Товар — чувства — товар
Семья по-прежнему заменяет российскому человеку социальную службу, банк и страховую компанию.
Ученые Высшей школы экономики знают все о социальных сетях, но не о тех, что в интернете. Под «социальными сетями» социологи понимают не Facebook, а ту сеть профессиональных и личных отношений, которая связывает всех людей между собой. Начиная с 1992 года специалисты Вышки наблюдают за десятками российских семей, пытаясь понять, как меняется наша жизнь. Ученых интересуют ответы на такие, казалось бы, простые вопросы: как часто дети помогают родителям? У кого люди предпочитают занимать «до получки»? Как проводят досуг? И чем столичная семья отличается от сельской? Анкетирование охватывает самые разные вопросы — от здоровья до культурных предпочтений. Исследования традиционно проводятся осенью, в октябре-ноябре, и как раз в эти дни завершается очередной тур анкетирования. О предварительных результатах и о тенденциях в жизни российской семьи в интервью «Профилю» рассказала профессор кафедры экономической социологии Высшей школы экономики, доктор социологических наук Светлана Барсукова.
ПРОФИЛЬ: Почему изучать семью так пристально начали только после развала Союза?
Барсукова: Раньше сетевые обмены между домохозяйствами, да и вообще домашняя экономика мало кого интересовали. В советское время считалось, что домашнее хозяйство — рудиментарное явление, которое непременно умрет при движении в светлое будущее, а люди должны быть частью чего-то очень большого — советского общества, например. И получать по труду, работая в колхозах и на заводах. Кроме того, ученые дистанцировались от этих тем, так как понимали: стоит копнуть — и выяснится, что домохозяйства выживают в основном через систему воровства. То есть шел взаимообмен товарами, которые тащили откуда только можно. Единственное, что тогда исследовали, — бюджеты времени. По ним также можно изучать, на что человек тратит свою жизнь. Есть такие исследования 1920-х, 1950-х, 2000-х годов. И по ним четко видно, как резко сокращается время, связанное с самообразованием, воспитанием детей, даже с элементарным отдыхом. Человек начинает много работать. В мегаполисах у наиболее активных молодых людей кроме работы остается время только на физиологические потребности — сон, еду. И все. Это выгорание человеческого капитала. У них нет времени на самообразование, культурный досуг.
ПРОФИЛЬ: Это сказывается на дружеских и семейных контактах?
Барсукова: Конечно. Люди меньше видятся, наступает транспортная усталость. Это проблема мегаполисов. В городе, например, резко по сравнению с селом обрушился институт соседства. Участие соседей в сетевых взаимодействиях почти символическое. Продуктовые и денежные трансферты с соседями менее распространены, чем с друзьями и коллегами. Правда, на селе соседи по-прежнему помогают трудом. В городе же «коррозия» института соседства более заметна.
ПРОФИЛЬ: Есть ли отличия между российскими домохозяйствами и западными?
Барсукова: В парижской Сорбонне есть лекторий для пенсионеров. Им читают лекции на научно-популярные темы, по социальным проблемам. На ура у них идут лекции про русскую мафию. Увидев полный зал, я сначала удивлялась: кто и зачем туда ходит? А мне объяснили, что людям, которые выходят на пенсию, одиноко, они не знают, чем себя занять. И поэтому с удовольствием посещают подобные мероприятия. На Западе пожилые люди реально свободны от обязательств воспитывать внуков. У нас же этот вопрос часто даже не обсуждается.
ПРОФИЛЬ: То есть за границей родственные и дружеские связи менее выражены?
Барсукова: Неоднозначный вопрос. Говорят, что на Западе взаимопомощь менее развита. Однако это скорее связано с экономикой государства, а не с ментальностью, о которой мало что знают, но часто списывают на нее все непонятное в поведении других народов. Думаю, что основа различий не в ментальности, а в очевидных различиях социальных гарантий. Когда все стабильно, без встрясок, то и потребность в палочке-выручалочке в виде сетевой помощи исчезает. И наоборот, во время каких-то встрясок, кризисов, реформ сети берут на себя функцию выживания. Сети в этом смысле «подставляют плечо» государству. Люди начинают перераспределять ресурсы между поколениями, между бедными и богатыми, чтобы дать возможность выстоять. То есть сеть выживает сообща. Например, как показывают наши исследования, все, что касается детей, обслуживается сетями. Это и обмен детской одеждой, товарами, советы о том, какой садик лучше и как туда попасть. Никакие госпособия тут и рядом не стояли по значимости. Перестанут платить пособия — будет плохо, но никто не умрет.
Но если заблокировать социальные связи, то все просто встанет.
ПРОФИЛЬ: При этом, если судить по мониторингу домохозяйств, который проводит ВШЭ, помощью друзей и родственников пользуются только 24% россиян. То есть взаимовыручка постепенно отмирает?
Барсукова: Нет. Я бы так не сказала. Действительно, когда в анкетах ежегодного мониторинга людям задают вопрос: «Получаете ли вы помощь от близких родственников, друзей товарами или услугами?» — значительная часть отвечает: «Нет, не получаем». И вроде бы налицо нерадостная картина: половина россиян живут сами по себе, социальные сети атрофировались, рынок поглотил иные хозяйственные логики. Однако когда мы стали исследовать эти семьи другим образом: не только с помощью анкет, но и проводя интервью, фокус-группы, предлагая вести ежедневный дневник домашних событий, выяснилась совсем другая картина. Нет ни одного домохозяйства, которое бы не помогало другим и не получало бы помощь.
ПРОФИЛЬ: Люди забывают про добрые дела, пока им не напомнишь?
Барсукова: Люди на многие вещи не обращают внимания. Им кажется естественным, что соседка во время отпуска, скажем, забирала почту из ящика и т.д. Помощь ведь бывает разная: продуктовая, информационная, трудовая. При этом на селе практикуются скромные денежные и обильные продуктовые передачи, а в городе — скромные продуктовые и щедрые денежные дары.
ПРОФИЛЬ: Кто чаще помогает — друзья или родственники?
Барсукова: Тут ничего неожиданного нет: в социальных сетях между домохозяйствами самые частые контакты — родственные. Хотя, казалось бы, урбанизация, глобализация... Но на родственников приходится порядка 90% продуктовых, денежных и трудовых трансфертов, и только около 10% достается соседям и дружескому кругу. При этом чем ближе степень родства, тем чаще обмен дарами и тем весомее их величина. Наиболее плотный и интенсивный обмен помощью происходит между родителями и детьми. Обмен с остальными родственниками менее активен. Сестры и братья хоть и активно помогают друг другу, но в значительно меньших масштабах, чем родители детям. А уж тети, племянники, двоюродные братья и другие члены семьи, объединенные в категорию «прочие родственники», помогают еще меньше, уступая друзьям и знакомым. Больной вопрос в родственных отношениях — деньги. Очень часто домохозяйства кредитуют друг друга, однако между родственниками займы не приняты. Тут в голове сидит некий культурный императив, что родные люди должны помогать друг другу безвозмездно. Исключение — крупные займы, когда размер суммы станет достаточным оправданием того, что вы не подарили, а заняли деньги. То есть у родственников малые суммы не одалживаются, а берутся безвозмездно. А вот крупную сумму можно и занять.
ПРОФИЛЬ: А между детьми и родителями также практикуются займы?
Барсукова: Здесь ситуация другая. Даже если деньги и занимаются, то очень часто долги «списываются». Эта возможность изначально предполагается. И если смотреть межпоколенческие вещи, то старики у нас обычно дотируют молодежь. Я имею в виду дотации не деньгами, а трудовой помощью, продуктами с дачи. Даже в тех случаях, когда молодежь встала на ноги и зарабатывает гораздо больше родителей. Исключение — сельская местность. Там отношение к молодым семьям более приближено к экономической логике. Молодость на селе не является той священной коровой, ради которой приносят себя в жертву остальные участники сети.
ПРОФИЛЬ: Жертвенность родителей — оборотная сторона инфантилизма молодежи?
Барсукова: Нет. Это обусловлено нашими традициями и культурными нормами.
Многие считают, что молодым получать помощь от родителей — это абсолютно нормально. Например, у меня есть сын, который отучился в Лондоне и сейчас работает. Он зарабатывает больше меня, снимает квартиру лучше, чем наша, и т.д. Но когда у него по нулям на карточке, звонит и говорит: «Мам, я перехвачу у тебя?» Это вообще не обсуждается. Но если бы я, например, позвонила и спросила, можно ли воспользоваться его карточкой, это было бы очень странно им воспринято. Культурный код: мама есть мама. Причем денежных вопросов это касается в меньшей мере. Важным ресурсным благом, которым владеет старшее поколение, является свободное время, отдаваемое внукам. Оставленные у дедушек и бабушек внуки позволяют родителям экономить на путевках в лагеря, на оплате услуг нянь, а также на продуктах питания, так как вопрос о компенсации затрат в связи с пребыванием внуков, как правило, не ставится.
ПРОФИЛЬ: Если почитать интернет-форумы, то можно сделать вывод, что в крупных городах начинается трансформация: «никто никому не обязан». И городские бабушки теперь все чаще соглашаются с внуками сидеть за деньги.
Барсукова: Я не думаю, что это так серьезно. Скорее, эпатаж. Кто-то хочет показать, что живет с мамой на условиях хозрасчета. Но это все лежит тонким поверхностным слоем на традиционной матрице. Пока у вас такие материальные обстоятельства — вам удобней так. Изменится что-то — будет по-другому. Но товарно-денежные отношения пока еще не вытеснили традиционные обязательства взаимопомощи.
ПРОФИЛЬ: Всегда ли помощь равнозначна?
Барсукова: Если все отношения внутри сети переводить в рубли, то может создаться иллюзия, что обмен катастрофически не равный. Но как только начинаете беседовать с респондентами, понимаете, что здесь эквивалентность другого свойства. Например, я помню сельскую семью, в которой были две взрослые дочери. Одна уехала жить в город, и ей туда вагонами отправляли продукты. А в ответ получали, если утрировать, шоколадку. Вторая дочка в это время пашет на родителей, а они считают, что она еще им и должна. То есть по всем раскладкам выходит, что один ребенок — благодетель, а другой — кровопийца. Но у стариков в голове совсем другая картина. Оказывается, та дочь, которая уехала в город, работает чуть ли не в министерстве, она подняла социальный статус семьи. И старики в глазах всех односельчан вышли на совершенно другую ступеньку уважения. Притом важно, что она в городе: дает им важную информацию, возможность остановиться не в дорогой гостинице, а у дочери. И так далее. То, что в рубли непереводимо.
ПРОФИЛЬ: Раньше был негласный закон — если тебе помогли, ты должен отблагодарить.
Барсукова: И сейчас это подразумевается. Нельзя назвать контакты в сети абсолютно альтруистстическими. Те же пенсионеры, которые не покладая рук поднимают молодую семью. Но это способ подтвердить свою нужность. Отдавая, вы копите обязательство от других относительно ответной помощи, когда понадобится. Например, вы снабжаете друзей кабачками с дачи. И вроде бы ничего взамен не ждете. Но знаете, что ваши знакомые могут помочь устроить ребенка в хорошую школу либо дать упреждающую информацию, какой банк сгорит. Конечно, стоимость кабачков — копеечная. Но в сетевых межсемейных обменах нет стоимостной эквивалентности. Кабачки — это ресурсная инвестиция в сеть, подтверждение своего сетевого членства. В ответ можно получить ресурс другого рода: информацию, эмоциональную поддержку, трудовую помощь — что угодно, что не будет приравниваться по цене.
ПРОФИЛЬ: Получается, что помощь небескорыстна?
Барсукова: В России люди вкладываются в свои социальные сети точно так же, например, как на Западе люди вкладываются в страховку. Сейчас в связи с вступлением России в ВТО к нам нацелились многие крупные страховые компании. Они воспринимают Россию как Клондайк, потому что видят: у нас страхованием жизни, имущества охвачена незначительная доля населения. Им кажется, это оттого, что российским страховым компаниям не верят. А придут западные компании — с репутацией, вековыми традициями, и все кинутся в их объятия. Но это не так. Люди не страхуются не потому, что они инфантильны и не думают, что будет с ними, если они завтра, скажем, тяжело заболеют или потеряют работу. Они думают. Но не связывают выход из тяжелой жизненной ситуации с деятельностью агентов рынка — страховщиков, фондов. Человек надеется на свое социальное окружение, на свой сетевой мир. Он надеется, что не государство, а друзья помогут ему найти новую работу, поддержат семью, если что-то случится. И та помощь, которую человек оказывает своим родственникам и друзьям, пока у него все хорошо, — это своеобразная страховка на случай, если станет плохо.
