Наука доброты

26 февраля исполняется 70 лет доктору экономических наук, члену-корреспонденту РАН, научному руководителю факультета экономических наук НИУ ВШЭ Владимиру Автономову. О любви к музыке, важности прогулок с собакой и шведской эпиграмме XVII века именинник рассказал «Вышке для своих».

Первый невоенный в семье

Я уже не раз рассказывал интернет-медиа Вышки о своей работе в университете, научных интересах и годах, когда я возглавлял экономический факультет НИУ ВШЭ. Не хочу повторяться. Пусть в этот раз это будет несколько историй из моей жизни и жизни близких мне людей, не всегда связанные с экономикой.

Начну с семьи. По отцовской линии у меня в роду в основном военные. Папа — скорее вынужденно. Он всю жизнь любил автомобили и хотел идти учиться на автоинженера, но по совету своего отца-военного, который в 1936 году сказал: «Сережа, не может быть такого, чтобы через пять лет не было войны. А в войну лучше быть офицером, чем рядовым», — окончил ГУЗА — Горьковское училище зенитной артиллерии. Оттуда их сразу забрали на фронт — защищать Москву. Папа стал командиром батареи, а после войны окончил Военную академию и продолжил служить в Министерстве обороны. В отставку он вышел в чине полковника. Мог стать генералом, но не захотел. Думаю, не хотел командовать. Я тоже не знал в себе таких способностей, но Ярослав Кузьминов как-то их во мне разглядел, и я одиннадцать лет прокомандовал факультетом.

Мой дальновидный дедушка был штабс-капитаном царской армии, участвовал в Первой мировой войне, а потом довольно удачно перешел в Красную армию. Интересный был случай. После Февральской революции он демобилизовался и, чтобы прокормить семью, пошел разгружать вагоны. Там его заметил бывший денщик, который занимал высокий пост в Красной армии. Подошел, спросил: «Василий Дмитриевич, что вы тут делаете? Давайте к нам». Деда любили солдаты. Так он вернулся к привычному военному делу, воевал с бандами на Урале, потом преподавал в военном училище тактику и топографию, дослужился до полковника. Слава Богу, избежал репрессий. А его отец, Дмитрий Александрович Автономов, тоже был артиллеристом, как мой папа. При Александре II воевал с турками, участвовал в битве при Плевне. При этом все они были люди совершенно не воинственные. Папа, например, совсем не хотел, чтобы я продолжил династию военных.

Мамина семья — выходцы из крымских караимов — жила в Нижнем Новгороде. Люди были не бедные. До революции держали швейную мастерскую на Покровке — главной улице города. В Нижнем мама окончила педагогический институт как учитель истории, но большую часть жизни занималась тем, что выращивала детей — меня и мою старшую сестру.

Очень важный человек в моей жизни — сестра Наташа. Ее детской мечтой было иметь братика. И она этой мечтой измучила не только маму с папой, но даже своих преподавателей. В результате маму вызвали в школу и сказали: «Вы знаете, что ваша дочь мечтает о братике? Как-то обратите на это внимание». Узнав, что мечта сбудется, Наташа стала копить деньги на верблюжье одеяло. В него меня завернули, когда я родился. К этому моменту родители, которые, пока папа учился, ютились по съемным углам, получили комнату в коммуналке в городе Бабушкине. Раньше у меня в паспорте так и было записано: «Место рождения: платформа “Лось”». Там находился ближайший роддом. Позже, когда мне исполнилось пять лет, мы переехали в отдельную квартиру в Москве.

Любовь к механизмам не унаследовал

На маме был дом. Папа обеспечивал материальную сторону нашей жизни и еще водил меня на разные выставки. Он по-прежнему был увлечен механизмами, чего я не унаследовал. Мы с ним ходили смотреть на иностранную технику, которая выставлялась на ВДНХ и в Сокольниках, и как в Москве строится метро. Папу все это очень интересовало. В остальном моим интеллектуальным развитием занималась Наташа. Именно благодаря ей я с детских лет был уверен, что заниматься наукой — это достойное и интересное дело. А еще я ей обязан своим увлечением музыкой. Она играла на фортепиано. Поступила в Мерзляковку — музыкальное училище при Московской консерватории, училась у знаменитого Якова Исааковича Мильштейна. Но после первого года поняла, что великой пианистки из нее не выйдет, потому что рука маленькая, бросила училище и поступила на филологический факультет МГУ. Для нашей семьи это был непростой момент. Еще долго эта тема воспринималась родителями болезненно. Может быть, поэтому я не стал учиться играть на инструменте, хотя слух у меня был хороший и музыку я очень любил. У меня большая коллекция виниловых дисков, несколько тысяч CD, и я до сих пор почти каждый день что-нибудь оттуда слушаю. Особенно люблю оперу, симфоническую и фортепианную музыку. А из композиторов — Баха, Шуберта, Шнитке, Свиридова, Гаврилина и многих других. С музыкой же как: чем больше слушаешь, тем больше понимаешь. Позже, когда я уже был экономистом, кандидатом наук и у меня уже были дети, я решил все-таки поступить в музыкальную школу. Были такие вечерние школы для взрослых. Пришел, спел романс Свиридова, меня с удовольствием приняли, но учился я недолго. Понял, что всерьез заниматься не получится. Надо писать книжку. Потом из этой книжки выросла докторская. В общем, оставил я это дело, но вот сейчас моя внучка, к моей радости, поет в детском хоре в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. И в какой-то момент мы с моей заместительницей Тамарой Протасевич организовали хор в Вышке. Руководили им прекрасные девушки Надя Бойко и Света Сандракова с хорового отделения консерватории. Мне очень нравилось, что у нас есть такой хор, и я даже иногда выступал с ним как солист. Помню, к 75-летнему юбилею Евгения Григорьевича Ясина мы переписали под это событие слова песни Утесова «У Черного моря» и исполнили ко всеобщему удовольствию. Хор существует и поныне и называется «Force Мажор».

Шумпетер и интуиция

Когда мне было семь лет, родители попросили Наташу заниматься со мной английским языком. В мое время в обычной школе, а я учился в самой обычной, но неплохой школе, иностранный язык начинали изучать с пятого класса. Получилось так, что наш класс попадал на немецкий язык, и многие перевелись туда, где был английский. А я английский уже тогда немного знал и подумал: «Почему бы не поучить немецкий?» Позже я учил шведский и французский. И никогда в жизни не было случая в этом разочароваться.

Более того, благодаря знанию языков я открыл для себя Йозефа Алоиза Шумпетера — австрийско-американского экономиста и социолога, который на много лет определил круг моих научных интересов. Дело было, когда я уже окончил университет и работал в ИМЭМО. Мой друг и однокурсник, а теперь мой коллега в Вышке Саша Чепуренко пришел ко мне с предложением переводить «Теорию экономического развития» Шумпетера. В дальнейшем получилось так, что все экономические произведения Шумпетера, изданные на русском, я либо переводил, либо редактировал их переводы. Главным моим достижением на этом поприще стал перевод «Истории экономического анализа». Из 1200 страниц, набранных убористым шрифтом на английском языке, у нас получилось три тома. Можно сказать, что Шумпетер в России говорит моими устами. Я до сих пор обращаюсь к нему за новыми идеями и рекомендую своим студентам в любой непонятной ситуации «поискать у Шумпетера» — обязательно что-нибудь найдется.

Этот человек до сих пор увлекает меня своим стилем, непредсказуемостью, колоссальной эрудицией и масштабом деятельности. В разные годы он был профессором в университетах Граца, Бонна и Гарварда, министром финансов Австрии и банкиром, хоть и не очень удачным, что не мешало ему быть выдающимся экономистом. Ученый и предприниматель — это ведь два совершенно разных человеческих типа. Предприниматель не может, как ученый, подходить ко всему системно. Ему часто приходится рисковать, действовать интуитивно, по ситуации. Как говорил Наполеон, “on s'engage partout, et puis l'on voit” — «надо сначала ввязаться в дело, а там будет видно». Но я не могу сказать, что в моей жизни нет места интуиции. Некоторые идеи приходят ко мне во сне или когда я гуляю с собакой. Однажды во время такой прогулки мне в голову пришла идея, очень похожая на таблицу Менделеева, но не столь гениальная: матрица современной экономической науки, где строчки — направления, а столбики — области исследования. Эта матрица есть в моих книжках.

Непереводимая игра слов

На формирование моих интересов повлиял мой троюродный дядя Михаил Гаспаров. Хоть и много меньше, чем на сестру. Дядя был выдающимся знатоком древнегреческой и латинской литературы, русского стихосложения, человеком, знающим очень много об очень многом. Он водил меня в Пушкинский музей и в Третьяковку, где рассказывал своей дочери и мне про иконы, русскую и европейскую живопись — от старинной до самой современной. Помню, мы его слушали, боясь пропустить хоть слово. Позже он продолжал влиять на меня уже косвенно, через чтение его текстов. Когда я пишу предисловия, я, видимо, стараюсь делать что-то похожее на то, что делал дядя. А он писал предисловия удивительно — безупречно с точки зрения науки и очень живым языком. Особенно мне нравится его статья «Овидий, или Наука доброты», написанная в качестве предисловия к изданию элегий Овидия 1973 года. Дядя был человек сложного характера. Любил эпатировать своих интервьюеров. Например, на вопрос, как он сумел написать такое замечательное предисловие к Вергилию, он отвечал так: «Да очень просто. Я сначала прочитал всего Вергилия, а потом все, что о нем написали».

Сестра Наташа была соавтором его статьи о сонетах Шекспира в переводах Маршака, а позже, став сначала кандидатом, а потом доктором философских наук, занималась переводом философской литературы. Она первая перевела на русский язык Мишеля Фуко. Одной из первых — Жака Деррида. Ее голосом заговорили французские структуралисты. У меня тоже был в студенческие годы любопытный переводческий опыт. Как-то я купил в магазине «Дружба», который посещал регулярно, книжку «Немецкие эпиграммы трех столетий» на немецком. Стал читать и вдруг заметил, что пытаюсь сказать это по-русски. Стал показывать эти переводы друзьям и в общем ни на что больше не претендовал. И вот однажды мой хороший знакомый, музыковед и прекрасный переводчик поэзии Алексей Васильевич Парин, услышал это и предложил мне перевести страничку шведских эпиграмм XVII века для серии «Библиотека всемирной литературы». И я перевел. Горжусь, что с Алешиной помощью удалось даже перевести двойной каламбур:

Жало жалости

Не поверяй друзьям души своей печаль.

Тот больно жалит нас, кому нас больно жаль.

Надо сказать, что оба моих ребенка унаследовали эту семейную способность к переводам. Сын перевел несколько серьезных книжек. Дочь, хоть и далека от экономики, переводит экономическую литературу, безупречно улавливая контекст.

Когда находит стих

После эпизода с переводом эпиграмм я стал писать стихи «на случай». Как правило, на защиту кого-нибудь из сектора, и всегда с юмором. Я работал в секторе Револьда Михайловича Энтова в ИМЭМО, и на каждый торжественный повод мною сочинялась соответствующая ода. Хорошо помню оду в честь защиты Андрея Полетаева. Андрея, ныне покойного, многие знали как основателя и руководителя Института гуманитарных историко-теоретических исследований (ИГИТИ), а в молодости он был моим товарищем по сектору Энтова и первым из нашего поколения энтовцев, кто защитился. Это произошло 25 декабря, в день Рождества. В ИМЭМО как раз проходил День донора. И вот я объединил эти три темы: защиту Андрея, День донора и Рождество. Звучало это так:

Тому назад две тыщи без двух десятков лет

Беда нашла на нищий печальный Назарет.

К несчастью малых сирот и прочей ребятни,

Царек по кличке Ирод там правил в оны дни.

Младенцев избивая, он веселился всласть,

Но кара неземная и для него нашлась.

Недолго злая сила справляла торжество,

Посредством Гавриила случилось Рождество.

Прошли века, и что же? Все повторилось вновь.

В день Рождества, о Боже, повсюду льется кровь.

Чтоб с жизнью не прощаться и радостью земной,

Андрею защищаться пришлось любой ценой.

Нельзя сидеть на мели, в науке преуспев,

И вот к желанной цели повел Андрея шеф.

Под мудрым сим началом исписанный листок

Кромсал наш друг бывало и вдоль, и поперек,

Но, разгребая кучи машиносчетных руд,

Усилием могучим создал искомый труд.

В рождественскую среду рубеж последний взят:

Мы празднуем победу. Родился кандидат.

За подвиг в деле бранном его в кругу своем

Андреем Первозванным отныне прозовем.

Объятия раскроем в знак дружбы и любви

И новый храм построим: Андрея на Крови.

К моему 50-летию Издательский дом ВШЭ напечатал в одном экземпляре книжечку наиболее удачных моих стихов и эпиграмм. С тех пор я почти не писал. Возможно, потому, что все мои друзья давно защитились.

Мои учителя

С самого начала для меня было важно, кто: кто преподает, у кого хочется учиться, кого хочется слушать. И таких людей, кого хочется слушать, не так уж много я в своей жизни встретил. Но они были. Так я пошел учиться в Экономико-математическую школу при экономическом факультете МГУ, посмотрев на ребят-студентов, которые там преподавали. Я тогда подумал: «Вот с такими ребятами я хочу быть. Хочу быть таким, как они». Вообще, это феномен. Школа была создана в 1967 году и существует до сих пор. Ее основатель Леонид Маркович Григорьев работает у нас в Вышке, и до сих пор мы с ним в весьма близких отношениях. Мы читаем работы друг друга, хоть я не могу похвастаться таким количеством произведений, как Леонид Маркович.

Еще один источник моей любви к экономике — Андрей Владимирович Аникин. Аникин был прекрасный экономист и писатель. Он писал и статьи, и монографии, и научную фантастику. В ЖЗЛ вышла написанная им биография Адама Смита. И есть отдельная книга «Муза и мамона. Социально-экономические мотивы у Пушкина», в которой Аникин разбирает взгляды на экономику Александра Сергеевича. У меня есть эта книга с его трогательным автографом: «Володе — с уважением и дружбой». А я, поскольку он был пушкинист, написал к его юбилею поздравление в стиле «Евгения Онегина»:

Судьба Аникина хранила:

Он делал то, что сердцу мило.

К науке юность приобщал,

Чужие страны посещал.

Судьба презренного металла

В давно минувшие века

Влекла его издалека

И неизменно волновала...

Мы тогда уже были коллегами по ИМЭМО. А мое знакомство с ним началось с книжного киоска в МГУ. Там я увидел его книжку «Юность науки. Жизнь и идеи мыслителей-экономистов до Маркса». Я ее купил, прочел, и это была вторая причина, почему я решил стать экономистом.

Я поступил на экономический факультет МГУ на кафедру экономики зарубежных стран. И когда директор ЭМШ Вадим Иванов спросил, у кого я пишу курсовую, то очень удивился, что не у Энтова, и велел: «Иди немедленно и пиши у него». Это, наверное, самый важный для меня учитель. Револьд Михайлович вел у нас спецсеминар по экономике империализма. Он принес в МГУ дух совершенно другого места — Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО РАН). У меня есть про этот институт отдельная статья. Институт был создан во время оттепели затем, чтобы по секрету сообщать нашему начальству, что на самом деле происходит на Западе. Без поправок на идеологию. В МГУ Энтов делал все необходимые ритуальные жесты в сторону марксизма-ленинизма. Каждую лекцию начинал со слов «как сказано в книжке “Империализм как высшая стадия капитализма”» и заканчивал цитатой из Ленина. А в середине все было захватывающе интересно, и мне опять захотелось быть в том месте, где работают такие люди.

После университета, который я окончил с красным дипломом, я пришел в ИМЭМО — в энтовский сектор экономического цикла в Отделе экономики США. Отделом руководил Аникин. Тот самый. В ИМЭМО я, по сути, продолжил учиться. Энтов говорил нам, молодым экономистам, которые работали в его секторе: «Вы должны стремиться писать так, чтобы вашу работу могли напечатать в American Economic Review». И хотя, поняв в какой-то момент, что то, чем мы занимались в секторе, — не мое, я сначала открыл для себя психологическую (поведенческую) экономику, а потом увлекся историей экономических учений, чем занимаюсь до сих пор, Револьд Михайлович Энтов оказал на меня, на всех нас, кто был в его секторе, колоссальное влияние.

Теперь в какой-то мере я тоже «заведую сектором» — руковожу Центром истории и методологии экономической науки на нашем факультете. Хотя я совсем другой человек и у меня не столь требовательный стиль руководства. У меня замечательные коллеги. В нашей школе собрались лучшие историки и методологи экономической науки в России: Олег Ананьин, Наташа Макашева, Денис Мельник. Вместе мы стремимся поддерживать наше направление исследований, привлекать интересующихся студентов, а теперь пытаемся создать Российскую ассоциацию историков экономической мысли.

26 февраля

Напишите нам

Вышка для своих