Город закрытых ушей
В Японии есть талисман под названием «три обезьяны»: одна закрывает ладонями глаза, другая уши, третья рот — «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу». Я часто вспоминаю этих обезьян, глядя на непроницаемые лица попутчиков в метро: в ушах наушники, в руках планшет, глаза уткнулись в экран. Добавьте к этому глубокий капюшон и темные очки, и вы получаете человека в капсуле, лейбницевскую монаду, которая сидит расслабленно и отрешенно, равная самой себе.
Обезьяны символизируют буддистскую идею ухода от зла, от мирской суеты. И не случайно первый персональный плеер, Walkman, изобрели именно в Японии: это вполне себе дзенский девайс, который изолирует человека от внешнего мира и создает пространство медитации. Но мне почему-то кажется, что медитация пассажиров метро преследует более земные цели: так проще сидеть до своей остановки, не замечая тех, кому нужно было бы уступить.
Закрывая свои органы чувств, выстраивая звуковую и визуальную защиту, человек предполагает, что окружающий мир груб и зол. Но на самом деле мир зол ровно в той мере, в какой мы его делаем злым сами, замыкаясь и зашориваясь, надевая на лицо маску безразличия и оглашая окружающее пространство глухим тынц-тынц из своих наушников. Плееры и прочие гаджеты выстраивают между людьми технологические барьеры, разрушают пространство коммуникации и саму городскую среду. Вместо симфонии большого города — приватная звуковая дорожка, вместо открытости и прозрачности — темные очки и тонированные стекла автомобилей, вместо дружелюбия — безразличие. Средства коммуникации становятся инструментами разобщения. Впрочем, тут скрывается куда большая проблема: современное представление о том, что человека должна постоянно окружать музыка. Как пишет социолог Зигмунт Бауман, современность не терпит пустоты, она, как жидкость, заполняет собой все ниши. Музыка окружает человека практически повсеместно: в супермаркете и ресторане, в фитнес-центре и поезде дальнего следования. Мы вынуждены слушать «Муз-ТВ» в парикмахерских и «Русское радио» в бухгалтериях, «Радио Дача» в кабинетах физиотерапии, шансон в маршрутках и «Черные глаза» у частников в машине. Тотальная музыка, казалось, должна была уйти в прошлое вместе с советским строем, с его песнями и маршами, репродукторами и радиоточками — но музыка рыночной эпохи оказалась еще более навязчивой и всепроникающей, она струится из всех щелей.
Идеальный потребитель включает радио, пробудившись ото сна, вставляет в уши наушники, выходя из дома, работает и отдыхает под музыку и нажимает кнопку «стоп» только перед сном — хотя музыка хотела бы проникнуть и в наши сны. Она становится безостановочным аккомпанементом жизни, звуковыми обоями, превращается в фоновый шум. Она не столько украшает жизнь, сколько притупляет чувства, убаюкивает и зомбирует человека. В торговых центрах это называется «сенсорным маркетингом»: музыкальный гипноз вводит покупателя в транс и заставляет его тратить больше, чем он собирался. Но из магазина эта практика перекочевала в повседневную жизнь, сделав из нас послушных потребителей звуковой жвачки. Если музыка вдруг перестает звучать, человек испытывает беспокойство, как ребенок, у которого отняли пустышку: одна из главных современных фобий — это страх тишины.
Наушники и плееры создавались как символ индивидуальности, но по дьявольской логике рынка они стали средством коллективного гипноза. И свобода сегодня, наверное, состоит не в закачке очередного трека из сети, а в том, чтобы выключить музыку, вынуть из ушей наушники и услышать гудки машин, голоса людей и шелест осенних листьев. Снять темные очки, улыбнуться незнакомцу, открыться городу.
Сергей Медведев*, профессор Высшей школы экономики
* Сергей Медведев включен Минюстом в список физлиц, выполняющих функции иностранного агента.