• A
  • A
  • A
  • АБВ
  • АБВ
  • АБВ
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

Мнение

OPEC.RU. 2005. № 13:42. 9 августа

«Кот в мешке» стоимостью $375 млрд.

Алексей Владимирович, агентство Fitch ratings в своем отчете о влиянии на кредитоспособность российского сектора электроэнергетики высказывает мнение, что в ближайшие 25 лет России необходимо вложить в этот сектор $375 млрд. Это по 15 млрд. ежегодно. Даже такие инвестиции – всего 20% от того, что намерен вложить в электроэнергетики тот же Китай. С Вашей точки зрения, могут ли быть осуществлены такие грандиозные вложения и не означает ли сравнение с Китаем, что в этом секторе России не стоит рассчитывать на конкурентоспособность и блестящие перспективы экспорта электроэнергии, о которых иногда говорит РАО ЕЭС?
Обозначенная вами цифра в 375 миллиардов долларов инвестиций за период с 2001 по 2030 действительно фигурирует в отчете Fitch – правда, со ссылкой на последний ежегодный доклад International Energy Agency. Не видя методики оценки, трудно говорить о ее обоснованности, однако с моей точки зрения $15 миллиардов в год – это для нас запредельная цифра. Она сопоставима с ежегодным выпуском нашей электроэнергетики, так что ее привлечение за счет собственных источников отрасли маловероятна; что же касается привлеченных средств, то в нашей экономике попросту нет таких свободных ресурсов. Не особо спешат и иностранные инвесторы, в расчете на которых во многом затевается реформа этой отрасли.
Так обстоит дело с точки зрения возможностей. Однако на оценку, приводимую Fitch, можно посмотреть и иначе: действительно ли нашей энергетике нужны такие средства? Ответ на этот вопрос, как ни странно, неочевиден. Компания РАО ЕЭС при всей своей задекларированной транспарентности и прозрачности, крайне неохотно раскрывает конкретные условия своей работы - степень изношенности оборудования, затраты на капитальный и текущий ремонт по видам активов, структуру расходов по подразделениям. Не имея такой информации, стороннему наблюдателю нельзя оценить ни истинную потребность в инвестициях, ни надежность существующих систем электроснабжения (а значит, и степень энергобезопасности), ни, наконец, эффективность и обоснованность той стратегии реформ, которые РАО ЕЭС не первый год «продавливает» через правительство.
Подобная закрытость лишь в малой степени может быть обоснована секретным (оборонным) характером подобной информации – скорее речь следует вести о стремлении сохранить цеховую тайну (от кого?), и о желании (тайном или явном) затруднить действительно независимую оценку эффективности нашей энергосистемы, а значит, и необходимости ее реформирования. Кстати, практика «развитых капиталистических стран» в этом отношении прямо противоположна. В тех же США практика тарифного регулирования находится под жестким контролем широких слоев общественности (инициативных групп, гражданских объединений и пр.), которые лучше любых государственных регуляторов следят за изменениями внешних условий работы энергокомпаний, и если только обнаруживают у этих последних новые источники прибыли, то тут же (и весьма настоятельно) просят ими поделиться, т.е. снизить тариф. У нас же ситуация иная: не только простые граждане, но кажется, и законодатели пребывают в неведении об истинном состоянии оборудования в электроэнергетике и необходимых затратах на его поддержание в рабочем состоянии. Я уж не говорю о том, что стоимость этих работ и услуг, по всей видимости, завышена не только из-за монопольного характера отрасли, но и из-за того, что в нее заложены, к примеру, заработные платы менеджеров высшего звена, которые измеряются в сотнях тысяч долларов. На мой взгляд, пока текущая деятельность российских энергетиков не стала действительно прозрачной, не только инвестиционные потребности отрасли, но и сама стратегия реформы была и остается «котом в мешке», покупка которого не гарантирует ни энергобезопасности, ни эффективности; расплачиваться же за все это во всяком случае будет потребитель.
Что касается сравнения наших потребностей с потребностями Китая, то здесь аналитики скорее правы. Китайская экономика более чем в три раза крупнее нашей (по данным Всемирного банка в 2003 г. ВВП Китая составил 1.4 триллиона долларов, ВВП России – менее 400 млрд.), однако производство электроэнергии в Китае лишь на 60% выше, чем у нас. Экономика Китая растет невиданными доселе темпами (под 10% в год на протяжении последних двадцати лет!), что автоматически означает опережающий рост потребности и в энергоресурсах, и в генерирующих мощностях. (У нас, кстати, это ограничение во многом ослаблено, поскольку генерирующие мощности создавались еще в советские времена, когда наша экономика была больше; однако мы до сих пор не достигли докризисного уровня ВВП, тогда как экономика Китая вовсе не знала спадов.) Так что инвестиционные потребности китайской энергетики действительно выше, чем у нас, но и ресурсов у них больше. Это и опережающие и растущие темпы внутренних инвестиций, доля которых в ВВП достигает 40%, и беспрецедентный по мировым меркам приток иностранных инвестиций, и немалые материальные ресурсы – как углеводордные, так и гидроэнергетические. Тем не менее опережающий рост спроса создает экспортные возможности для наших энергетиков, однако этот рынок существенно меньше, чем кажется на первый взгляд. Дело в том, что основные центры экономической активности Китая находятся на юго-востоке, куда от наших границ несколько тысяч километров. При существующих ныне промышленных технологиях передача электроэнергии высокого напряжения на такие расстояния попросту нерентабельна – слишком большие потери. Поэтому энергоизбыточные регионы России - скажем, восточная Сибирь с каскадами Енисейских и Ангарских ГЭС - вряд ли могут рассчитывать на экспорт излишков электроэнергии в Китай. Несколько более перспективной в этом отношении является новая Бурейская ГЭС, однако и ее рынок в основном ограничивается приграничной Маньчжурией. Поэтому я думаю, что экспортные возможности РАО ЕЭС прежде всего касаются зарубежных активов и рынков к западу от России - в Грузии, Польше, Словакии, Болгарии, Молдове, а не в Китае.