Движущие силы новой модели роста
Несостоятельность российской модели роста 2000-х гг. в новых условиях посткризисного мира сегодня признается всеми. Идет активный поиск новой модели. В этих дискуссиях основной акцент делается на макроэкономических параметрах. Однако, на наш взгляд, решающим для запуска новой модели роста станет поведение экономических агентов. Кто и почему может стать драйверами роста в сегодняшней России?
Новый бизнес
Двухтысячные годы — это не только период высоких цен на нефть, которые дали импульс для «национальных проектов», создания госкорпораций и финансирования масштабных строек во Владивостоке и Сочи. Социально-политическая стабильность 2000-х гг. и высокие темпы роста потребительского спроса создали предпосылки для развития многих компаний, ориентированных на внутренний рынок.
Уже перед кризисом 2008 г. в российской экономике действовало около 5000 средних предприятий с оборотом свыше $10 млн в год, которые поддерживали среднегодовые темпы роста своей выручки от реализации на уровне 20% и более. Такие фирмы особенно выделялись в строительстве и торговле, но при этом они были представлены во всех отраслях экономики. При этом как до, так и после кризиса доля быстро растущих фирм («газелей») в России была заметно выше, чем в развитых странах.
Именно такие успешные компании, использовавшие благоприятную конъюнктуру для развития своего бизнеса (включая осуществление инвестиций, технологическое перевооружение, выход на новые рынки, привлечение иностранных партнеров), на деле обеспечивали экономический рост в 2000-е гг. Сегодня такие компании, знающие российский рынок, обладающие финансовыми ресурсами и управленческими командами, могут стать базой для новой модели экономического роста. Однако для этого у них должны быть достаточные стимулы для инвестиций.
Кто формирует инвестиционный климат
Тот факт, что деловой климат в России далек от лучших образцов, давно и хорошо известен. Тем не менее до кризиса 2008-2009 гг. высокие издержки ведения бизнеса в России компенсировались высокой доходностью операций на внутреннем рынке. В условиях социально-политической стабильности середины и второй половины 2000-х гг. это сочетание обеспечивало заметный приток инвестиций. После кризиса ситуация радикально изменилась: высокая маржа исчезла, барьеры для бизнеса остались, а неопределенность политики (связанная с очевидной нестыковкой между выданными обязательствами и сократившимися финансовыми возможностями правительства) порождала дополнительные риски для новых инвестиций. Реакцией на все это стал активный отток капитала из России, который начался в момент кризиса и продолжается до сих пор, а также сокращение внутренних инвестиций.
В терминах одного из классиков политологии Альберта Хиршмана такую реакцию можно интерпретировать как пример стратегии «выхода» — когда игроки, не согласные с действующими правилами игры, голосуют ногами. Вместе с тем большинство успешных средних компаний, выросших на волне высокого спроса в 2000-е гг., могут быть успешны именно в России и «выход» означает для них потерю возможностей для развития. Осознание этого факта по крайней мере частью предпринимателей в послекризисный период привело к активизации коллективных действий бизнеса с целью изменения среды (или к реализации стратегии «голос», по Хиршману). Характерно, что при этом наиболее заметными оказались действия ассоциации «Деловая Россия», которая как раз представляет интересы среднего и крупного «неолигархического» бизнеса.
Мы полагаем, что усилия по изменению инвестиционного климата, предпринимаемые властью в течение последнего года, стали ответной реакцией на усилившееся давление со стороны бизнеса и связаны с пониманием того, что реальным источником роста доходов населения и поддержания социальной стабильности сегодня может быть только экономический рост, основанный на частных инвестициях. Однако реальное изменение условий для инвесторов существенно зависит от качества системы государственного управления.
Вертикаль власти и ее ограничения
Сегодняшняя модель госуправления в России наиболее емко характеризуется словосочетанием «вертикаль власти». Эта модель, изначально предполагавшая дистанцирование правительства от бизнеса и существенное перераспределение властных полномочий от регионов в пользу федерального центра, стала реакцией на децентрализацию 1990-х гг., которая создавала возможности для отдельных социальных групп, но одновременно углубляла неравенство и порождала риски дестабилизации общества.
Вертикаль власти сыграла свою роль в «восстановлении государства» в начале 2000-х гг. Многое из того, что Владимир Путин и его окружение делали в этот период, совпадало с интересами и ожиданиями значительной части игроков рынка. Например, восстановление единого экономического пространства, которое стало результатом «построения» губернаторов, было выгодно большинству предпринимателей. Кадровое укрепление госслужбы привело к тому, что возросло качество текущего государственного управления. Наиболее показательна в этом отношении налоговая реформа 2000-2001 гг., которая радикально упростила систему налогообложения, способствовала улучшению налогового администрирования и росту собираемости налогов.
В результате если для 1990-х было характерно массовое игнорирование законодательства, то в 2000-е укрепившийся госаппарат стал контролировать исполнение законов со стороны граждан и предпринимателей. Повышение собираемости налогов в сочетании с их перераспределением в пользу федерального центра привели к концентрации в федеральном бюджете существенных финансовых ресурсов и сделали возможным запуск крупных социальных и инфраструктурных проектов.
Вместе с тем консолидация государства в рамках вертикали власти имела и иные последствия. Существенный рост госаппарата и расширение его функций, в том числе в регулировании экономических процессов, привели к росту коррупции, который сегодня воспринимается в обществе как одна из наиболее острых социальных проблем.
В логике вертикали главными инструментами борьбы с коррупцией стали детальная регламентация и усиление контроля — с целью ограничивать возможности произвола и «поиска ренты» со стороны отдельного чиновника. Однако по факту это привело к тому, что на всех этажах системы больше усилий стало уходить не на содержательную деятельность, а на соблюдение действующих регламентов и изготовление отчетов. При этом логика системы, ограничивающая инициативу на нижних этажах рамками установленных регламентов, неизбежно предполагала перемещение наверх ответственности за принимаемые решения.
Более того, стремление к детальной регламентации текущей деятельности всех звеньев госаппарата (вместо делегирования полномочий и оценки конечных результатов) вступало в противоречие с необходимостью решать насущные проблемы экономического и социального развития. Большинство таких проблем требуют нестандартных подходов и учета местных особенностей — что не укладывается в спущенные сверху «универсальные» регламенты. В итоге, декларируя приверженность единым правилам, верхние уровни управления систематически идут на исключения из этих правил и решают возникающие проблемы в режиме ручного управления — что само по себе создает питательную почву для коррупции.
Отторжение инноваций, высокие издержки функционирования и острые противоречия в стимулах для чиновников в рамках административной иерархии хорошо знакомы из нашего недавнего советского прошлого. Такая модель может более-менее функционировать в условиях избыточности ресурсов (когда можно позволить себе добиваться поставленных целей, не считаясь со средствами), но она начинает давать сбои в условиях ужесточения бюджетных ограничений и необходимости отвечать на разнообразные внешние и внутренние вызовы. Именно это происходило в СССР в 1980-е гг., и, по нашему мнению, похожая ситуация складывается в современной России в период после кризиса 2008-2009 гг. на фоне выросших социальных обязательств и резко возросшей неопределенности в развитии глобальных рынков. Новая модель экономического роста должна опираться на иную модель государственного управления, заставляющую чиновников учитывать интересы инвесторов.
Андрей Яковлев, директор Института анализа предприятий и рынков НИУ ВШЭ