Ислам, новая весна и старая революция

Сила интереса к происходящему на Ближнем Востоке превышает расстояния, отделяющие Россию от региона. Политический анализ растягивается от попыток определить причины волнений до желания предугадать последствия. Мы ищем политико-экономические предпосылки, которые, несомненно, себя обнаруживают. Но мы разучились верить, что люди могут бороться за идею. Идею и питающий ее культурный слой общественного и индивидуального сознания.

Волнующая всех в том или ином аспекте культурная среда в странах Большого Ближнего Востока неизменно связывается в нашем представлении с исламом. Но если отвлечься от темы исламизма и тем более от часто привязываемого к нему терроризма (а именно эти два понятия чаще всего связываются в широких дискуссиях), то об исламе нужно говорить в целом как о культуре, в которой религиозная догматика является лишь частью. В культуру же входят, например, доисламские обычаи, адаптированные мусульманским миром, и все, что из этой религии мигрирует (иногда мутируя на бытовом уровне) в культурную среду общества.

Отсюда встает вопрос: какого рода ислам (как религия и как культура) оказал большее влияние на начало ближневосточной весны?

Проникновение Интернета во все уголки мира помогло людям осознать резкое несоответствие уровней жизни таких разных частей планеты, как развитый Север и отстающий Юг. Причем эта разница касается не только материальных условий жизни, но и уровней свободы людей. Последнее обстоятельство также повлияло на всплеск общественного самосознания на Ближнем Востоке, которое в итоге вылилось на различные тахриры с ужасающим западный исламофобский комплекс призывом «Аллах акбар!».

Конечно, взрыв не был чем-то возникшим из ничего – просто масса социального напряжения зашкалила за критическую отметку в соответствующий момент. Когда обостренное ощущение обманутых ожиданий снова возделывает питательную почву для экстремистских идеологий (как это было в 1980–1990-х годах), самое привычное – это искать причины экономических и политических неудач в происках «империалистов», претендующих на материальные ресурсы.

Но ситуация осложнилась: на Ближнем Востоке общественное мнение все чаще начинало помещать коррумпированную верхушку той или иной страны, бесцеремонно попирающую исламские ценности, в лагерь антиисламских вредителей. Со временем «большие европейские империалисты» стали вызывать меньшее недовольство, потому что от них поступала помощь, в том числе и военная, пусть временами и калечащая саму оппозицию непродуманностью действий. Это было в Ливии. В сегодняшней Сирии даже отношение к оппозиции неоднозначное: кто финансирует этих людей, чего они в реальности добиваются и способны ли добиться? Что случится с алавитским меньшинством, если режим будет свергнут насильственным путем извне – даже если на секунду задуматься об этой безумно неконструктивной версии?

В любом случае модель переворота получается иной, нежели ее исторические предшественники. Как бы ислам, но уже с другими представлениями об общественном устройстве. Вроде бы государственные лидеры, ведущие общество к светлому исламскому будущему (за исключением Туниса), но уже дискредитировавшие себя авторитарными методами управления и коррумпированностью и... поверженные. Вроде бы исламистские группы, но с изменившимся лицом. И вот кандидат от исламского движения «Братья-мусульмане» Мохаммед Мурси лидирует на выборах в президенты Египта. Знамя старого, мубараковского режима и его конкурент Ахмед Шафик проигрывают с небольшим отставанием. Очевидно, часть противников старого режима считает, что отставной генерал все же лучше в качестве обновленного исламиста – потенциально взрывного фундаменталистского сюрприза в коробке с условно модернизированным бантом мышления хочется не всем.

Постисламские рефо-люции – так определил происходящее профессор Университета Иллинойса Асеф Баят, подразумевая смесь реформ и революций в происходящих сегодня процессах на Ближнем Востоке.

В таком крушении ценностей и лидеров, которым раньше можно было доверять, люди снова стали обращаться к поискам самоидентичности. Направления этого поиска, на мой взгляд, отчасти по-прежнему будут идти в русле тенденций, обозначенных в любопытной статье «Цивилизация бедных» востоковеда Георгия Мирского еще восемь лет назад. «Вероятно, молодые и приемлющие модернизацию элементы мусульманского общества станут искать выход из положения на пути приобщения к западным ценностям, приспосабливая их к традиции и тем самым все более отдаляясь от наиболее архаичных форм исламской цивилизации. Чтобы противодействовать этой тенденции, другие, столь же молодые и образованные люди будут стремиться вновь утвердить исламские ценности, возродить веру путем обновления исламской философии и создания новой школы фикха, то есть мусульманской юриспруденции и комплекса социальных норм. Если это удастся, исламская цивилизация выйдет из состояния склероза и окостенения». Однако обозначенный постисламский характер революций подчеркивает их иное качество. Не секулярное, но апеллирующее на данный момент к более гражданским свободам, нежели к религии: исламские лозунги, кроме упомянутого «Аллах акбар!», практически не слышны. Становится более заметным оптимистический вектор развития мусульманско-арабского мира. Речь не о выборе между мягкой культурной экспансией Запада или провоцированием антизападных настроений. Просто люди стали более ориентированы на решение внутренних задач без оглядки на внешнеполитические события и на какую бы то ни было экспансию. Это объяснимо: накопилось такое число внутренних проблем, что обороняться от глобализации, оставив первоочередные внутригосударственные дела, уже и невозможно, и неразумно.

Что менять – вождя или государство?

Революции 2011 года на Ближнем Востоке называют еще и молодежными. Бедные и из среднего класса молодые люди стали основой социального взрыва, который формировался годами. Это они – имеющие высшее образование, общаясь со сверстниками со всего мира с помощью Интернета и ожидая уровня жизни, подобающего среднему классу, – из года в год получали очередные дозы разочарования, чувствовали надвигающуюся бедность и все меньше надеялись на какое-либо улучшение.

В такой обстановке отсутствие гражданских свобод и здоровых идей становилось особенно ощутимым. А вопросы к государственной верхушке – более острыми и настойчивыми.

Связывали ли люди свой уровень благосостояния с какими-то пороками государственного устройства? Или считали, что достаточно заменить одного лидера на другого – тогда все пойдет иначе?

Политические лозунги на улицах показывали, что связь с государственной моделью стала более очевидной. Например, в Сирии годовой доход граждан составляет 4 тыс. долл., что на 2 тыс. меньше, чем в Египте, и на 4 тыс. меньше, чем в Тунисе. Но, несмотря на критический уровень жизни, молодежь, вышедшая на улицы, понимает, что отсутствие еды и работы как-то связано с тоталитарным режимом, длящимся более 40 лет (а чрезвычайное положение действовало в стране с 1963 года до недавнего времени). Проблема этой страны уже не в религиозном дисбалансе, о котором много говорят. При примерно 12-процентной доле алавитов в населении страны (цифра спорная, по некоторым источникам, в связи с повышением рождаемости их количество в процентном соотношении достигает теперь 22–25%) последователи этого религиозного течения занимают многие ключевые позиции в армии и госструктурах. Но при этом сунниты также занимают некоторые ключевые посты и тоже формируют экономическую элиту государства. Поэтому вариант религиозного противостояния мало что объясняет и выглядит слишком упрощенно. Дело в чем-то более универсальном. Алавитско-суннитское противостояние начинает набирать силу сейчас, когда алавитское меньшинство чувствует себя неловко по поводу последствий возможного свержения Асада. В то время когда группы верного режиму ополчения «Шабиха», по показаниям местных жителей, вырезают целые суннитские семьи в Хуле и когда разного рода суннитские экстремистские элементы в регионе начинают подтягивать свой опыт и ресурсы в Сирию. Однако раскол по религиозной линии вносит свою лепту, заставляя людей занимать гражданскую позицию, исходя из сложного переплетения мотиваций.

Старые и новые ценности

Конечно, противоречивые тенденции в самом исламе – реформаторская и фундаменталистская – не дают однозначного ответа на вопрос о причинах социальных взрывов. Что, например, ценят жители исламских стран в своей культуре, откуда стремление к консервированию сложившегося порядка, столетиями сберегавшего культуру?

Следование исламским ценностям, которые, реализуясь на уровне государства, помогают организовать жизнь в мусульманских странах в соответствии с внутренними представлениями о жизненном и духовном укладе общества, изучались центром исламских исследований «Гэллап».

Действительно, исламские ценности на Ближнем Востоке люди противопоставляют западной испорченности и моральному упадку, поддерживая таким образом критическое мнение известного мусульманского идеолога Саида Кутба, посетившего некогда Америку и ужаснувшегося глубине ее безбожности. Еще более жестко смотрел на следование духовным исламским традициям и его предшественник Хасан аль-Банна, основатель движения «Братья-мусульмане».

Однако большинство населения 10 исламских стран, в которых проживает 80% мусульманского населения планеты, признавая религиозные заветы, одновременно восхищаются в западной политической культуре такими завоеваниями цивилизации, как правосудие и свобода мнений, личная свобода человека.

Поэтому в своих национальных обществах эти люди критикуют прежде всего неадекватное следование тем самым исламским ценностям, которые они ценят больше всего, потому что именно подобное положение вещей препятствует торжеству справедливости. Их недовольство относится и к экстремистским настроениям, и в то же время к несоблюдению исламских норм в разных областях жизни: экономике, политике, государственном управлении, общественной жизни. Таким образом, очевидно: демократия и ислам в понимании основной массы людей не противоречат друг другу, а, напротив, могут свободно сосуществовать. И это несмотря на то, что в период волнений 2011 года салафитские группировки, например, в Египте объявляли, что демократия – это харам, то есть запрещено.

Выстраивание демократических институтов (предпосылки для которых находят многочисленные подтверждения в исламских источниках) происходит в характерной для того или иного сообщества манере и к тому же не всегда последовательно реализуется. Например, победа шиитов на выборах в Ираке и «Братьев-мусульман» в Египте противоречит прежде всего западному принципу отделения религии от государства. Притом что сам институт демократического представительства имеется как в той, так и в другой правовой культуре этих стран (хотя с термином «демократический» в данном контексте можно спорить).

Ввиду такой сложной уживчивости ценностей в умах людей большинство по-прежнему поддерживают идею, чтобы шариат оставался либо единственным источником законодательства, либо одним из источников. Исключение составляет Турция, в которой 57% респондентов предпочли бы исключить шариат из списка источников права.

Начало либерального мышления

Ислам доказывал свою жизнеспособность на протяжении веков. Но ключ к этой выживаемости всегда лежит еще и в возможности реформироваться, обновляться изнутри за счет самих последователей, которые представлены крылом исламских интеллектуалов.

В данном случае они обращаются к идее иджтихада – интерпретации, профессиональному суждению, авторитетному толкованию норм ислама, в том числе и в соответствии с духом времени, в противовес таклиду – подражанию уже существующим, сформулированным традицией нормам и школам права. Английский востоковед Дерек Хопвуд творчески называет иджтихад началом либерального мышления.

Антизападнические, антиреформистские настроения уже в свое время были кристаллизованы в слогане египетских «Братьев-мусульман» «Ислам – вот ответ», в работе 1962 года иранского мыслителя Джалала аль-Ахмада «Вестернизация» и многих других. Однако почувствовав, что сама исламская культура нуждается в преобразовании, чтобы соответствовать народным чаяниям, даже бывшие радикальные группировки начинают сейчас формировать в себе «человеческое лицо». Все чаще от таких лидеров слышны заявления о том, что исламисты должны выступать как партнеры в деле демократического строительства. Ливанская «Хезболлах» и тунисская «Нахда» (в лице соответствующих идеологов) заявляют, что ислам не против модернизации. Партия справедливости и процветания в Индонезии, Партия справедливости и развития в Марокко также стали спокойно смотреть на мирное сосуществование ислама и демократии. И даже Организация моджахедов иранского народа настойчиво требует от США исключить ее из списков террористических организаций.

Экономика с духовным наполнением

В ходе революционных событий стало ясно, что просто хлебом от граждан не откупиться. С другой стороны, если за требуемой свободой не последует само собой разумеющийся хлеб, то это тоже вызовет не меньшую волну вопросов к власти. Причем независимо от того, меняется она везде или только в некоторых государствах. Поэтому модернизация, о которой говорят как исламистские группировки, так и руководители государств, должна, конечно же, пройти не только в сфере гражданских свобод. И вот здесь правительствам предстоит соединить исламские ценности с актуальной экономической программой. Такое вполне возможно.

Если судить по недавним исследованиям профессора Университета Джорджа Вашингтона Хусейна Аскари, исламские ценности предельно совместимы с западными, которые считаются универсальными. Так, в топе составленного им рейтинга стран, реализующих принципы исламской экономики на практике, стоят именно западноевропейские страны. Первая из исламских стран (исламских по принципу членства в Организации Исламская конференция) в этом списке – Малайзия, которая занимает 33-ю позицию. Из исламских стран также на 42-м месте находится Кувейт, на 54–55-м – Казахстан и Бруней, Тунис – на 72-м месте, а Египет – только на 129-м; Ливия – на 174-м, Йемен – на 180-м.

Из европейских стран, находящихся во главе списка наиболее полно проводящих в жизнь исламские принципы (прежде всего в экономике), – Ирландия, Дания, Люксембург, Швеция, Великобритания и т.д.

Получается, что есть где реализовывать обновленные стремления исламских политических групп. Тем более что, как показывают опросы общественного мнения и сопоставление устоявшихся западных ценностей с исламскими, конфликта ни в общественном сознании, ни в организационном смысле пока не возникает.

Конечно, ислам в самих странах Ближнего Востока составляет глубокую культурную основу. Поэтому когда речь заходит о преобразованиях, встает вопрос об изменении нематериальной культуры, адаптивной, которая, по мнению американского социолога Уильяма Огборна, крайне медленно поддается изменениям. Однако общественные настроения показывают, что культурные изменения, служащие причиной социальных сдвигов, уже произошли, широко вовлекая в идеи дальнейшего развития молодое население. Однако противоречия будут ощутимы до тех пор, пока не возникнут политические структуры, способные удовлетворить растущий спрос на постисламское государство, опирающееся на ислам прежде всего как на культуру. И не призывающее к секуляризации, но при этом обеспечивающее права и свободы граждан (подданных).

Важно, чтобы демократы, живущие книжными представлениями о либеральных ценностях, донесли значимость момента до простых людей. Пока салафиты не объяснили аудитории, что демократия – это все же харам.