Достояние без публики

В России дела тоже идут в гору. Два самых конкурентоспособных художественных музея страны—Эрмитаж и Третьяковка—кое-как приспособились к капиталистической реальности. Как и их вечные соперники—ГМИИ имени Пушкина и Русский музей. С 2002 по 2005 г. внебюджетные доходы Эрмитажа выросли в долларовом выражении более чем в 1,5 раза, Третьяковки—в 2,5 раза, Русского музея—удвоились. Советские рекорды посещаемости еще не побиты, но и нужно ли это? Директор Эрмитажа Михаил Пиотровский считает нынешний уровень посещаемости оптимальным: чем больше публики, тем труднее уберечь уникальную коллекцию. Пик популярности Третьяковской галереи пришелся на Олимпиаду 1980 г.: тогда ее посетили 1,5 млн человек. Несмотря на упадок внутреннего туризма, в 2005 г. в Третьяковке побывали больше 1,3 млн человек. «У музея возникли другие возможности,—объясняет заместитель гендиректора галереи Марина Эльзессер.—Ушла идеология, и появилось больше свободы делать интересные выставки».
Но лучшее—враг хорошего. Оживление на рынке сулит крупные неприятности руководителям 56 федеральных музеев. Кража антиквариата из Эрмитажа заинтересовала президента. Путин велел правительству провести «комплексную ревизию музейных ценностей». В ревизионную комиссию войдут сотрудники ФСБ. А пока чекисты ищут виноватых, хорошо бы понять, как устроен бизнес современных больших музеев.

Чем торгуют музеи
Все музеи в мире занимаются в общем-то одним и тем же: хранят, изучают и выставляют доверенные им предметы. Все они своего рода предприятия, только в отличие от обычных компаний не стремятся к извлечению прибыли. Другое свойство музеев в том, что у них непропорционально высока доля постоянных издержек—расходов на содержание зданий, хранение и реставрацию коллекций, оплату персонала. В отличие от обычной фирмы музей не может оперативно реагировать на конъюнктуру, урезая издержки и повышая производство. Но, возможно, самое принципиальное отличие музея от обычного предприятия в том, что подавляющее большинство музеев не знает стоимости своих активов, а потому не в состоянии оценить свои скрытые издержки—сколько они могли бы заработать, если бы средства не были заморожены в единицах хранения, а были инвестированы, например, в индексные фонды. Годовой доход от таких инвестиций и можно было бы считать стоимостью хранения коллекций. А поскольку собственники музеев—будь то государство или частный фонд—не требуют от менеджеров максимальной отдачи на вложенный капитал, у последних есть прямой стимул расширять коллекцию, не считаясь с расходами. «Многие музеи даже получают тем больше субсидий, чем выше убытки»,—отмечают экономисты из Цюрихского университета Бруно Фрей и Стефан Майер*.
Это в полной мере относится и к музеям-суперзвездам—в отдельную категорию их выделил в конце 1990-х тот же Фрей**. От рядовых музеев их отделяет такая же пропасть, как Андрея Шевченко из Chelsea от нападающего красноярского «Металлурга». Фрей предложил несколько простых критериев супермузея: он обязателен для посещения туристами (мало кто, приехав отдохнуть в Рим, пройдет мимо музеев Ватикана), там непременно выставлены знаменитые работы всемирно известных художников (эмблема Лувра—«Мона Лиза» Леонардо да Винчи, а Королевского музея в Амстердаме—«Ночной дозор» Рембрандта). Наконец, гораздо большую долю своих доходов он зарабатывает с помощью коммерции—музейных магазинов, ресторанов, продажи прав на изображения и т. п.
Перечисляя супермузеи, первым Фрей назвал Эрмитаж.

Ценности на вынос
20 лет работы в Эрмитаже для «ангела-хранителя» Ларисы Завадской закончились трагически. Когда стали проверять сохранность вверенной ей коллекции ювелирного искусства, Завадская умерла от инфаркта. А когда выяснилось, что в течение нескольких лет из музея утащили 221 экспонат, нервы дрогнули у всей страны. Пиотровскому влепили выговор, и, возможно, это только начало.
Стоит ли эта история поднятого вокруг нее шума? Судите сами. В России регистрируется несколько тысяч краж художественных ценностей в год. «Из них от 200 до 300—по церквям, 40–45—по музеям, а остальное—у частных коллекционеров,—констатирует доктор искусствоведения Алексей Лебедев.—Пять лет назад краж в музеях было больше: по 80–90 в год». По данным директора Федерального агентства по охране культуры Бориса Боярскова, в 2000 г. больше 300 объектов пропало из коллекции Исторического музея в Москве. Год спустя за соучастие в хищении около 1000 экспонатов был осужден на 10 лет колонии сотрудник музея Петропавловской крепости Константин Карасев, два года спустя оправданный. Те кражи мало кого взволновали.
«То, что украли в Эрмитаже, художественной ценности не имеет,–убежден Лебедев.–Это абсолютно антикварные вещи и, судя по набору, явный конфискат». Сам Пиотровский считает скандал атакой лично на него.
И все же от хранения национального достояния никуда не деться: что это за музей, откуда можно вынести экспонаты, пусть и не самые ценные, через черный ход.
Комиссия, проверявшая летом Эрмитаж, выяснила: в электронном каталоге музея, который был заведен семь лет назад, оприходовано 153 000 экспонатов из 2,9 млн—чуть больше 6%. «Если двигаться дальше такими темпами, то нормальный современный учет будет достигнут через 70 лет»,—возмущался Боярсков в августе. Пиотровский ссылается на то, что составление каталога—очень кропотливая работа. Тем более что все шедевры Эрмитажа отсняты и выставлены на всеобщее обозрение по адресу www.hermitagemuseum.org. Виртуальная коллекция там не хуже, чем у глобальных конкурентов, от Лувра до Галереи современного искусства Тейт.
У полного каталога эрмитажной коллекции было бы одно большое достоинство—он отлично отпугивал бы грабителей, ведь при полной прозрачности они не смогут сбыть украденное по хорошей цене. «Подавляющая масса антикваров не захотят связываться с ворованным»,—убежден Лебедев. А если все же пропажа будет обнаружена, с помощью фотографий их будет легче вернуть–с помощью Интерпола или отслеживая аукционные торги за границей.

Революционное хранилище
Эрмитаж показывает зрителям всего 3% своей коллекции. И это еще хороший показатель: по данным Федерального агентства по культуре, в 2004 г. зрители могли видеть лишь 2,4% экспонатов, которые содержатся в федеральных музеях. Ничего удивительного в этом нет: после большевистской революции молодое советское государство экспроприировало больше культурных ценностей, чем смогло переварить. Лувру, который развивался органически, в этом смысле проще: по словам представителя музея Бенедикта Моро, там выставлено больше 21% коллекции, 35 000 экспонатов (в 4,3 раза меньше, чем в Эрмитаже). Другое дело, что иногда культурное наследие бывает и более обременительным, чем в стране проигравшего коммунизма. Франческо Буранелли, директор музеев Ватикана, этим летом справивших свое пятисотлетие, честно признался, что не знает, сколько экспонатов насчитывается в его коллекциях: 8 км сплошных выставок—это вам не шутки.
Ватикан нам не указ, так, может, настало время продать все эти табакерки, сервизы, брошки и стулья—к чему они Эрмитажу? Ни в коем случае, тверд Пиотровский. «Даже если продавать за большие деньги, в конце концов музей оказывается в проигрыше–через 100 лет цена будет совсем другая». Если вещь сама по себе неинтересна, она может хорошо «выстрелить» на тематической выставке, объясняет Пиотровский.
Теоретически со скрытыми сокровищами федеральных музеев можно было бы поступить по примеру Японии. Там, по словам директора Центра прикладных экономических исследований ГУ-ВШЭ Татьяны Абанкиной, распределили музейные экспонаты второго и третьего ряда по школам, театрам и университетам. Но это недешевое удовольствие: трансляция искусства в массы должна сопровождаться расходами на страхование и охрану выставляемых объектов. А на это, разумеется, ни у музеев, ни у казны денег нет.

Раут с Сечиным
Бюджеты звездного российского музея по структуре становятся все больше похожими на бюджеты иностранных звезд. Например, в Европе, где большинство музеев—государственные, нормальной считается ситуация, когда музей зарабатывает 30–35% своих доходов самостоятельно. В Эрмитаже доля собственных доходов достигла в 2004 г. 35%, а в Третьяковке—всех 49%.
Основным источником дохода для наших музеев остаются билеты. Увеличить эту статью самостоятельно они не могут: цены регулирует государство. Но и получая 100 руб. за вход, Третьяковка зарабатывает в год 42% внебюджетных доходов, а Эрмитаж—72%. Третьяковка старается работать с клиентами гибко. Во время интересных выставок по четвергам галерея бывает открыта до десяти вечера. «За вечерние часы проходит публики больше, чем в другой будний день»,—говорит Эльзессер.
В Эрмитаже и Русском музее касса закрывается в 17.00. В конце концов, на одних зрителях много не заработаешь. Меценаты—другое дело. Всего за $100 в год вы можете оказаться в компании с Игорем Сечиным и Вагитом Алекперовым, став, как и они, одним из друзей Русского музея. Если повезет—пересечетесь с этими уважаемыми людьми на рауте «только для членов клуба». А если заплатите $2000, сможете организовать семейный праздник в одном из залов музея. С таких спонсоров Русский музей в 2005 г. собрал больше $800 000, а Третьяковка—$1,25 млн. По сравнению с доходами звездных американских музеев это, конечно, крохи. В 2005 финансовом году «Метрополитен» заработал на членских взносах больше $20 млн. Но надо же с чего-то начинать.

Джунгли глобализации
Знаменитая галерея Уффици во Флоренции произвела на Наталью Самойленко, исполнительного директора фонда Владимира Потанина, мрачное впечатление. «Произведения искусства покрыты слоем пыли, плохо освещены. Живут по принципу “к нам все равно придут”,—сердится она.—Когда нет конкуренции, можно угробить даже самое замечательное искусство». Картина—верная, диагноз—нет. Кризис звездных музеев в Италии (Сильвио Берлускони даже хотел приватизировать знаменитый туринский музей египетского искусства) усугубляется не отсутствием, а обострением глобальной музейной конкуренции.
Один из ее признаков—появление у супермузеев филиалов или полноценных экспозиций за пределами их традиционного ареала. Галерея Тейт открыла музеи в Ливерпуле и Сент-Ивзе, Эрмитаж держит выставочный комплекс в Амстердаме и на паях с Музеем Гуггенхайма—галерею в Лас-Вегасе. Застрельщиком музейной глобализации может считаться партнер Эрмитажа по Лас-Вегасу: вдобавок к звездному Музею Гуггенхайма в Нью-Йорке в октябре 1997 г. был открыт супермузей в Бильбао (в первый же год его посетили 1,3 млн человек), а в ноябре—галерея в Берлине.
Экспансия—способ остаться в суперлиге, объясняет Фрей. А поскольку объективных критериев для оценки полезности музеев не существует, супермузей просто обязан напоминать о себе как можно чаще и как можно громче—иначе спонсорские или бюджетные деньги уйдут конкурентам. «Метрополитен», получивший в 2005 финансовом году от нью-йоркской мэрии более $19 млн, регулярно отчитывается об экономическом эффекте устраиваемых в нем выставок. Мол, туристы, посетившие в 2003 г. выставку «Манэ/Веласкес: испанская живопись глазами француза», потратили в Нью-Йорке $368 млн, а эффект от прошлогодней выставки Ван Гога—$251 млн. Один из основных конкурентов «Метрополитена», нью-йоркский Музей современного искусства, объявил в июле, что, по оценке агентства Audience Research & Analysis, в 2004–2007 гг. принесет городу более $2 млрд. Подобные оценки, полагает экономист Уильям Баумоль, нельзя воспринимать чересчур серьезно, но зерно истины в них, безусловно, содержится, ведь «культурные учреждения—один из ключевых ингредиентов процветания города».

Вертикальный тормоз
Насколько высоки шансы наших музеев остаться в суперлиге? По данным авторитетного издания The Art Newspaper, в 2005 г. эрмитажная выставка, посвященная Александру I, стала одним из самых посещаемых культурных событий года—на ней побывал 1 млн гостей. Другой эрмитажный хит, выставка футуристов, привлекла 200 000 посетителей. Впрочем, на выставочной карте мира, составленной The Art Newspaper, доминируют совсем другие города и галереи: 27 самых посещаемых выставок прошло в Нью-Йорке, по 11—в Токио и Париже, 9—в Лондоне и 4 —в Вашингтоне. Так что расслабляться Пиотровскому не стоит.
Тем более что и без летнего скандала над директорами российских звездных музеев сгущаются тучи. Минфин собирается забирать в казну все доходы, зарабатываемые музеями самостоятельно. А это чревато тем, что у музейщиков, которые с экономической точки зрения и так работают в искривленной системе координат, может совсем не остаться стимулов к фандрайзингу и укреплению бренда. «Тогда мне будет лучше вообще сидеть и ничего не делать»,—разводит руками директор музея-усадьбы «Останкино» Геннадий Вдовин. «В таком случае вход во все музеи нужно делать бесплатным»,—дипломатичен Пиотровский.
Похожая система действовала до 2004 г. и во Франции, где крупнейшие галереи должны были перечислять 45% доходов от продажи билетов в Союз национальных музеев. Но директор Лувра Анри Луарет взбунтовался, и министерство культуры разрешило музею оставлять всю кассу у себя и свободнее распоряжаться бюджетом.
До сих пор Пиотровскому удавалось блокировать посягательства чиновников на музейную автономию. Сейчас он не слишком оптимистичен. «Пока не очень удается отбиться,—говорит он.—Друзей у нас много, но, как будет на этот раз, не угадать, можно только делать ставки».
Разве что заступится друг Русского музея Владимир Путин.

Супермузеи Количество посещений в 2005 г.
7 300 000 Лувр (Париж)
4 500 000 Музей «Метрополитен»(Нью-Йорк**)
4 202 020 Национальная галерея (Лондон)
4 000 000 Музеи Ватикана (Рим)
3 902 017 Галерея современного искусства Тейт (Лондон)
2 670 000 Музей современного искусства (Нью-Йорк)
2 570 000 Эрмитаж (Санкт-Петербург)
2 001 546 Музей Прадо (Мадрид***)
1 561 828 Национальный музей (Токио)
1 345 000 Третьяковская галерея (Москва)
900 000 Музей Соломона Гуггенхайма (Нью-Йорк*)
810 000 Королевский музей (Амстердам***)
665 000 Музей истории искусств (Вена)
* В среднем за год, данные сентября 2005 г.
** 1 июля 2004—30 июня 2005 г.
*** Данные за 2004 г.
Источник: данные музеев