неспособность к восприятию критики. Именно она вызывает пренебрежение к слушателям как к заведомо неспособным возразить ничтожествам. А когда ничтожества вдруг начинают возражать, как в старые советские времена, с помощью более взрослых заграничных авторитетов, поднимается визг. Мы все были свидетелями политического позора законодательных органов, когда стал фактом «список Магнитского». Опасаясь, что и кто-то из них, а не только непосредственные предполагаемые гангстеры и виновники гибели Магнитского, попадет в этот список, законодатели разыграли  грандиозный спектакль политического трэша. Произнесенные там речи войдут в историю русского парламентаризма. Точнее говоря, в историю разложения его второй постсоветской фазы – нулевых и десятых годов.

Разве ситуация с трэшем, исходящим из интернета, не мировая тенденция?

В какой-то степени это и мировая тенденция. Интернет – на самом деле, просто поле, в котором есть все: и высокий язык, и низкий язык, богатый, интересный низкий язык, сниженный язык, профессиональные жаргоны. Интернет сталкивает человека с абсолютно разными семантическими полями, которые раньше были ему недоступны. Кроме того, интернет – это полу-устное, полуписьменное, полупикторальное говорение. Речь строится не как чисто словесное произведение, а как сложная комбинация из звуков, видео, устно-письменной речи. Такого богатства никогда не было. Но оно размазано: какие-то люди сталкиваются с нижними пластами и там задерживаются, а другие обитают на каких-то Елисейских полях, в каких-то райских  кущах с мировой литературой, искусством и всем тем, что в таких объемах раньше было недоступно. Но тут в трэш превращается и то, что изначально трэшем не является. Человек, знающий языки, литературу, тонет в этом стилевом винегрете и начинает создавать произведения из очень доброкачественного в словесном отношении материала, но в целом сдвигающие речевое поле в каком-то новом, неожиданном и не совсем понятном направлении. И этим наше время будет прославлено, такими писателями, как Сорокин, Шишкин, Пелевин. Очень высококачественная литература, хороший язык, который вместе с тем смещает способ обращения с литературным языком в какую-то до сих пор не существовавшую, или существовавшую в какой-то подпольной нише, языковую реальность. Это напоминает Достоевского как автора очень странного сочинения «Бобок», персонажи которого ведут разговор об оставленных конторах и нечистой жизни. Вот эта странная, промежуточная языковая реальность, странная и необычайно талантливая, но очень трудно представить, чтобы на этом языке изъяснялись  новые поколения. Новые поколения любят постебаться, озадаченно наблюдают за этой литературой, но для простоты обращаются к каким-то другим авторам, гораздо более примитивным и слабым, которых даже писателями-то назвать нельзя, поэтому я имен никаких не буду называть.

В вашей книге приводится пример того, как трансформируется в сознании людей слово «двушка». Раньше это были две копейки, ближе к нулевым – двухкомнатная квартира. А о чем вы подумали сейчас в первую очередь, когда услышали «двушка»?

Как говорил Козьма Прутков, специалист подобен флюсу – полнота его односторонняя. Поскольку я постоянно думаю на темы изменения семантики, я подумал сразу о том и о другом. У меня глаз замылен. Но я вам приведу другой пример. Есть такое слово «тройка»: тройка почтовая, тройка – не очень хорошая отметка, но тройка – это еще и группа псевдосудей, которые принимают решение о расстреле, это было в советское время, в 1930-е годы. Кроме того, в Европе тройкой называют трех политиков, руководителей Евросоюза: прошлого руководителя, нынешнего и следующего. Это, конечно, очень смешно звучит. Русский язык не является официальным языком Евросоюза, но при этом руководящие органы называют русским словом, транслитом. Правда, имеют в виду тройку лошадей. А в Москве 1 апреля 2013 года появилась новая «тройка» – единый билет на трамвай, троллейбус и метро. Слово тройка на наших глазах может приобрести такое дополнительное значение. Нас постоянно сопровождают маленькие перемены в языке, которые потом становятся большими.

А когда я сказал слово «двушка», вы не подумали о двух годах тюрьмы Pussy Riot?

Я забыл, но вы мне напомнили. Конечно, двушечка, которую впаяли. Путин сказал не «двушка», а «двушечка» – это особый стеб – с таким оттягом сказать, издевательски. Но это целый мем, тут «двушка» сама по себе не играет. Само это высказывание высшего должностного лица  свидетельствует и о не слишком высоком уровне речевой культуры, и о презрении к собеседнику, которое вообще характерно для работников правоприменительных и карательных  органов.

Когда я читал вашу книгу, мне показалось, что она не про всю Россию, а, скорее, про Москву. Москва и Россия – это две разные языковые реальности?

Это очень интересный вопрос. После того, как перестал существовать СССР, изменилось место русского языка на карте мира. С одной стороны, русских языков стало больше, с другой стороны, в связи с исчезновением института бесспорной всеобщей авторитетности, появилось множество местных ее заменителей, люди стали интересоваться своими местными говорами, ценить слова, характерные для своей местности. Снова выкатили противостояние Москвы и Петербурга как городов, в которых есть свои слова для хлеба – булка и батон, бордюрного камня или поребрика, подъезда или парадной… Место московского языка как нормативного оказалось непонятно где. Кроме того, у Даля есть две лингвистически емкие пословицы про Москву: Москва у всей России под горой – все в нее скатывается. Другая – Москва бьет с носка. Да, именно в Москве постоянно учреждается новая языковая мода, которая потом распространяется по стране. Москва – это город, который никто не любит, но на который все ориентируются. Это главный культурный и финансовый центр страны – такой спрут, который силком удерживает и заставляет себе служить. Вместе с тем в Москву приезжают люди отовсюду, и уже совершенно невозможно сказать, где та московская нормативная речь. Она размыта. В Москве говорят не только на московском диалекте, но и на разных других диалектах. И этот московский разговор уже не ведется с московским говором. Поэтому в той книге, о которой вы говорите, есть отдельные эпизоды, связанные с разными акцентами. У меня было желание сказать об этом больше. И в следующей книжке я об этом больше скажу, потому что это очень интересно.

Как вы считаете, имеет ли смысл запрещать мат в СМИ и вообще сверху диктовать, как и что правильно говорить людям?

Желание управлять языком, безусловно, было и есть, но это ни к чему не приведет. Диригизм приводит только к тому, что люди начинают говорить на разных диалектах, возникает диглоссия – разновидность двуязычия, когда на одном языке вы говорите преимущественно дома, на другом – в какой-то конторе. В принципе, это нормально, что меняются речевые регистры, но нет ничего хуже, чем добиваться от граждан искусственного говорения на разрешенном языке. Языку нужно помогать, а не сажать его на цепь.

Вы не могли бы более конкретно прокомментировать закон о мате в СМИ? Насколько это было вообще актуально?

Да вообще не актуально! Все это чушь! Серьезные СМИ и так не матерятся. А если иногда кого-то и цитируют, например, политиков, то это долг журналиста – отразить, что и как сказал политик. Вот сказал министр образования своему заместителю матерное слово, все это услышали – ну зачем это запрещать? Ну, закроешь ты это точками, но как раз отточие оскорбительно для носителя языка, потому что оно предполагает, что все и так это понимают, но не пишут. Это лицемерие, а ничего хуже лицемерия быть не может. Или меняйте министра, или пишите, как сказал министр образования. Министр образования – не хрен собачий! Если он сказал матерное слово – значит, напишите его без звездочек, а если вы не хотите, чтобы ваш министр так выражался, меняйте министра. Если мат существует в языке, значит, о нем можно говорить, его нужно изучать, но при этом серьезные СМИ не матерятся. У них совершенно другая задача. Не нужен специальный закон для того, чтобы убеждать людей, что не нужно сквернословить. Само общество за этим проследит, а если оно за этим следить отказывается, значит, не поможет и закон. Ведь уже был закон, запрещающий мат, так почему же он не подействовал? Наоборот, он только усилил мат.

Насколько оскорбительно обращение «Димон» в интернете, на которое недавно жаловался премьер Медведев?

Обидеться можно на что угодно. Если люди говорят это, не желая оскорбить, а просто показать свое фамильярное обращение, на это глупо обижаться. А если человек хотел  тебя обидеть, то обижаться совсем глупо, потому что ты идешь ему навстречу. Он хотел тебя обидеть – ты и обижаешься. Сам дурак, называется это. Обида в политике, а особенно высказывание обиды, – последнее дело.