«Ученые не должны бояться общаться, пора выйти к людям»
Алексей Маслов, профессор Школы востоковедения НИУ ВШЭ, стоявший у ее истоков, в этом году стал супер медийной персоной. Виной тому – сумасшедший интерес к Китаю на фоне пандемии и напряженных отношений Пекина с Вашингтоном. В рубрике «Ученые Вышки» Алексей Маслов рассказывает, как все успевать (спойлер: закалка шаолиньского монастыря!), почему российская наука стала «ископаемой», что делать ученым для самопиара и зачем при этом хорошо выглядеть.
Восточное детство
Так вышло, что 9 и 10 классы я заканчивал в Монголии в советской школе. Много лет спустя я вернулся туда и с удивлением узнал, что школа до сих пор существует, там и сейчас учатся российские ребята. Именно в Монголии я познакомился с восточной культурой и с буддизмом, это меня заинтересовало и даже очаровало, поэтому я вполне разумно выбрал для дальнейшей учебы Институт стран Азии и Африки МГУ. Я поступал в 1981 году, тогда Китай вообще был никому не интересен, абитуриенты скорее выбирали Японию, и я легко был принят. Кто бы мог подумать, что довольно скоро Китай станет супер популярной темой.
В институте я выбрал академическую стезю, но когда выпустился — это было на излете СССР — попасть в хорошее научное учреждение стало очень сложно. После непростого отбора меня приняли в Институт Дальнего Востока АН СССР (ныне РАН) как стажера-исследователя, и я оказался буквально на передовой науки, правда, довольно закрытой от общества. Многое связанное с Китаем в тот момент было «совершенно секретным», а само название «Институт Дальнего Востока» в свое время послужило заменой «Институту китаеведения», чтобы скрыть истинную цель исследований. Для многих Институт, к примеру, занимался изучением путей прохождения косяков рыб по водам дальневосточных морей и т. п. При этом для меня было особенно ценным то, что в отличие от других исследовательских учреждений и институтов здесь занимались абсолютно практическими вещами.
Открытие Китая
Пока советская наука разваливалась, и жить становилось все труднее, я решил поехать в Китай и заниматься исследованиями там. В 1989 году я издал брошюрку про ушу, и этих денег хватило на поездку. Еще во время учебы я увлекся боевыми искусствами, тогда это было вообще модно. Так я поездил по Китаю, познакомился с рядом экспертов, которые занимаются ушу и методами медитации, неудачно посетил шаолиньский монастырь — несмотря на то, что не все прошло гладко, первые знакомства завязались. Я сумел, сам того не понимая, сделать правильный шаг — начал изнутри изучать китайскую традицию. Ездил по деревням и монастырям, собирал материалы, беседовал с разными людьми и в конце концов приобрел экспертизу в тех вещах, которые были до этого неизвестны. Это и религиозная, и социальная жизнь, живой китайский язык, а не тот, который изучался в университетах. Теперь я советую всем, кто занимается изучением чужих культур – поезжайте в страну, в глубинку, исследуйте то, что обычно никому не показывают.
В своих путешествиях по Китаю я понял главное: это очень обаятельная страна. Людям хочется быть такими же мудрыми и самобытными как китайцы. Я часто вижу, что после поездки в Китай люди начинают изображать из себя даосских или буддийских мастеров, одеваться как шаолиньские монахи и пить юннаньский чай. Вообще в науке не принято идентифицировать себя с тем, что ты исследуешь, хотя востоковеды нередко становятся конфуцианцами, специалистами по цигун или каллиграфами в дополнение к любимой работе.
Благодаря личному погружению в культуру я стал обладателем уникальных знаний, которыми очень заинтересовались в Европе. Дело в том, что традиционно востоковедение имело определенный фокус, так называемый «западный взгляд». То есть — исследование культуры строилось исходя из западных ценностных предпосылок. Взгляд же изнутри Китая на мир и на самого себя стал для меня абсолютно инновационным.
Вышка разрушает традиции
С 1997 года я руководил кафедрой всеобщей истории в РУДН и реализовал там много совершенно новаторских идей. А в 2009 году декан факультета философии Вышки Алексей Руткевич предложил мне встретиться и «обсудить философский вопрос». Я знал, что он блестящий специалист и один из самых неординарных людей, так что немедленно согласился. Вопрос был таким: не открыть ли кафедру востоковедения в Вышке. Почему, собственно, только кафедру? Ведь востоковедение — это все, от экономики до философии и языков. Вместе с Руткевичем мы встретились с «большой тройкой» — Кузьминовым, Ясиным и Радаевым, — чтобы убедить их в нужности целого университетского направления по теме востоковедения. Звучали сомнения, поскольку предстояло конкурировать с другими крупными центрами востоковедения вроде ИСАА МГУ и Санкт-Петербургским университетом, нужно было предложить нечто такое, чего не предлагают эти вузы.
Решили, что станем платить преподавателям больше, но самое главное — делать что-то очень современное и нужное. Наш главный козырь был в том, что мы делали программу не про Китай вообще или некую абстракцию востоковедения, но фокусировались на комплексной стороне этого направления — предлагали изучать не только язык и культуру, но и практически все аспекты от духовной культуры до экономики и политики, причем в довольно прикладном ключе. В 2010 году открылся первый набор на «Востоковедение», все мы ужасно переживали, что не будем нужны абитуриентам. Ладно, наберем человек 40 — уже хорошо, но не тут-то было. Эту цифру мы перекрыли уже в первый же день набора, всего было принято 180 человек.
С открытием программы мы попали прямо в цель, потому что людей в отношении Востока интересуют три момента: привлекательные и яркие традиции, экономика и практики взаимодействия России с Азией. Мы буквально ответили на запросы аудитории, так что программу до сих пор пытаются дублировать в других вузах, ведь главный ее успех в том, что мы преподаем знания, которые всегда можно использовать. Секрет обучения востоковедению в том, что большинство традиций в изучаемых странах живы и сегодня, более того — традиции организуют не только мышление, религию, коммуникацию, но все социально-экономические процессы вообще. Современную экономику Китая не понять без знания истории страны и ее культурных особенностей.
Факты об Алексее Маслове:
является мастером боевых искусств и вице-президентом Международной Федерации Шаолиньского ушу
прошел обучение в Академии ушу монастыря Шаолинь, получил полное посвящение и имя Ши Синъин
в 2020 году выпустил книгу, посвященную китайской эротологии как системе обретения трансцендентного опыта и оздоровления, а трактаты «искусству внутренних покоев» были впервые открыты им русскоязычному читателю
член правления российско-китайской торговой палаты по торговле машинно-техническим и инновационным оборудованием
ведет еженедельную передачу «Восточная шкатулка» на радиостанции «Вести ФМ»
весной 2020 года принял пост врио директора Института Дальнего Востока РАН
Другая особенность нашей программы — транскультурное изучение Востока. Мы сломали барьеры между странами, и в этом Вышка выступила разрушительницей традиций советского востоковедения. Никакого отдельного Китая или Кореи сейчас не существует, и традиционное разделение по кафедрам-странам уже не работает, Восток нужно рассматривать в общей динамике постоянного взаимодействия. В дополнение к этому мы перевернули традицию исследования Востока через историко-филологические практики. Мы изучаем культуру, соединяя языковые практики с этнологией, экономикой, бизнесом, массовой культурой — так, как это делают в ведущих университетах мира.
Ископаемые академики
В этом году мне предложили возглавить, как временно исполняющему обязанности, Институт Дальнего Востока РАН, и я вдруг заметил одну интересную вещь. Я покинул академию наук в 1997 году и сейчас с удивлением обнаружил, что по структуре исследований, подходам и тематике многое осталось, как в прежние годы — это касается как очень достойных научных разработок, так и сложностей с реагированием на внешние изменения. Для меня это вызов — как сделать так, чтобы, не теряя лучших российских традиций, сделать научную структуру эффективной и востребованной?
Для науки — нормально быть консервативной, поскольку она должна идти путем постоянной верификации, а это требует времени. Но что касается России, есть и особенное объяснение, связанное с одним негативным моментом: в 90-е в период реформ был нанесен колоссальный удар по ученым, обрушились не только зарплаты и инфраструктура, само позиционирование науки пострадало — она внезапно стала глубоко и трагически ненужной.
Последствия таковы, что многие академические работники перестали доверять государству как регулятору их научно-административной жизни, даже несмотря на нынешнее стремление власти к поддержке науки. Недоверие привело к единственному способу самосохранения – консервации. Заморозилось абсолютно все, и хорошее, и плохое, обязанности, стиль жизни, стиль исследований, а иногда — и отсутствие интереса к инновациям, локальный вакуум, где мало кто заботится о международных контактах. Не говоря уже о том, что у нас отсутствует связующее звено, диалог, между экономическим рынком и научными лабораториями.
Другая проблема российской науки заключается в нашей вере в то, что за исследования должно платить только государство, как было в СССР. Ученые психологически воспринимают свою работу, как что-то нужное только наверху, а не в горизонтальной плоскости — экономической и социальной. Я недавно изучал финансирование науки в Китае: более 70% заказчиков — частные корпорации. На втором месте — университеты, и только на третьем месте — само государство. То есть, главной целью развития исследований становится их эффективность, поскольку бизнес не будет платить за то, что не является прикладным или применимым к индустрии. При этом на фундаментальную науку идет 6% выделенных средств — казалось бы, мало, но в контексте длинного горизонта планирования денег более чем достаточно, эту часть как раз берет на себя государство. Безусловно, наука не должна ориентироваться лишь на рыночный спор, но она должна принимать во внимание запросы общества, а заодно и сама внятно рассказывать обществу и государству, чем она занимается.
Что касается современной наукометрии, то чаще всего успех ученого измеряется количеством опубликованных статей, что никак не свидетельствует об эффективности открытия, глубине самого исследования или какой-либо позитивной имплементации для общества. В других странах нередко существуют метрики внедрения и экспертиз — я как востоковед, к примеру, не могу открыть что-то абсолютно новое, но могу показать, как мои исследования повлияли на изменения российской внешней торговли с Китаем, или позволили верно оценить властные элиты в Азии, или защитили российские приоритеты в оценке истории. Да, в России огромная проблема с распределением ответственности за развитие науки, есть группы ученых, которые принципиально игнорируют научные конкурсы, полагая, что все, что они делают, должно автоматически оплачиваться в виде фиксированной зарплаты, при этом заниматься нужно только тем, что интересно им, без оглядки на общенаучные мировые тенденции и запросы государства и общества. Научное творчество действительно нельзя измерить простыми линейными формулами, типа, числа публикаций в год. Я знаю случаи, когда многолетнее исследование древнего текста было выражено в одной статье, давшей начало целому научному направлению. И вижу примеры, когда специально создаются и выводятся в различные списки цитирования “научные журналы” лишь для того, чтобы грамотно отчитаться о числе публикаций, при этом их импакт-фактор, то есть степень научной значимости, практически отсутствует. Их роль для науки и общества — нитевидна. В ликвидации этого парадокса нужно проделать колоссальную работу и чиновникам, и самому академическому сообществу.
Уроки академического пиара
Раньше основным провайдером любого ученого и преподавателя был университет, который эксплуатировал его знания и платил зарплату. Это очень похоже на систему взаимодействия поп-звезды и ее промоутера. Сейчас мы живем в другом информационном пространстве и видим, что научными инфлюенсерами зачастую оказываются вовсе не ученые, а блогеры, причем и те, кто не обладает достаточной научной экспертизой. Проблема классического российского ученого, да и многих западных, в том, что они ждут кого-то, кто придет с интересным предложением, заказом или за экспертизой, как студент с курсовой приходит к научному руководителю. Или попросит популярно рассказать о сути его области научного знания. Не надо ждать. Пора делать шаги вовне самому, и для этого есть разные способы в рамках, присущих такому интеллектуальному уровню — мероприятия, горизонтальные сотрудничества, сетевые научные платформы, соцсети, в конце концов, участие в жизни СМИ и т. д. Вышка в этом плане является прекрасной платформой коммуникации, хотя специалистов именно по пиару в науке российским вузам очень не хватает.
На собственном опыте и на опыте других ученых, результаты работы которых я регулярно наблюдаю на международной арене, могу сформулировать, что необходимо для продвижения науки, ее развития и частного финансирования.
Ученые не должны бояться общаться, пора выйти к людям самого разного уровня подготовки. А если общаться не умеешь — надо научиться. Коммуникация ученых с миром необходима, ведь никто кроме тебя не расскажет о сути твоей работы и важности открытий.
Надо всегда пояснять, в чем суть твоей работы для общества. Период накопления знаний в науке закончился с эпохой просвещения, сейчас нужно использовать знания, в том числе для продвижения в фундаментальных дисциплинах.
Нужно рассказывать о предмете исследований так, чтобы было понятно всем. К сожалению, я слушаю популярные лекции некоторых блестящих ученых, но их решительно невозможно вынести по разным причинам — это игнорирование пояснений, излишнее использование специальной терминологии и отсылок к сугубо научным источникам, неумение выстраивать драматургию выступления, изолирование себя от аудитории и много чего еще.
Одна из обязанностей ученого заключается в том, что надо постоянно выступать
Это не только продвижение себя и своего направления по разным каналам, но и способ просвещения социума, в конце концов, состояние общества зависит и от меня лично. Рассказывать и формировать мышление — это одна из миссий ученого человека.
Скажу странную вещь, но на мой взгляд ученому надо еще и хорошо выглядеть. Как ни парадоксально, но это очень важный момент. Он должен восприниматься как человек, с которым приятно общаться, на которого хотелось бы быть похожим, а если у него свой уникальный стиль — он становится в каком-то смыслом трендсеттером своего научного направления и способен привлекать большое внимание к исследуемому вопросу. Почему, собственно, наука не может быть модной?
Китаеведы в тренде
За то время, что я в науке, Китай прошел несколько фаз развития: в конце 70-х-80-е никто, кроме узких специалистов, не верил в эту отсталую экономику и даже не думал, что она может вырасти. Потом, в 1990-2000-е, весь мир открыл рот на то, как Китай рванул вперед, а китаеведы начали строить новые интересные теории. А сейчас идет третья фаза – Китай вырос настолько, что выталкивает с рынка всех остальных. Могу сказать, что зная историю и традиции этой страны, сценарий был предсказуемым. Норматив Китая — это мощное, развивающееся и расширяющееся государство. Как только он стал богаче, то вернулся к этой модели поведения. Но еще больше, чем Китай сам по себе, изменился наш подход к его восприятию. И, безусловно, сейчас идет всплеск интересных публикаций в мировом китаеведении, пытающихся осмыслить взаимосвязь социально-исторических моделей развития этой страны в разные периоды.
Я как исследователь вижу, что в изучении Китая нет ничего ненужного или “излишнего”. Если вы хотите работать с Китаем, то неправильно изучать, скажем, экономику — и не изучать традиционную культуру. Для понимания того, как Китай растет и развивается, пригодится все, поэтому в Вышке мы так радикально изменили подход к обучению, чтобы студенты видели перспективу и были реально востребованы. Китай сейчас стал вызовом для всех, не только экономическим, но и культурным. Страна, в которой все развивается не по западным лекалам в экономике, в политике, в обществе, оказывается более успешной, чем многие другие страны, которые когда-то пытались имитировать западные матрицы. Из экзотики Китай превратился в тренд и сейчас переворачивает само позиционирование и мышление западного человека. В свою очередь миру надо переосмысливать нормативы развития, в том числе в отношении науки, организации академической жизни, роли в ней государства и образования.
Все, что сейчас происходит с Китаем, касается меня и других специалистов в этом направлении, будь то бизнес, политика, социально-экономические вопросы, международная коммуникация и т. п. Поэтому количество запросов на государственном или деловом уровне на китаеведов очень велико. Я не считаю себя самым опытным или лучшим специалистом, но работы по теме Китая явно больше, чем экспертов, и СМИ как правило обращаются к одним и тем же источникам мнений, поскольку важные новости из Китая поступают каждый день, а то и час.
Для китайских СМИ я, как правило, представляю интерес как провайдер того, что Россия думает о Китае. Мне очень нравится, например, как задает вопросы агентство «Синьхуа»: Си Цзиньпин принял решение о новой экономической программе — что бы вы посоветовали Китаю в этом плане? Для Востока, конечно, важны такие коммуникаторы, которые могли бы объективно представить позиции обеих сторон переговоров. Сейчас это одна из главных проблем политики со всеми восточными странами — мы не всегда точно понимаем друг друга, и я стараюсь быть мостиком между Востоком и Россией, чтобы помочь в интерпретации мотивов, будь то политика или бизнес.
Запад и Восток значительно сблизились в том, как люди одеваются, какие фильмы смотрят и что едят, так что кажется — достаточно выучить китайский или русский язык, и мы сможем договориться. Нет, сохраняются глубочайшие различия в восприятии, в самопозиционировании, в культурных ценностях, это нужно понимать в выстраивании любых видов коммуникации. По-китайски есть около 20 вариантов сказать «да», но при этом ни одно из этих выражений не означает, что китаец согласен с вашим предложением. Из-за этого возникает масса случаев недопонимания, и порой очень драматичных.
Востоковедение как стиль жизни
Стал ли я благодаря своей деятельности буддистом или конфуцианцем — этого не знаю и я сам. Но сами знания, почерпнутые во время знакомства с Китаем, безусловно, вошли в мою жизнь. Восточная традиция предлагает массу лайфхаков, как вести правильный образ жизни с точки зрения мышления и заботы о здоровье. Сами китайцы этим не особенно пользуются, поскольку заниматься цигун и медитировать каждый день тяжело, лучше поработать или развлечься. В свое время я получил систематическое буддийско-даосское образование вместе со всеми методами, которых сознательно придерживаюсь, что очень облегчает жизнь. Я могу меньше спать и больше работать, не подрывая психику.
Когда буддизм объясняет тебе, что жизнь есть иллюзия и не надо обращать внимание на стрессы вокруг, это дает трезвое мировосприятие и сохраняет здоровье
Я жил в китайских общинах около двух лет, в храме Десяти тысяч Будд напротив монастыря Шаолинь даже установлена небольшая стела, посвященный моим «подвигам». Но это, как обычно, любимое китайское преувеличение, сделанное из уважения. Китайцы стараются делать приятное и давать тебе статус больший, чем ты представляешь на самом деле, что по сути является испытанием твоего тщеславия.
Восточную мудрость нельзя объяснить, этому надо учиться у ее носителей. Во мне знакомство с Китаем также воспитало некую толерантность к мнениям и культурам. Даже сама по себе жизнь для разных народов имеет иной смысл и вес, так что где-то к комфорту относятся со странным пренебрежением, а западные ценности не ставят ни во что. Это нормально. Беспристрастный, немного отстраненный «буддистский» подход к анализу культурных феноменов раздвигает фокус твоего сознания и очень помогает исследователю в работе, поскольку для тебя в мире есть место любым проявлениям жизни.