Модернизация сверху: история и политика

Накануне выборов оживились приутихшие было разговоры о модернизации и ускорении экономического роста на более широкой и современной базе. Вдобавок к сколковской "теплице", предназначенной для единичных "прорывных" проектов, создается Агентство стратегических инициатив, которое будет в массовом порядке поддерживать инновации среднего бизнеса. При этом подчеркивается, что два начинания не конкурируют, а дополняют друг друга.

Скорее всего, так оно и есть. В обоих случаях, хотя и по-разному, воплощается один и тот же принцип: инициатором модернизации выступает государство, которое сохраняет за собой ключевую роль в этом процессе. Ни "Сколково", ни АСИ не ставят перед собой задачу создания "открытого экономического порядка" (термин Д. Норта, Б. Вайнгаста, Дж. Валлиса), который опирается на общедоступные институты прав собственности и другие материальные, юридические и политические основы рыночных демократий.

Взамен государство берется "сопровождать" инновации — Анатолий Чубайс в одном из недавних публичных выступлений утверждал, что задача возглавляемого им "Роснано" — крышевание высокотехнологичных проектов от недобросовестных конкурентов и бюрократии. В сколковском варианте государственный патронат предоставляется на эксклюзивной основе, тогда как задачей АСИ станет поддержание прямой связи между правительством и частным сектором и содействие бизнесу в преодолении бюрократических барьеров. О снижении и возможной ликвидации таковых говорится лишь вскользь.

Оценивая перспективы очередной попытки "модернизации сверху" российской экономики, полезно обратиться к урокам истории — как отдаленной, так и новейшей. Экономический историк А. Гершенкрон в своем знаменитом эссе "Экономическая отсталость в исторической перспективе" обратил внимание на общие черты наиболее известных "волн" российской модернизации — от Петра I до Сталина.

Все они были инициированы сверху в ответ на осознание властями утраты Россией международной конкурентоспособности. Все опирались на заимствование зарубежного ноу-хау, и все требовали чрезвычайной мобилизации ресурсов страны, оплаченной ценой огромных жертв. Такого рода модернизационные рывки оказывались успешными в краткосрочной перспективе, на какое-то время выводя страну в мировые лидеры. Со временем, однако, реформаторская воля государства ослабевала, эффект модернизации неизменно "уходил в песок", и Россия вновь скатывалась в отсталость.

Нынешний виток модернизационного цикла отличается от этой картины лишь одним — он не предполагает чрезмерного напряжения сил и драконовской экспроприации доходов и человеческой жизни. Такая мобилизация ресурсов в современной России, к счастью, невозможна. Впрочем, в ней и нет особой необходимости — модернизацию можно финансировать доходами сырьевых отраслей, находящихся в значительной мере под государственным контролем. Но есть ли и во всем остальном достаточные основания ожидать, что результаты очередной модернизации окажутся исключением из "правила Гершенкрона"?

Предполагается, что мотором модернизации станут инновационные проекты, для которых правительство не только предоставит финансовую поддержку, но и создаст климат наибольшего благоприятствования — либо помещая такие проекты в "институциональные анклавы" с особыми административными и правовыми режимами, либо напрямую помогая инноваторам. Реформы институтов и развитие инфраструктуры за пределами инновационных "теплиц" откладываются на потом как задачи второй очереди (Чубайс решительно возражает против того, что модернизацию следует начинать с ликвидации "басманного правосудия").

Что мешает начать российскую модернизацию с создания открытого экономического порядка, где экономический рост происходит на недискриминационной основе без прямого участия государства? Вероятный ответ (который перекликается с популярными в последнее время сомнениями в политической и экономической зрелости россиян) дается в статье американских экономистов Д. Асемоглу и Дж. Робинсона с характерным названием "Экономическая отсталость в политической перспективе".

Массовая рыночная модернизация, напоминают авторы статьи, чревата политической нестабильностью, несущей угрозу для правящих элит. Расширение прав и свобод, мобильность населения и ресурсов, глубокая реструктуризация экономики могут расшатать устои режима. Политические риски не останавливают модернизацию в странах, где элиты либо твердо уверены в незыблемости своего положения (как это было в Англии и Германии ХIХ века), либо, наоборот (как в США), находятся в состоянии острого соперничества друг с другом и не могут дать конкурентам политические козыри, откладывая назревшие реформы.

В трех империях XIX века — Российской, Австро-Венгерской и Оттоманской, где правящий класс не сталкивался с серьезной политической конкуренцией, но в то же время испытывал обоснованные опасения за свое будущее, — модернизация оказалась заблокированной. Боязнь реформ стала для судьбы этих государств роковой.

Способна ли, однако, управляемая "модернизация сверху" обеспечить экономический рост, не порождая при этом своих собственных — быть может, не менее серьезных — политических рисков? Образцом для подражания в России считается авторитарная модернизация в Сингапуре. При этом предпочитают не вспоминать об аналогичной попытке в Иране (также финансируемой нефтяными доходами), которая завершилась свержением шаха Реза Пехлеви и утверждением исламской теократии.

Сторонники "сколковской модели" ссылаются в числе прочего на успех свободных экономических зон в прибрежных районах Китая. На это можно возразить, что, во-первых, такие анклавы сыграли хотя и заметную, но отнюдь не ведущую роль в китайском "экономическом чуде". Во-вторых, инновации и капитал быстро "переливались" из свободных зон на остальную территорию Китая, где местные органы власти конкурировали друг с другом за экономические ресурсы созданием благоприятного климата для инвестиций.

В России синхронизация государственной поддержки избранных инновационных проектов с улучшением условий для бизнеса и инноваций во всей национальной экономике не планируется. Но в таком случае не удастся своевременно вовлечь в экономический рост огромные человеческие, интеллектуальные и материальные ресурсы страны, оказавшиеся волею судьбы за очерченными сверху границами современного сектора.

Подобная дискриминация, несомненно, чревата ростом социальной напряженности. Ярким символом "очаговой модернизации" может служить построенный в Германии суперпоезд, проносящийся по устаревшим рельсам мимо депрессивных городов и сел, вносящий сумятицу в расписание обычных электричек и провожаемый тяжелыми взглядами тех, кто остался на обочине...

Уверенность Чубайса в том, что институциональными реформами в России можно заняться после решения первоочередной задачи — реализации под патронатом государства крупных инновационных проектов, — создает отчетливое ощущение дежавю. Почти 20 лет назад Чубайс, которому в то время была поручена не модернизация, а приватизация российской экономики, с той же уверенностью утверждал: первым делом следует передать производственные активы из государственной собственности в частные руки, не заботясь о создании институционального фундамента прав собственности. Расчет делался на то, что такой фундамент возникнет несколько позднее, сам по себе в ответ на политический спрос на права собственности, возникший во вновь созданном частном секторе.

Плачевное состояние прав собственности в современной России убедительно опровергает такие расчеты и заставляет усомниться в обоснованности их нынешней версии.

Успешная модернизация в России не может быть поэтапной, когда вначале ресурсы концентрируются на сравнительно небольшом количестве приоритетных проектов. И лишь затем, годы спустя, руки доходят до экономики страны в целом. Реформы, устанавливающие открытый экономический порядок, и развитие инфраструктуры не могут быть отложены на потом. Такие реформы, расширяя базу экономического роста, не несут угрозу социальной и политической стабильности — они являются едва ли не единственным способом ее сохранения в обозримой перспективе.