Предельные для социологии вопросы

Виктор Вахштайн, старший научный сотрудник Центра фундаментальной социологии Института гуманитарных историко-теоретических исследований (ИГИТИ) ГУ-ВШЭ рассказывает о деятельности Центра и размышляет о перспективах российской социологии в целом.

— Прежде чем говорить о Центре фундаментальной социологии, давайте определимся в терминах, что такое фундаментальная социология, ведь это словосочетание, не для всех очевидно?

— Если мы ведем речь о содержании, фундаментальная социология — это социология, которая задает предельные для социальных наук вопросы, вопросы о возможности социального порядка и социального познания, о том, что такое социальное, и как должно быть организовано его изучение. Методологически фундаментальная социология — это попытка построить мост между философскими дебатами в социальной теории и полевыми исследованиями, между созданием теоретического языка для описания исследуемого объекта и конкретной практикой его анализа. В ходе подобной работы происходит конструирование инструментария исследования. И наша задача — сделать так, чтобы конструирование это шло с опорой на серьезные теоретические ресурсы, а не на «здравый смысл», Google или интуицию обывателя. Воплощением такого понимания теоретической работы (как «связующего звена» между философией и практикой эмпирических исследований) стал Центр фундаментальной социологии — ЦФС, созданный на базе ИГИТИ ГУ-ВШЭ.

— А как на практике эта идея воплощалась в жизнь?

— Задолго до создания подразделения существовал круг философски образованных социологов во главе с Александром Филипповым и Светланой Баньковской. Тот, «изначальный» ЦФС был важнейшим центром социологического просвещения 1990-х — мы все учились по книгам Дуглас, Андерсона, Вебера, Шмитта, Гофмана, изданным Центром. Затем, в начале 2000-х, в ЦФС появилось второе поколение «фундаментальных социологов», привлеченных интеллектуальным климатом и возможностью заниматься нормальной теоретической работой. Наконец, сегодня ЦФС — это структурное подразделение, объединяющее на базе Вышки ученых из разных университетов и исследовательских центров. Нас семнадцать человек, и большинство — молодые исследователи, недавние выпускники ГУ-ВШЭ и МВШСЭН — Московской высшей школы социальных и экономических наук. Даже те, кто уезжают на Ph.D. программы (сейчас это Наиль Фархатдинов и Никита Харламов, но число уезжающих наших сотрудников будет расти), остаются в ЦФС и с ЦФС.

— Какие исследовательские направления являются ключевыми для лаборатории?

— Есть магистральная линия — теория социальных событий, есть проекты (по изучению современных форм мобильности, теоретических коммуникаций в социальных науках, повседневных взаимодействий). Но проекты — не направления, а скорее точки пересечения разных направлений. Направления же развиваются конкретными исследовательскими группами. И здесь каждый занимается тем, чем считает нужным. Александр Филиппов — теорией событий и политической философией, Светлана Баньковская — этнометодологией и теориями маргинальности, Дмитрий Куракин и его группа — культурсоциологией, Анна Борисенкова — нарратологией, я — фрейм-анализом и эпистемологией. В общем, это немного напоминает НИИ ЧАВО (Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства из романа Стругацких «Понедельник начинается в субботу») — лаборатория событийности, сектор фреймов познания, отдел аналитики грязи. Потому что для теоретически фундированного исследования все эти наблюдаемые атрибуты социального мира — GPS навигаторы, банкоматы в торговом центре «Охотный ряд», бытовая грязь, понижение интонации в конце фразы и метафоры в наших собственных текстах — могут быть релевантными для решения теоретических проблем (например, проблемы соотношения символических и материальных порядков социальной жизни).

— В чем специфика исследовательских подходов, развиваемых Центром фундаментальной социологии?

— У нас нет своей «визитной карточки» (потому что нет монополии ни на работу с фундаментальными текстами, ни на проблематизацию языка социологического исследования). Есть попытка строить свой инструментарий с опорой на современные теоретические разработки. Потому что выстраивать его, основываясь на допущениях конца девятнадцатого столетия неперспективно. Сегодня классические интуиции социологии, сформировавшиеся на заре ее юности, уже не работают. То, что было само собой разумеющимся для Дюркгейма и Тенниса, сейчас уже не столь очевидно. Многие положения, которые были на тот момент аксиоматически заданными, сегодня являются проблематичными, и эти новые интуиции мира должны быть восприняты социологическим исследованием. Другой вопрос — почему вообще нельзя обойтись без теории, почему исследователю (если он полагает себя ученым) недостаточно здравого смысла или впитанного с молоком научного коммунизма непроблематичного представления об обществе, как о «родовой сущности» индивида.

— Почему именно ИГИТИ стал базой для создания Центра фундаментальной социологии?

— Такого рода социология может оформиться только там, где существует культура работы с текстами — у историков, у философов, у экономистов-теоретиков. На семинарах ИГИТИ собираются люди, которые читали одно и то же, независимо от того, к какой дисциплинарной области они принадлежат. Потому что предельные, пришедшие из философии вопросы, по сути, общие для всех наших дисциплин. Это хорошо показал еще Рой Бхаскар: дискуссия между априористами и эмпирицистами переместилась в экономику и социологию, спор о детерминизме и свободе воли— в психологию, дебаты об универсалиях — в лингвистику.

— Кроме исследовательской деятельности Центр ведет активную образовательную деятельность, что для вас является более приоритетным?

— ЦФС создавался как научное подразделение, «вкладывающееся» в образовательный процесс, но основания его — все равно в науке. Сейчас происходит трансформация, ЦФС разрастается, сближается с магистратурами Высшей школы экономики и Московской высшей школой социальных и экономических наук. Часть наших сотрудников в этом году поступили в магистратуру Вышки, кто-то пошел на британскую программу в МВШСЭН, а некоторые туда и туда одновременно.

— На ваш взгляд, что именно привлекает студентов в лабораторию ЦФС?

— Лаборатория жива благодаря интересу студентов разных факультетов к теоретической работе — работе на стыке абстрактного и конкретного. В ЦФС они проходят базовую подготовку, связанную с приобретением навыков аналитического чтения текстов и академического письма. Это очень текстоцентричная работа. Ее задача в том, чтобы превратить текст в ресурс воображения и мышления, сделать его не предметом рассмотрения, но инструментом, средством настройки собственной оптики. (Поэтому на наших семинарах мы иногда по четыре часа работаем с двумя страницами тезисов Маркса о Фейербахе или тезисом Шюца о множественности реальностей.) После текстуальной «настройки взгляда» можно делать следующий шаг — шаг к конструированию инструментария, схватывающего такие моменты наблюдаемого мира, которые не «видит» привычная оптика социологического исследования. Например, то, что в микросоциологии называется «взаимодействиями лицом к лицу», всегда находится перед глазами — скажем, наше интервью здесь и сейчас является определенным образом фреймированным взаимодействием такого типа.

— Что социология может сказать о структуре подобных взаимодействий, помимо чисто этнографических описаний на уровне здравого смысла?

— У нас было несколько проектов — наблюдение за поведением людей в «Охотном ряду», наблюдение за тем, как люди смотрят телевизор у себя дома (мы устанавливали камеры в гостиных), сейчас работаем над проектом по анализу фокус-групп, как фреймированного взаимодействия. И каждый раз мы находим устойчивые повторяющиеся порядки интеракции, укорененные и в материальных объектах (форма стола на фокус-группах влияет на ее результат) и в неписанных правилах (очередь к банкомату предполагает дистанцию не менее 75 сантиметров между тем, кто снимает деньги и стоящим за ним). Мы можем описать, как различаются ритмические рисунки взаимодействий в зависимости от «режима вовлеченности» в них (самая дорогая реклама на ТВ — реклама во время футбольных матчей и олимпиад — порой менее эффективна, чем реклама в телесериалах, потому что при максимальной вовлеченности в просмотр, люди с меньшей вероятностью останутся в комнате на период рекламной паузы). Кажется, что это простые и очевидные закономерности, которые можно пронаблюдать и описать без всякой теории. Однако это не так. «Взаимодействия лицом к лицу» — это не номинация ad hoc, а понятие микросоциологии. Оно встроено в сеть довольно сложных теоретических конструкций: «транспонированная активность», «переключение первого и второго порядка», «эффект наслоения», «эффект схематизации», «механизмы рефрейминга», «полиритмическая событийность»... Мало пронаблюдать регулярность некоторого события, нужно объяснить и проинтерпретировать ее. Причем так, чтобы наши интерпретации допускали «перенос» — то есть описывали более одного кейса, связывая на первый взгляд различные порядки социальных событий. Философский «парадокс двух путешественников» Латура показывает, что общего между игривым жестом приветствия, который люди на палубе прогулочного катера адресуют незнакомым людям на мостах, и тем, что в поезд «Сапсан» регулярно летят камни, а экстремальные виды спорта тем более популярны, чем больше «гаджетов» наполняют нашу повседневную жизнь. «Эффект схематизации» Гофмана показывает, что общего у трансформаций современного театра с трансформациями практик голосования на Балканах. В наблюдение за телезрителями уже «встроен» Ирвинг Гофман, в наблюдение за фланерами — Брюно Латур.

— Кроме того, что сотрудники Центра становятся мастерами чтения текста, они ведь еще и пишут, и наверняка печатаются?

— Да, у ЦФС есть свой журнал — «Социологическое обозрение», дефицита в публикационных возможностях нет. Но последний год Центр плавно переориентируется на зарубежные площадки. Дело в том, что уже недостаточно уметь писать культурные академические тексты по-русски, надо научиться писать их хотя бы на одном иностранном языке. Это сложная и долгосрочная задача интеграции в мировые исследовательские сети. В числе наших друзей и партнеров сегодня - международная ассоциация фрейм-аналитиков, общество Поля Рикера, Центр исследований мобильности в Ланкастере, Манчестерский центр исследований социокультурных изменений, Центр культурсоциологических исследований в Йеле, международная ассоциация интеракционистской социологии... Первое поколение сотрудников ЦФС, окончивших магистратуру ВШЭ и МВШСЭН, учатся сейчас в Шотландии и США. Благодаря тому, что они все эти годы читали релевантную литературу, получили британский диплом и могут писать добротные академические тексты по-английски, они легко вливаются в англоязычное научное сообщество. У меня есть надежда, что возвращение сюда этого поколения аспирантов через 5–6 лет в очередной раз изменит интеллектуальный ландшафт российской науки.

— Что именно изменится?

— Прежде всего, просветительский пафос — основной двигатель «науки 1990-х» — перестанет быть «гарантом» теории. Из-за асимметричных отношений между мировыми научными центрами и российскими университетами, те, кто занимал тогда позицию посредников (способных донести до непросвещенной публики «слово современной науки»), оказывался в выгодном положении проводников мирового духа. Это не пошло на пользу теоретической работе. Основу ее составляли комментированные переводы. Обратное же движение носит и вовсе ущербный характер — чаще всего, характер «рассказов про Россию» новому поколению советологов (социологический аналог «баек из склепа»). Наша задача — сделать отношения научной коммуникации симметричными, заинтересовав коллег в университетах мира не «нашими сугубо российскими проблемами», а нашими теоретическими исследовательскими разработками.

— Например?

- Например, в один день (23 апреля) Дмитрий Куракин будет читать лекцию в Йеле, а я — в Берлине. Он — про культурсоциологию, я — про наши исследования механики повседневных взаимодействий в «Охотном ряду» и фреймы поведения в публичном пространстве. Потом, 6 мая, я буду читать лекцию про утопию и микросоциологию в Риме. Темы выступлений варьируются от сугубо теоретической аналитики до результатов эмпирических исследований. В этом, собственно, и состоит смысл современного теоретизирования. Потому что социальная теория — не музей восковых фигур (в котором профессора почтительно протирают пыльной тряпочкой чучело Дюркгейма), и не кустарная мастерская (где «на коленке», из запчастей советских времен и поломанных импортных концепций, наши самобытные мыслители собирают новую социологическую бомбу). Это наукоемкое и высокотехнологичное производство. И пока мы не научимся делать внятную, востребованную теорию, наши исследования будут интересны лишь с точки зрения добываемого здесь эмпирического «сырья».

— В конце XX века границы между науками стираются, как вам кажется, в чем специфика социологии — в отличие от других социальных наук?

— Отличие социологии — не в предмете и не в методе. Опросы задолго до нас проводили журналисты. Эксперимент пришел из психологии. Про интервью и вовсе молчу... С предметной областью все еще сложнее. Сейчас уже не является само собой разумеющимся, что социология — это наука об обществе (смотрите работы Урри, Латура, Ло). Это может нравиться или не нравиться, но такова диспозиция — психология тоже формировалась как «наука о душе» и перестала ей быть очень скоро. Пошло ли ей это во вред? Скорее, на пользу. Тем не менее, у социологии есть нечто, отличающее ее от иных дисциплин — это ее язык, ее способ описания и объяснения мира, ее оптика. Представьте себе монитор радара, на котором светящаяся точка обозначает самолет. У ученого (и это касается не только социолога) нет непосредственного доступа к этому самолету, сделанному из новейших сплавов и летящему далеко от самой системы локации. Все, что есть у ученого — это некоторая система различения, радар, позволяющий ему понять, что, куда и с какой скоростью летит. Дотянуться до «реальности» вне системы различений, позволяющей эту реальность описать, невозможно. Тексты, с которыми мы работаем — это тексты, которые позволяют нам создавать «радары». Сам радар не отрицает существования самолета, но и не доказывает его. Но благодаря тому, что есть возможность создавать такого рода системы, устанавливать их и получить четкое, однозначно интерпретируемое изображение, только и возможен мост между теорией и эмпирикой.

Так вот ЦФС — это цех, который позволяет пройти такой путь от начала до конца, от момента проектирования радара до получения изображения на мониторе.

Мезенцева Людмила, Новостная служба портала ГУ-ВШЭ