«Мы будем тратить $1 млн в год на наши журналы»

Буду говорить об общей проблеме для всех университетов, которые в группе национальных университетов, и всех университетов, которые мыслят себя таковыми. Успех университета — это успех его исследователя. Он может быть не очень хорошим методистом, но если он хороший исследователь, то он будет примером для своих студентов.

У нас был первый период до 1999 г.: мы выбрали три базовых университета, включая Erasmus и Лондонскую школу экономики (LSE), и весь штат провел в этих университетах [какое-то время,] стажируясь там в роли подмастерий. Потом мы стали подбирать коллег так, чтобы ядро могло самопополняться.

Сейчас «Вышка» — это 22 направления, и по структуре похожа наиболее на LSE. Качественный состав преподавателей — у нас много обеспечивающих кафедр. У нас около 350 человек преподает иностранный язык, у нас большая доля совместителей-практиков, из исследовательских институтов. Мы существуем 17 лет, и самая большая группа — это те, с кем мы начинали — 50–59 лет.

Что с исследованиями? Три четверти людей имеют публикации. Четверть не имеют — это люди с выпускающей кафедры. У нас возникает комплекс обучающего университета, это реальная опасность: зачем что-то делать в исследованиях, если ты можешь сделать $5000 в Москве, $2000 в провинции на студенте? 20% наших преподавателей занимаются фундаментальными исследованиями, 10% — инициативными исследованиями в рамках грантов. 35% не включены в исследования, а еще 35% вообще никуда не включены.

Давайте посмотрим на менее приятные вещи — участие преподавателей в международной деятельности. Число преподавателей, имеющих публикации в зарубежных реферируемых журналах в прошлом году, — 24, в этом году — 30. Это менее 5%, это абсолютно неадекватно для вуза, претендующего на интернационализацию. Гораздо лучше с общением — это около 200 человек, которые могут общаться, но ленятся или не умеют доводить это до результата. 30 человек имеют зарубежную степень PhD.

Мы пытаемся реализовать модель эффективного контракта — есть управленческие определения этого. Университет обеспечивает конкурентоспособную зарплату, чтобы тот не должен был работать на стороне. Со стороны сотрудника — это full-time. Мы не имеем эксклюзивного контракта, как на юрфаке СПбГУ или в РЭШ, но мы думаем на него перейти.

Есть у нас три типа контрактов. Есть внутренний московский рынок, там платят 30 000 рублей. Мы платим 60 000, и мы лидерами являемся на этом рынке. Но в результате это не те, кто нам нужен. Чаще всего те, кто работает в этом рынке, — это те, кто не берется на следующий рынок.

Следующий рынок — это бизнес. Там средняя зарплата [соответствующего специалиста] — это 100 000. Мы таким платим 75 000. Это отставание не фатально, многие коллеги скажут, что это правильно, — это дооценка academic environment.

Но есть третий рынок — международный академрынок, мы на нем отстаем в два раза. Наш университет российский чисто экономически не может конкурировать на внешнем рынке труда.

Какие возможности удержать человека внутри? Четыре возможности — система фундаментальных лабораторий, 300 сотрудников, самые сильные студенты, 90 исследовательских лабораторий. Прикладные институты — для заказов внешних. 25 институтов дополнительного образования, 6 бизнес-школ.

Когда мы говорим, что университет «дает возможность заработать», — надо смотреть, как. Если это внешняя по отношению к научному процессу работа, сдача отчета на потребу заказчикам, некие подработки — тогда мы с открытыми глазами смотрим на то, что не все возможности заработать внутри университета эффективны. В противовес этим возможностям мы создали инструменты для стимуляции академической активности: это комплекс исследовательских грантов (до 40 000 в месяц в течение года), академические надбавки, гранты на мобильность (на конференции), на международное сотрудничество. А также статус ординарного профессора — это 100 000 в месяц, пожизненно, это фактически tenure. Мы также всерьез озабочены тем, чтобы создать систему служебного жилья.

Как устроены академические надбавки: для тех, кто хотя бы четверть времени преподает, есть два типа надбавок. За академическую работу: монография стоит 10–14 баллов, 5 баллов — статья в реферируемом журнале. За академическую работу ты должен набрать 14 баллов. Качество никак не меряется: люди должны поверить, что надбавки не зависят от отношения начальства. И академические надбавки второго уровня — это экспертная оценка трех работ, которые человек добровольно предоставляет. Вот график, как рос состав людей, которые получали надбавки первого и второго уровня. Почему они не растут последнее время? Потому что мы усиливаем постоянно критерии.

Что дальше: мы собираемся довести число ординарных профессоров до половины, увеличить академические надбавки в два раза, тем самым вытесняя чистых преподавателей, кроме самых эффективных в дополнительном образовании.

Но есть неприятные вещи. Мы вынуждены очищать академсостав от людей, которые не ведут научной работы. Сейчас это от двух третей до половины преподавателей «Вышки». Первое — это переход к реальным конкурсам. Второе — недопущение к конкурсу людей без публикаций, третье — допуск в комиссию международных экспертов.

Следующий шаг — это выход на международный рынок труда. «Вышка» — единственный вуз, который выходит туда. У нас в этом году на 12 мест 59 аппликаций из сильных вузов. Мы собираемся создавать для таких людей отдельные подразделения. Мы наряду с молодыми докторами будем приглашать успешных ученых, чтобы они part-time, даже будучи в своем вузе, продолжали работать с нами.

Контракты PhD — 33 человека. У них 100 000 зарплата, пониженная аудиторная нагрузка, у них чуть меньше, чем у профессоров (средний доход у которых — 125 000). Мы можем не продлевать контракты тех, кто не подтверждает себя как постоянный ученый. Но мы будем с этого года повышать уровень гарантированной оплаты. Почему? Москва — гораздо менее академически привлекательная, чем европейские города. Мы вынуждены за это доплачивать (до 150 000).

Следующая стадия — это обновление и вовлечение новых кадров. Это включение наиболее талантливых студентов, начиная с бакалавриата, в реальную научную работу, а не в кружки — с настоящими публикациями. Мы пытаемся в таких лабораториях создать чувство равенства. Второй инструмент — это учебные ассистенты, они проверяют письменные работы и консультируют. Следующий элемент — это «пост-доки». Мы собираемся до 20% [довести их число] к 2015–2016 г. от штата, чтобы создать давление на имеющийся профессорский состав. А также (то, что критикуется как инбридинг) — подготовка кадров к собственной аспирантуре.

Последний вопрос — это повышение квалификации преподавателей. Это обязательное обучение языкам, современным исследовательским методикам, ресурсам, базам данных. В каждом университете есть резерв, у них есть потенциал исследовательский. Но не умеют. Они не могут перепрыгнуть канал — мы строим мост для них.

Ответы на вопросы:

— Вы выделили сотрудников, которые имеют публикации в западных журналах. Это значит, вы ставите крест на наших экономических изданиях?

— Да, российские академические журналы заведомо неконкурентоспособны. В них отсутствует обязательное рецензирование, отсутствует обмен, выходящий за рамки страны. Это очень серьезно, и это не только касается экономических журналов. Редактор, рецензент ориентируется лишь на русскоязычные источники. Это изобретение деревянного велосипеда.

Мы ввели у нас — во всех 12 журналах ВШЭ — обязательное рецензирование. Мы тратим большие деньги на это. Мы пойдем дальше по пути китайцев — они создали около 400 журналов, со своими редколлегиями, с включением крупных международных экспертов, на английском языке. Я думаю, через лет 10 эти 400 войдут в группу хороших журналов. Мы пойдем таким же путем. Мы в ближайший год — два будем тратить $1 млн в год на то, чтобы полностью переводить наши журналы на английский, и на рецензирование. И это не запрещенный путь для других.

— Каков источник таких больших зарплат?

— Есть разница: если человек работает в корпорации и на полставки работает в университете, это выгодно и для корпорации, и для университета. А если он работает на полставки в университете и на «почасовке» еще в пяти других местах — всем плохо. У нас есть сильное переплетение с академическими заведениями — Институтом социологии РАН и мировой экономики. Ключевая проблема для политики запретительства — это воспитание новых людей. Если мы не заставим молодого [человека] сосредоточиться на работе, мы нанесем ему фатальный урон как будущему ученому. Я знаю десятки молодых людей, которые убили себя как исследователи.

И про доходы. «Вышка» всегда была диверсифицирована. Три площадки: это платные студенты — мы входим в тройку лидеров, — это дополнительное образование, и исследовательские организации. Мы обкладываем налогом наши зарабатывающие подразделения и тратим их на одно — мы платим нашим преподавателям. Сейчас, в прошлом году, правительство нам расширило финансирование фундаментальных исследований — но все, что я говорил до этого, [имеет место].

— Вопрос про инбридинг. В рамках национальных университетов создано по одному университету по каждому направлению. Мне кажется, инбридинг — очень опасный путь. Где «Вышке» взять 1000 преподавателей?

— Мы 40% берем не от себя, а из МГУ, из РАН и из провинциальных университетов (не экономистов — там все плохо, но историков, социологов). Ситуация не такая плохая. Я бы не сказал, что в России есть только «Вышка» плюс РЭШ, плюс ЕУСПб. У нас есть жизнеспособные элементы в СПбГУ, в Екатеринбургском госуниверситете. Конечно, государство должно наряду с национальными университетами расширить на порядок [гранты] РФФИ и РГНФ — не 500 000, а 5 млн. Несмотря на то, что правительству не хватает даже на поддержку национальных университетов, даже в этих условиях мы можем надеяться на живое академическое сообщество, а не только на сосредоточение в нескольких точках.

— Есть система стимулирования исследований, но она не очень высокого качества исследования стимулирует. Как вы собираетесь стимулировать именно качественные публикации?

— У нас есть инструменты, например, у нас есть центр вместе с РЭШ, его возглавляет Вадим Белов. Второе — есть надбавки и гранты. То, что мы называем академнадбавкой второго уровня, гораздо более надежно. Есть проблема преодоления рва — если он широкий, то 90% просто встанет. Очень опасно, авантюристично, при всем том, что я сказал про наши академжурналы, стимулировать сразу более высокий уровень. Нас никто не поддержит, если мы предложим то, что подходит для 0,5%.

— Что для пенсионеров?

— Я уже сказал, что у нас есть пакет для ординарных профессоров. Они будут получать свои 100 000 вне зависимости от того, преподают они или нет. Но мы пока не дошли до соцпакета. При разговоре о соцпакете — там есть люди, которые будут получать что-то, а есть люди, которых мы, как Ливанов (из МИСиСа) выводим как ненужный балласт. Пенсии высокие должно обеспечивать государство, а университеты не могут.

— Приведите примеры взаимодействия с зарубежными партнерами.

— Мы ведем совместные исследования с несколькими исследовательскими центрами в рамках OESR — об инновационном поведении населения. Это у нас институт Гохберга. Также Исак Фрумин ведет исследования из Бостонского колледжа об академической организации образования. Мы все встраиваемся в уже имеющиеся исследования. Самые крупные исследования — это Ясин, Алексашенко о введении новых национальных счетов. Это очень хороший вариант встраиваться в эмпирические исследования. Нам трудно войти в топовые журналы в фундаментальной науке — там же тоже клубы. Так что эмпирические исследования — это хороший путь. Я не могу быть сильно полезен коллегам из технических университетов, я рассказывал [о работах] для менеджеров и экономических исследований. У нас таких проектов около 80. На 80–85% они имеют эмпирическую подоснову.