Эксперты Стратегии-2020: Для возрождения СССР недостаточно одних политических стимулов

19 августа 1991 года Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) предпринял попытку переворота и отстранения Михаила Горбачева с поста президента СССР. Это событие привело к окончательному развалу союза и дало старт рыночным преобразованиям в стране. РИА Новости попросили экспертов "Стратегии-2020" оценить события двадцатилетней давности и современные интеграционные процессы на постсоветском пространстве.

— Действительно ли путч сделал необратимым процесс распада СССР?

Руководитель центра постсоветских исследований Института экономики РАН Леонид Вардомский: Путч начался в условиях, когда бушевала война между Арменией и Азербайджаном по поводу Нагорного Карабаха. Республики Балтии уже де факто начали реализовывать свой суверенитет. То есть "процесс пошел". После путча резко вырос политический вес Б. Ельцина. А Россия еще годом ранее объявила о своем суверенитете. Не было влиятельной политической силы, которая бы боролась за сохранение СССР. Национализм сомкнулся с антикоммунизмом, и этому нечего было противопоставить в то время. Так что распад был необратим.

Заместитель декана факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ Андрей Суздальцев: К сожалению, мы не могли распад союза остановить. Очень много факторов сыграло в пользу центробежного формата. Мы увязали в единый комплекс экономику в наших союзных республиках, и это было объективно правильно, но она оказалась неконкурентоспособной. Первый фактор — мы обанкротились на ценах на нефть. Плюс сама экономическая система была неэффективной, неэффективным было социалистическое сельское хозяйство — мы так и не смогли ничего сделать, как ни пытались. "Меняем нефть на продовольствие" — огромная страна так жить не могла. Второй фактор — в союзных республиках сформировалась национальная элита, которая требовала власти. Эта элита жила в традициях еще досоциалистического общества, в средневековье. Когда их попытались довести до уровня российского, это вызвало негодование. Был идеологический момент — расцвет национализма в конце 80-х, который в 90-е годы повсеместно победил на уровне независимых государств. Мы не смогли противопоставить национализму никакой идеологии. Призывы к интернационализму на фоне постоянных этнических конфликтов вызывало только ненависть, российского населения в том числе. И самое главное, обанкротилась наша партийная советская вертикаль. Она оказалась недееспособной и требовала немедленной замены. Адекватной замены мы до сих пор не нашли, но та система совсем не работала. Административный ресурс был полностью исчерпан. Союз стал разваливаться, и в очень тяжелый момент — мы были на пике в гонке вооружений, нам навязали звездные войны, от которых американцы уклонились. Мы почти победили, но подорвали свою экономику. На фоне того, что цена на нефть упала до $10 за баррель, мы обанкротились.

Я жесткий противник мнения, что нас победили в холодной войне, мы из нее вышли сами и сами собственными силами свергли советский строй. Наш народ сам отказался от этого пути. Мы выдержали "гайдаровскую" реформу и 90-е годы, не впав в гражданскую войну, хотя было хуже, чем в 30-е, во времена великой депрессии. Это говорит о том, что наше общество все-таки зрелое. Не было сил, которые могли бы затормозить и пустить все в обратную сторону.

— Спустя 20 лет мы опять говорим об интеграции. Почему именно сейчас, зачем она нужна России и возможно ли возрождение Союза на какой-то новой основе?

Л. Вардомский: Распад был правильным, раз он произошел. Тем более, практически бескровно. Возрождение СССР в том же составе в обозримой перспективе теперь уже невозможно. В усеченном виде, вероятно, возможно. Но для этого нужна соответствующая объединяющая идеология. Пока ее нет. России и другим странам важно определиться с тем, что они понимают под интеграцией — объединение рынков на демократической основе или поглощение Россией желающих этого партнеров на определенных условиях? В любом случае, это должны быть продуманные и просчитанные действия.

А. Суздальцев: Экономических стимулов к объединению очень мало. Мы бьемся за интеграцию в политическом плане. Мы пытаемся в открывшееся окно, которое возникло после кризиса 2008 года, политически ворваться и закрепить за собой интеграционную группировку, которая нужна нам для поддержания нашей экономики, чтобы получить доступ к некоторым ресурсам постсоветского пространства. Но здесь мы немного опаздываем, потому что эти рынки заняты китайским товаром. Я не очень большой оптимист в том, что наши потуги в виде таможенного союза и единого экономического пространства окажутся успешными. У наших партнеров практические задачи, посмотрите, как белорусы поступили. Они используют украинский фактор, и мы снова им что-то отдаем. Мы платим за их участие, за подпись Лукашенко мы платим миллиарды долларов. — Невероятно! Белоруссия и Казахстан — это просто вход на наши рынки китайского товара. Как экономист и политолог, я не вижу оснований для интеграции.