Ненависть в фейсбуке. Так ли плох эффект толпы в интернете?
Около ста лет назад европейские интеллектуалы дружно оплакивали прекрасный мир, гибнущий под грязными сапогами новых городских жителей: исчезновение привычного окружения, лязг индустриального уклада, заглушающий человеческий голос, гибель культуры и привычной иерархии. «Это массы», – испуганно перешептывались люди, названные позже элитой. «Это массы», – подтверждали философы, давая убедительное объяснение тому, что происходит. Но происходило то, что повторяется веками. Благодаря развитию техники новые группы людей обрели возможность высказываться и действовать и тем самым принялись расшатывать скрепы прежнего миропорядка. Следует ли бояться масс сегодня, или интеллектуалам надо обратиться к наработанным за столетие теориям и исследованиям?
https://slon.ru/posts/74279
Стадный ответ
Страдания о конце времен повторяются регулярно. Вот и сегодня тема масс возвращается, и на этот раз ее источником (не единственным, но весьма обильным) стали дискуссии об интернете. В России главным реакционером принято считать государство: «законы Яровой», расширение прав Роскомнадзора на блокировки сайтов – власть торопится обезопасить себя от новых способов объединения людей. Но последствий развития технологий боится не только государство. Угрозу в них видят и сами активные пользователи интернета и противники «несовременного» подхода властей.
Архитектурный критик и публицист либеральных взглядов Григорий Ревзин недавно обратил внимание на то, как в фейсбуке образуется то, что некогда называли толпой. Ревзин описывает механизм запуска и поддержания массовых истерик, которые превращают дискуссии в социальных сетях в травлю. И начинает с того, что приводит в пример себя: «Я попытался рассказать о профессиональных идеях, которые стояли за проектами благоустройства в Москве, и оказался объектом массовой ненависти в фейсбуке». Дальше автор описывает реакции на события в 57-й школе и травлю нового министра образования – истории, действительно вызвавшие шквал в социальных сетях.
В случае с обсуждением статьи уважаемого публициста дело может быть, впрочем, в другом. Красной тряпкой для читателей могло стать, например, не столько изложение «профессиональных идей», но следующий пассаж: «Горожане ведут себя в этом отношении бессознательно, как животные. Они не любят асфальтовых троп среди пробок с включенными двигателями и интуитивно мигрируют в сторону от таких мест. Чтобы ходить, им нужен чистый воздух, и они реагируют на это автоматически, как стадо баранов на чистую траву». Автор квалифицирует людей как «стадо» и приписывает им инстинктивное поведение, а потом удивляется, что «масса» соответствующим образом отвечает. Теорема Томаса о самосбывающихся пророчествах, не иначе.
Можно было бы предположить, что автор просто использовал неудачную метафору, тем более что, по сути, он скорее оценивает «стадное» поведение как рациональное в этом конкретном случае, несущее некий не вполне пока ясный протестный смысл. Однако Ревзин не оставляет шанса «благожелательной» интерпретации, поскольку для обоснования своего мнения обращается к теории Гюстава Лебона.
Толпы Лебона
О массах писали многие: Карл Маркс, Фридрих Ницше, Элиас Канетти, Освальд Шпенглер, Габриэль Тард, Хосе Ортега-и-Гассет – это отнюдь не полный список. Но Ревзин выбирает именно Лебона – философа элитистского, представляющего толпу лишенным разума сборищем, которое руководствуется лишь эмоциями. На это обратила вниманиесоциолог Анна Желнина. Она замечает, что теория толпы, «написанная привилегированными гражданами, членами элиты… видела описываемый феномен – бунты и протесты в европейских городах конца 19 века – через призму социального положения авторов». Иными словами, Гюстав Лебон выражал позицию своего социального круга – испуганных элит, объясняющих, почему нужно расправиться со стадом, которое не удается усмирить.
В разговоре о толпе, массовой культуре, распространении идей и кризисе цивилизаций мы до сих пор пользуемся языком, созданным больше ста лет назад, и лебоновская «Психология народов и масс» действительно один из базовых трудов на эту тему. Но нужно понимать интеллектуальный контекст того времени. Современники Лебона считали френологию (учение о связи психики с формой черепа) наукой. Великий Эмиль Дюркгейм примерно в то же время писал, что различия мозга мужчины и женщины – одна из предпосылок разделения труда. О более чем терпимом отношении к колониализму, расовой сегрегации и избирательным цензам и говорить не приходится. Сам Лебон наделяет «душой» расу и не раз повторяет, как «химерична» сама идея равенства людей.
Сегодня массы принято рассматривать в ином контексте. Приставка «массовый» сохраняется в отношении культуры или производства, но она лишена априорных оценок – как положительных, так и отрицательных. Да, принято говорить о критическом отношении к массовому, но постольку, поскольку оно неизбежно порождается капиталистической экономикой. «Массовизация» производства – одежды, еды, текстов – приводит к росту количества в ущерб качеству. В социальных сетях автором может стать каждый, и массы в данном случае – это технически оснащенные люди, которые ранее не вступали в публичную дискуссию. Предполагается, что они могут перенять навыки опытных участников интеллектуальных и политических диспутов. Хосе Ортега-и-Гассет, испанский философ и теоретик массового общества, надеялся, что техника сделает каждого человека джентльменом. Но нет. И Григорий Ревзин справедливо отмечает: снижается культурный уровень интеллектуальной среды. Дискуссии превращаются в свары, обсуждения – в травли. Но почему? Может быть, дело в особенностях онлайн-среды?
Голос фейсбука
Интернет, как мы его знаем, возник вместе с открытием всеобщего доступа к компьютерным коммуникациям в начале 1990-х годов. Чуть позже началась атака первых «масс» – тогда это были анонимные пользователи, заходившие в Сеть по доступу America Online. Отношение к ним у старожилов (неанонимных пользователей, в основном из университетов) было почти такое же, как у Лебона к толпе.
Анонимная онлайн-среда благодатна для осуществления нападок, травли и троллинга. Но это принципиально отличается от того, о чем пишет Ревзин: анонимные толпы не представляют ни моральной, ни тем более политической оппозиции, ни собственно сообщества. Они объединены только языком и средой, и за их действиями почти никогда нет четкой программы. Если бы Григорий Ревзин бичевал завсегдатаев анонимных борд, например Двача, использовавших новые технологии дляпреследования женщин, снимавшихся в порнофильмах, это было бы более рационально – действия анонимов действительно во многом обусловлены новыми техническими средствами. Но для травли в духе разбора «персональных дел» и товарищеских судов, о которых вспоминает Григорий Исаакович, не нужен никакой фейсбук, достаточно вспомнить советскую историю.
Впрочем, толпы в онлайн-среде вызывают опасения не только у Ревзина. Представители разных идеологических взглядов часто начинают видеть во вчерашних собеседниках оппонентов и потенциальную угрозу. Например, Джерон Ланир, один из создателей понятия «виртуальная реальность» и критик web 2.0, сравнивает поведение интернет-пользователей с нравами погромщиков-антисемитов. Одну из причин он видит в алгоритмах, которые стоят за подачей информации в социальных сетях и поисковых сервисах. Это популярное направление, есть немало работ о том, что представляет собой «власть алгоритма», и вполне обоснованная критика модной темы больших данных.
Но есть критика и другого рода: если уж толпа – политическое явление, то сегодня в онлайн-среде она не реализует протестный потенциал. От того, что миллионы людей собираются в фейсбуке, не возникает новых форм общения, не происходит революции, скорее внутри цифровых пространств остаются те же группы, какие были и есть в офлайне. Их границы даже жестче, потому что в социальных сетях запускается «спираль молчания»: из страха быть отвергнутым своими пользователи избегают затрагивать темы, которые могут вызвать осуждение в кругу общения.
Получается, что толпа снова становится проблемой, но совсем на другом уровне и с другим теоретическим языком. Он уже не насыщен элитистской этикой, и авторы современных исследований и теорий не пытаются назвать толпу стадом иррациональных дикарей. Напротив, современные ученыеразбираются, как в толпе передаются идеи. Так, они пользуются концепцией распространения идей, например изучая информационные каскады, то есть динамику движения информации.
Исследования показывают: толпа не абсолютно иррациональна. Некоторые делают из этого вывод, что толпой легко управлять, но и это не вполне справедливо, поскольку психология участников тоже не так проста. Вопреки Лебону, понимание своей социальной роли сохраняется у людей как в данной ситуации, так и вне ее. Хотя очень часто люди подвластныколлективному аффекту. Например, у большой группы шансы выжить в катастрофе меньше, чем у компактной, потому что первые будут просто ждать указаний, не пытаясь спастись, ведь множество людей скорее полагаются на лидера. Чтобы прояснить, как работают такие аффекты, нельзя исходить из презумпции виновности и иррациональности толпы, которой руководствовался Лебон.
В психологии и социологии больших групп много неизученного. В том числе и в поведении интернет-пользователей. И с одной стороны, исследователи из разных стран мира трудятся, чтобы разобраться в этом явлении, становясь все менее пристрастными и приучая нас не бояться толпы, а понимать ее и себя в ней. С другой стороны, требуется и широкий взгляд, для чего необходимо гуманитарное знание про технику – чтобы понять, например, что в 1930 году люди тоже видели в новых технологиях одну из причин появления зловещих убийственных толп. Нежелание рационализировать механизм развития толп, упрощение, механизация этого явления привело к печальным историческим последствиям.
Наконец, есть третий вывод, о котором не следует забывать. Называя толпу эмоциональной чернью, Лебон и его идеологические последователи отрицали право на сознательность и производили своего рода исключение: это дикари, варвары, с ними не о чем говорить и ими нужно только править. Дискурс последних десятилетий (а на деле – столетий, если считать от Маркса) говорит о другом. Толпа – всегда политическое явление, которое отстаивает свой интерес и меняет общественный уклад. И кто сказал, что гражданское общество – это всегда интеллигентный диспут, в котором люди вежливо обмениваются продуманными репликами и приводят обоснованные аргументы? И если Григорий Ревзин действительно видит в «толпах фейсбука» своих политических оппонентов, то начинать дискуссию, именуя их стадом баранов, – означает по меньшей мере наступать на те же грабли, от которых изрядно пострадали европейские интеллектуалы первой половины ХХ века.