Мифы и рифы экономических прогнозов

На первый взгляд кажется, что тема, которой уже третий десяток лет занимается известный российский экономист Ростислав Исаакович Капелюшников, а именно отечественный рынок труда и институциональные механизмы его регулирования, малоинтересна большинству читателей. На самом деле историческое развитие, причины упадка и процветания любого народа или государства отражается прежде всего в состоянии трудовых ресурсов страны. А для конкретного человека, если отбросить время сна, как минимум три четверти из лучших лет проходят на работе.
Капелюшников Ростислав Исаакович
Экономист.
Родился в 1951 году в Москве.
1973 - выпускник экономического факультета МГУ.
1976 - окончил аспирантуру ИМЭМО РАН, главный научный сотрудник ИМЭМО РАН.
1991 - сотрудник Центра предпринимательских исследований "Экспертиза".
1993 - ведущий эксперт фонда "Центр политических технологий".
2001 - зам. директора Центра трудовых исследований ГУ-ВШЭ.
Доктор экономических наук.
Член редколлегии бюллетеня "Российский экономический барометр".
Автор книг и многочисленных статей в научных журналах по проблемам рынка труда, отношений собственности, истории и методологии экономической науки.

Какова моя зарплата и сколько вообще я стою на рынке труда? Кому грозит безработица, и если придет такая беда - чем поможет государство? Кто даст ответы на вопросы, волнующие каждого?
В конце 90-х Ростислав Капелюшников первым обратил внимание на то, что российский рынок труда оказался этакой своенравной загадкой. А его развитие пошло по неожиданному сценарию. На начальном этапе переходного периода эта "вещь в себе" спасла наше общество от грозной опасности - крупномасштабной безработицы. Зато сегодня поведение российского рынка труда все больше тревожит экономистов.
- Ростислав Исаакович, как случилось, что Вы стали экономистом, изучающим рынок труда?
- Мой отец и старший брат - экономисты. И у меня, возможно в силу верности семейным традициям, не было сомнений при выборе профессии. В 1973 году, закончив экономический факультет МГУ, сразу начал работать в Институте мировой экономики и международных отношений Академии наук. Темой кандидатской диссертации стал анализ теории человеческого капитала, рассматривающей человеческие знания и навыки как особую форму капитала. И до конца 80-х годов продолжал заниматься проблемами рынка труда в развитых странах. В пореформенный период я изменил не тему, но объект исследований и обратился к рынку труда в России.
- Для советских идеологов рыночная экономика была некой "грушей" для битья при демонстрации превосходства экономики социалистической. Сегодня власть имущие твердят о необходимости продолжения реформ, но пока разговорами и обходятся. Общество застыло, экономический прорыв иссякает, все чаще слышим о наступлении реакции. Выходит, Ваши исследования либерального экономиста снова не нужны?
- Я бы так не сказал. В советский период мои изыскания носили скорее кабинетный характер. Они сводились к анализу концепций и подходов, которые разрабатывались западными экономистами. Помимо удовлетворения собственной любознательности цели могли быть только просветительские.
В пореформенный период ситуация изменилась. Заработала отечественная рыночная экономика. Отсюда и у исследователя открылись возможности для живой, конкретной работы. Появился огромный спрос на новые идеи и практические предложения по реформированию той системы, которая досталась нам от прежних времен. В советский период мы как бы стояли на берегу и с завистью наблюдали проплывающие мимо результаты рыночной экономики развитых стран. А сегодня мы сами наконец отправились в путь. Да, реформы зачастую идут не так, как хотелось бы, и наше судно, хотя и движется довольно энергично, скрипит все сильнее. Чем больше тревожится думающая часть общества, тем сильнее растет у политиков и предпринимателей потребность в правдивой информации о нашей экономике. Однако я всегда был чужд какому бы то ни было "катастрофизму". Надеюсь, наш экономический корабль не потонет. Реформы так или иначе продолжатся, а значит, российская экономическая наука будет востребована, в том числе и исследования, посвященные такому причудливому явлению, как отечественный рынок труда.
В новое время вместе с теоретическими исследованиями я начал заниматься и эмпирическим анализом. В начале 90-х годов мой коллега Сергей Павлович Аукуционек создал в рамках нашего института исследовательскую группу "Российский экономический барометр" (РЭБ). Это уникальный исследовательский проект. С самых первых пореформенных лет РЭБ стал проводить ежемесячные обследования предприятий промышленности, сельского хозяйства и банков. Насколько мне известно, никто больше в нашей стране в таком режиме не работает. В рамках этого проекта я взял на себя мониторинг поведения предприятий на рынке труда и изменений в отношениях собственности.
Погружение в живую реальность помогло мне сформулировать обобщенное представление о том, как устроен и работает российский рынок труда, чем наша модель отличается от сложившихся в других переходных экономиках, каковы ее основные неполадки и как их устранить.
Для изучения этого интереснейшего феномена мы с коллегами Владимиром Ефимовичем Гимпельсоном, Ниной Тимофеевной Вишневской несколько лет назад создали Центр трудовых исследований. Работает он в Государственном университете - Высшей школе экономики. Результаты наших исследований можно найти не только в специальных академических журналах, но и на сайте Центра в Интернете.
- Ваши лекции и статьи о российском рынке труда создают представления о нем не как экономическом явлении, а словно герое авантюрного романа?
- Это похоже на правду, потому что непредсказуемость оказалась главной чертой поведения нашего "авантюриста". В итоге по прошествии пятнадцати лет реформ у нас сложилась настолько специфическая модель рынка труда, что для нее едва ли отыщется аналог в других странах.
Но вернемся к началу 90-х годов. Тогда всем казалось, что развитие российского рынка труда пойдет примерно так же, как и в других бывших социалистических странах. Наши "собратья по СЭВу" стали вводить стандартный набор институтов, регулирующих трудовые отношения в развитых экономиках Запада. И в нашей стране ввели систему страхования по безработице. Легализовали забастовки. Сформировалась сложная многоступенчатая система заключения коллективных договоров. Были установлены налоги на фонд оплаты труда. Даже пытались жестко индексировать зарплату в зависимости от темпов инфляции. Точно так же поступали все государства, переходившие от плановой экономики к рыночной. На все эти меры от нашего рынка ожидались стандартные ответы, а вовсе не сюрпризы, которые посыпались как из рога изобилия.
Самый увесистый из таких сюрпризов относился к проблеме безработицы. Все прогнозировали ее взрывной рост, поскольку переходный кризис в нашей экономике ожидался очень сильным, и он действительно оказался даже глубже, чем в США во время Великой депрессии 30-х годов XX века. А где бушует безработица, там неизбежны трудовые конфликты с угрозой их перехода к "баррикадному этапу". Тем более что многочисленные ребра жесткости, которые российский рынок труда приобрел под влиянием популистского законодательства первой половины 90-х, не позволяли искать компромиссы. Неудивительно, что первые пореформенные годы прошли под знаком скорой катастрофы, которая якобы неминуемо должна была разразиться в сфере занятости российской экономики.
- Но эти прогнозы не сбылись. Что же произошло в действительности?
- Во всех бывших социалистических странах старт рыночных реформ ознаменовался взлетом безработицы до 15-20 процентов. Ситуация там стабилизировалась лишь к середине 90-х, когда большинству этих стран удалось остановить спад производства. В России же рост безработицы был медленным и постепенным. Лишь на шестом году рыночных реформ она перешагнула десятипроцентный рубеж, достигнув того уровня, который установился в большинстве восточноевропейских стран уже после того, как их экономики стали выздоравливать. Стоило же нашей экономике вступить в фазу оживления, как показатели безработицы, и так не слишком высокие, стремительно пошли вниз.
В результате сегодня Россия по этому показателю (около 7%) выглядит одной из самых благополучных среди европейских стран. Можно рассчитывать, что в обозримом будущем всплеск безработицы нам не грозит, но, конечно, с оговоркой, что государство само не начнет творить глупости.
- Это выглядит как чудо, с учетом того что в нижней точке кризиса наш ВВП сократился более чем на 40%, а промышленность сбросила до 9 миллионов рабочих мест, не говоря уже о сотнях закрытых НИИ, разорившихся совхозах, сокращении армии. Из-за чего это случилось?
- Удивительная пластичность отечественного рынка труда, давшая основание известному британскому экономисту Ричарду Лэйарду охарактеризовать его как "мечту любого экономиста-неоклассика". В основе этой гибкости и адаптивности лежало несколько факторов.
Во-первых, россияне воистину героически выдержали следовавшие один за другим шоки падения их уровня жизни. За каждый из пережитых страной макроэкономических кризисов средний работник платил примерно третьей частью своей реальной заработной платы. В 1992 году - "гайдаровский" отпуск цен, в 1994-м - "черный вторник" на фондовом рынке, обесценивание рубля и всплеск инфляции, в 1998-м - августовский дефолт. Но общая численность занятых в те критические месяцы почти не менялась. И это вполне объяснимо. Если цена на товар, в данном случае рабочая сила - падает, то кто же сократит на него спрос?
Во-вторых, сократилось время труда. К середине 90-х годов рабочие в промышленности были заняты на целый месяц короче, чем до начала реформ. Зачем кого-то увольнять, если можно лишь уменьшить рабочее время? В-третьих, россияне проявили беспрецедентную профессиональную мобильность.
- А как реагировали сами трудящиеся на изменения рынка труда? За первую половину 90-х годов примерно 40 процентов занятых сменили свою профессию.
- Думаю, история новейшего времени не знает подобных примеров, когда за пять лет переквалифицировалась почти половина трудоспособного населения страны. В-четвертых, выплаты безработным оказались настолько скромными, что их не хватало не то что на минимально обеспеченную, а вообще на какую бы то ни было земную жизнь. В результате несмотря на падение заработной платы, задержки в ее выплатах, сокращение продолжительности рабочего времени, сложности освоения новых профессий роль безработных привлекала лишь немногих россиян.Учитывая потрясения переходного периода, естественно было бы ожидать шквал трудовых конфликтов. Но забастовочная активность была невелика. В первой половине 90-х годов в расчете на одну тысячу занятых из-за забастовок терялось в год до 25 рабочих дней, во второй половине - 45-84, но к концу десятилетия эти потери уже составляли порядка трех дней. По международным стандартам это сущая идиллия.
В чем же причины такой необычной реакции на сверхсильные шоки? Как ни парадоксально, российский рынок труда спасла от паралича слабость наших правоприменительных механизмов. Попросту говоря, пришла на помощь наша привычка жить не считаясь с законами, которая нейтрализовала жесткость норм, прописанных на бумаге.
Особенно сильно это проявилось в секторе малого бизнеса, в сельском хозяйстве, где разросся сектор личных подсобных хозяйств. Там люди работали на себя, производя свыше половины всей сельскохозяйственной продукции. Трудовое законодательство здесь начисто игнорировалось. Вспомним и про теневую оплату труда, ставшую нормой жизни для миллионов россиян. Иными словами, спонтанно выработались приспособительные механизмы, защитившие рынок труда от экономических потрясений и бездарного вмешательства политиков.
- Но не слишком ли большой оказалась цена за такое приспособление?
- "Другая сторона медали" и вправду выглядела удручающе. Ее самой заметной чертой стала бедность, причем необычная, имеющая чисто российскую природу. Говорю о бедности здоровых и образованных людей, выполняющих постоянную и престижную работу. В большинстве стран мира бедные - это хронически безработные, люди без образования или вообще неспособные зарабатывать на жизнь, например инвалиды. В России же подавляющее большинство бедных - это активно работающие, зачастую высокообразованные люди - учителя, врачи, ученые, инженеры. Там причина бедности - в отсутствии работы. А у нас - в ее наличии.
Обратимся еще к одной отличительной черте нашего рынка труда - преобладанию добровольных увольнений при смене места работы. Это особенно удивительно, учитывая глубину пережитого кризиса, когда, казалось бы, люди должны еще сильнее держаться за свое место, и уж если покидать его, то лишь по инициативе работодателей. Одна из функций таких вынужденных увольнений заключается в сохранении для предприятий самых квалифицированных работников. Поэтому первыми кандидатами на увольнение в черные дни для любой западной фирмы становятся наименее ценные и производительные работники. Тонущая фирма сбрасывает их как балласт, снижая свои издержки. Зато при этом лучшие из персонала не теряют свои доходы и предприятие сохраняет самое ценное - свой человеческий капитал. Таким образом, издержки кризиса перекладываются на плечи слабых. Но ведь для помощи им существует эффективная система поддержки безработных.
В российской же экономике издержки кризиса не концентрируются на какой-то узкой группе работников, их несут все. Отказ наших предприятий от сокращения персонала оборачивался поголовным снижением заработной платы или отправкой людей в вынужденные отпуска. В результате происходил естественный отбор со знаком минус. Уходили самые опытные, энергичные, талантливые. А оставались худшие, накапливая массу некомпетентности не только в стенах отдельного тонущего предприятия, но и в экономике в целом.
- Но почему именно российский работодатель предпочитает дешевый труд и скупится дать достойную зарплату стоящему работнику?
- Вместо достойной оплаты для своих подчиненных многие работодатели предпочитают подкупать чиновников, искать другие лазейки для ухода в тень. При отсутствии честной конкуренции между предприятиями "инвестиции в коррупцию" приносят большую финансовую отдачу, чем в качественный труд.
- Похоже, что так же, как и во всех других сферах российской жизни, и на нашем рынке труда неуважение к законам стало настоящим проклятьем?
- Если не проклятьем, то безусловно самой тревожной тенденцией стала слабость правоприменительных механизмов, призванных обеспечивать исполнение законов и контрактов. Законодательные предписания и контрактные обязательства успешно обходятся без опасений каких-либо санкций. И ладно бы это происходило только в малом и среднем бизнесе. Но подобное существует повсеместно, даже на крупных предприятиях, составляющих ядро нашей экономики. Ладно бы государство не справлялось с функциями гаранта установленных норм, захлебываясь в человеколюбивой работе по контролю за их соблюдением. Но именно государство зачастую выступает активным нарушителем им же установленных правил игры, задерживая зарплату бюджетникам, выплаты пособий по безработице.
Таким образом, в российских условиях выгоднее играть без правил, поскольку издержки, связанные с законопослушанием, чрезвычайно обременительны, а вот издержки от попрания законов ничтожны. Поэтому не законы и контракты, а неформальные связи и практики составляют регуляторный каркас отечественного рынка труда.
- В чем конкретно проявляется вред от такого каркаса?
- Приведу лишь один из примеров. Сегодня в России полностью подорвано уважение к контракту - незаменимому институту современной сложноорганизованной экономики. Никакое крупное предприятие не может без него планировать свою деятельность на длительную перспективу. Когда ни работодатель, ни работник не знают, сколько завтра будет стоить труд и каковы их взаимные обязательства, у обоих происходит резкое сужение временного горизонта принимаемых решений. Работник ощущает себя поденщиком. Интересы фирмы ему важны как прошлогодний снег. Соответственно и у его хозяина пропадают стимулы к инвестициям в специфический человеческий капитал, являющийся одним из главных источников повышения производительности труда. Как следствие, теряются преимущества от специализации и разделения труда, которые еще Адам Смит рассматривал в качестве основы экономического роста.
Итак, во время переходного кризиса наш сверхгибкий рынок труда сыграл спасительную роль амортизатора, в том числе смягчив негативные последствия от применения чрезмерно "добрых" по отношению к работникам законов. Но сегодня этот же рынок оказался неприспособленным к тому, чтобы стать проводником экономического роста. И фактически выступает его тормозом.
- По какому пути может пойти дальнейшее развитие рынка труда?
- Нужны реформы. Вкратце их суть проста. Возможность гибкой подстройки должна быть введена в правовое поле и фиксироваться в трудовых контрактах в явном виде. На смену "гибкости ради выживания" должна прийти "гибкость ради роста". Новые правила игры должны стать мягче, а наказания за их нарушения неотвратимыми.
Но даже если государство не решится на либеральные преобразования, то по крайней мере в ближайшем будущем это едва ли приведет к серьезным потрясениям на рынке труда. Это будет означать просто замораживание существующего, не слишком эффективного способа его жизнедеятельности. Действительно, и занятость, и безработица, достигнув естественного предела, стабилизировались. Продолжает расти реальная зарплата и производительность. Так что если не будет новых шоков, подобный статус-кво продержится еще долго.
- "В тихом омуте черти водятся" - разве эта поговорка не об отечественном рынке труда? Благодаря игре без правил, о которой Вы говорили, мы как-то пережили экономический кризис, встроились в начавшийся подъем. Но когда со всех сторон собираются тучи, глупо думать, что однажды не грянет гром?..
- Раз уж Вас потянуло на буревестнические темы, то применительно к нашему рынку труда можно обрисовать две тучи, которые действительно способны наделать немало бед. Одна из них уже как бы нависла над нами. Вторая еще только обозначается на горизонте.
Итак, о первой опасности. Популистски настроенные политики настаивают на скорейшем воплощении в жизнь 113-й статьи нового Трудового кодекса, требующей жесткой привязки минимального размера оплаты труда, сегодня 800 рублей, к прожиточному минимуму трудоспособного человека, около 3000 рублей. Многие убеждены, что только так можно решить проблему "работающих бедных" и "обеления зарплат". Постоянно обвиняют правительство, якобы саботирующее выполнение этого ключевого положения. И даже не обсуждают опасности, которыми чревата такая привязка.
Подобное повышение зарплаты, не обеспеченное ростом производительности труда, чревато для нашей экономики не то что ливнем или градом, а настоящим цунами! Оно стало бы приговором для отечественного сельского хозяйства, которое и при нынешних низких ставках зарплаты еле дышит. Тяжелейший удар был бы нанесен по малому бизнесу, загнав его еще глубже в тень. И это расстроило бы государственные финансы, потому что преобладающая часть низкооплачиваемых работников сосредоточена в бюджетной сфере, и именно на государство легла бы нагрузка по увеличению их заработков в несколько раз.
Вторая опасность имеет долгосрочный характер. Она связана с падением рождаемости и депопуляцией страны, последствия которых начнут ощущаться экономикой далеко не сразу.
Сегодня нужно найти новые ресурсы гибкости, которые позволили бы двигаться дальше. Верю, что и с этой задачей Россия справится.