«Первый академик Вышки», «Учитель учителей» — это все про него. Будучи ученым первой величины, Револьд Михайлович стоял у истоков создания университета и до сих пор активно участвует в вышкинской научной жизни. Коллеги поздравляют Револьда Энтова с юбилеем и рассказывают о разном, связанным с ним, смешном и важном.
Дорогой Револьд Михайлович!
Почти полвека назад Вы вошли в мою жизнь и навсегда заняли в ней важное место. Когда на втором курсе университета я пришел к Вам с намерением писать курсовую, мне посоветовали, как Вас узнать: «Он похож на Санта-Клауса». С тех пор Вы, как настоящий Санта-Клаус, дарите мне радость общения, которое никогда не прерывалось. Если у меня появляется новая внучка, Вы узнаете об этом вместе с самыми близкими родственниками. Если по телевизору играет какой-нибудь замечательный пианист, я предвкушаю, как буду делиться с Вами впечатлениями. А Ваша похвала всегда была и будет для меня высшей оценкой того, что я написал или сказал.
Вокруг Вас в ИМЭМО возникла новая историческая общность людей: Сектор Энтова. Сектор объединял людей очень разных, но ярких и разносторонних, которым было интересно друг с другом и которые, благодаря Вам, имели уважительное и немного идеалистическое (как же без этого!) представление о настоящей науке. Некоторые из них позднее переселились в Вышку: Григорьев, Урнов, Полетаев, Макашева, Ваш покорный слуга. Мне кажется, компания достаточно впечатляющая, чтобы назвать сектор Энтова одним из источников Высшей школы экономики.
В день Вашего юбилея мы радуемся Вашему замечательному творческому долголетию (за него отдельное спасибо Вашему доброму ангелу — Галине Григорьевне и плеяде внуков и правнуков). Ваша статья стала хитом 9-го выпуска «Истоков», а сейчас мы вместе с Вами делаем 10-й выпуск и строим планы на будущее.
Мы очень рады, что Вы с нами! Бодрости, радости, новых впечатлений!
Трудно поверить в эту цифру, но я вижу Вас во всех последних зумах ученого совета, а значит, Вы продолжаете работать — чего и впредь Вам желаю. Вам — долгих лет творческой жизни, нам — хотя бы частично — Вашей мудрости и удивительного чувства юмора, умения незлобливо и вовремя пошутить над ситуацией.
С высот Вашего муфусаиловского возраста, наверное, кажется, что наше знакомство состоялось только вчера, на самом же деле, это был 92-й год — собрание, когда приказ о создании Вышки еще не был подписан. Годом позже, в один из дней октября 1993-го, Вы вели одно из первых заседаний ученого совета, на котором впервые присутствовали наши иностранные партнеры. Вас и самого многие присутствовавшие принимали за иностранца — из-за необычного внешнего вида, безупречного английского и полной погруженности в процесс. Вы мужественно вели заседание, а мы то и дело бегали в соседнюю комнату, где стоял плохонький телевизор, и смотрели, как танки стреляют по Белому дому.
Вместе с Вами я читал вводные лекции будущим преподавателям Вышки, из которых вышли и министры, и председатели ЦБ. Они же, Ваши выпускники, вспоминают Ваши лекции — среди ученых Вашего масштаба не все становятся хорошими лекторами, но Вы, безусловно, стали одним из самых ярких лекторов Вышки.
У Вас вообще много талантов. Достаточно сказать, что Вы были первым академиком в Вышке, причем академиком, который миновал статус члена-корреспондента. Ситуация достаточно редкая. В отличие от многих коллег Вы не рвались к публичной известности. Но для научного сообщества, для всех, кто слышал ваши выступления, беседовал с вами, было очевидно, что Вы — фигура первой величины.
Среди своих основных задач Вы видели создание и распространение знаний. Вышка, РАНХиГС, Физтех — Вы сотрудничали и сотрудничаете со всеми этими структурами. В авантюру (в хорошем смысле) по созданию кафедры на Физтехе я ввязался вместе с Вами и ни дня не жалел об этом. А вы все это время, не жалея сил, продолжаете это непростое дело по скрещиванию физиков с экономистами. Продолжайте в том же духе, дорогой Револьд Михайлович! Многая лета.
В 1965 году случай привел меня в МГИМО и к 1970 году сделал экономистом. Возможно, я бы относился к этому как к наказанию за грехи, совершенные в прошлых жизнях, если бы экономическая тропа не свела меня с Револьдом Михайловичем Энтовым.
В 1975 году он был оппонентом на защите моей кандидатской диссертации, а после защиты пригласил к себе в Сектор экономических циклов отдела США в ИМЭМО.
Попав туда, я оказался в интеллектуальной и психологической атмосфере, сходной с той, что была в моей любимой 2-й физико-математической школе (ныне Лицей Вторая школа), и которую я после 10 лет студенческой и трудовой жизни уже не надеялся где бы то ни было повстречать.
Сектора нашего давно уже нет. Да и сотрудники — «иных уж нет, а те далече...» Но ко всем ним я продолжаю испытывать родственные чувства.
Оказавшись в Секторе, я понял, что моя «теоретическая база» не стоит трех копеек. Понял, что надо учиться и, естественно, спросил у Энтова, чего бы мне почитать. Он мне ответил: «Знаете, есть очень хороший учебник по экономике Самуэльсона. Только, к сожалению, он в Спецхране, потому что там есть глава про Маркса».
Но у меня, к счастью, были друзья на Западе. Я их попросил: «Привезите мне Самуэльсона». Получил толстенную книгу, начал читать. И с гордостью сообщил Энтову: «Вот, привезли мне Самуэльсона». А он ответил: «Да? Отлично. Но, знаете, это не очень хорошая вещь. А вот Армен Алчиан — книга замечательная!»
Хорошо. Привезли мне Алчиана.
— Вот, Револьд Михайлович, у меня есть Алчиан.
— Ну да, конечно. Но вот Стэнли Фишер — это действительно прекрасно...
В результате, спасибо Энтову, у меня образовалась очень неплохая научная библиотека.
«Историю экономического анализа» Йозефа Шумпетера, которая, как и Самуэльсон, лежала в Спецхране, мне тоже — по наводке Энтова — привезли. Много позже эта книга была переведена на русский язык группой во главе с В. Автономовым, который, конечно же, работал в нашем секторе. А где же еще мог работать молодой В. Автономов?
В 1977 году Энтов доверил мне от имени молодых сотрудников Сектора задать ОДИН вопрос приехавшему в ИМЭМО Василию Леонтьеву, который только что продал ООН свою многоотраслевую модель input-output для нужд долгосрочного прогнозирования структуры мировой экономики.
Проникнувшись ответственностью перед Сектором и прогрессивным человечеством, я весь вечер накануне встречи общественности ИМЭМО с Леонтьевым ломал голову — чего бы такого умного спросить у лауреата Нобелевской премии, чтобы он понял, что у нас тут не дураки живут. Думал-думал, но ничего заковыристого придумать не мог. И отчаялся. И отчаяние прошептало мне: «Идиот! Вместо того чтобы умничать, спроси то, что действительно важно и на что нет ответа ни в одной книге по input-output». Леонтьев предлагает использовать свою модель для долгосрочного прогнозирования экономики. А какова устойчивость включенных в модель технологических коэффициентов? Об этом нигде нет ни слова…
«Ладно, утром прихожу на собрание», как сказал бы Галич. Народу в зале полно. Леонтьеву задают вопросы. Помню диалог с Леонтьевым нашего блестящего, но «невыездного» специалиста по Японии Якова Александровича Певзнера.
Певзнер: «Профессор Леонтьев, Вы в 1974 году были в Японии…»
Леонтьев (перебивая, удивленно): «Я был в Японии?.. Когда?»
Певзнер (мучительно чеканя слова): «В 1974 году Вы были в Японии!»
Леонтьев (рассеянно): «А да, да, да…»
(Певзнера впервые выпустили в Японию только в Перестройку — в 1988 году)…
Настала моя очередь.
В развязной манере (не «Профессор Леонтьев», а просто «Василий Васильевич») я задаю свой вопрос: «Насколько устойчивы технологические коэффициенты, чтобы модель можно было использовать для долгосрочных прогнозов?»
Леонтьев (после короткой паузы): «Вот прекрасный вопрос! Я специально сюда приехал, чтобы здесь обсудить эту проблему…»
Как сказал мне Энтов на следующий день, «Ваш вопрос был высоко оценен…». Вывод, который я тогда для себя сделал: не строй из себя умного, спрашивай людей о том, что считаешь важным.
В будущем это мне не раз помогало…. Спасибо Энтову за доверие.
Но вернемся к Сектору. Энтов играл в нем роль не только старшего товарища, критика и советчика, но и Александра Матросова, грудью прикрывавшего нас — молодых сотрудников — от прозы жизни. Благодаря ему каждый из нас мог заниматься, чем хотел. Меня потянуло к большим циклам Н.Д. Кондратьева. Почему именно к ним? Может быть, потому что эта тема была наименее экономической из всех тем, возможных в Секторе экономических циклов. А кроме того, потому что задолго до прихода в Сектор, еще учась в МГИМО, я случайно наткнулся в букинистическом магазине на статью Кондратьева и был загипнотизирован его совершенно новым для меня взглядом на социальную динамику. Но про кондратьевские циклы тогда не то, что серьезно писать, а и говорить в сколько-нибудь официальной аудитории было невозможно: Кондратьев — человек, в 1938 году расстрелянный по делу «Трудовой крестьянской партии», не реабилитированный, далеко не марксист и уж подавно не ленинец.
Писать и говорить нельзя, но читать-то можно. Вот я и читал… Помню, как-то раз, во время чтения, Энтов сказал мне: «Марк, а вы не хотите что-нибудь написать?»
Имелось в виду, что если я напишу научную статью, то у меня будет какое-то продвижение: может быть, я перестану быть младшим научным сотрудником и стану просто научным сотрудником. Но я ответил: «Нет. Я уж лучше почитаю».
Сказал так, потому что писать в марксистском жанре не хотелось, а по-другому сколько-нибудь теоретических работ писать было нельзя.
Невысказанная, но мимически четко выраженная позитивная реакция Энтова меня подкрепила (много позже Энтов сказал, что тогда с удовольствием выслушал мой ответ).
Итак, с его благословения я продолжал читать, более или менее успешно латая дыры советского высшего экономического образования.
Процессу латания, опять-таки благодаря Энтову, способствовала одна очень интересная и продолжительная — недельная — встреча с несколькими известнейшими американскими учеными.
Весной 1978 года Энтов мне сказал: «В Тольятти будет симпозиум по менеджменту на базе автомобильного завода. Но это все ерунда, главное, что туда приезжает весь цвет американской науки. Поезжайте-ка вы туда и посмотрите».
Я, конечно, поехал. Там действительно были звезды: Джеймс Марч — классик неоинституционализма, Оливер Уильямсон — нынешний лауреат Нобелевской премии, Абрам Бергсон — крупнейший советолог из Гарварда, и много других крайне интересных людей. Я от них не отлипал в течение всей недели, что мы там жили. Много разговаривал с американцами: обсуждали политическую и экономическую ситуацию в СССР, советско-американские отношения и пр.
Побратавшись в Тольятти с представителями чуждой нам буржуазной идеологии, я стал получать от них книги: Уильямсон прислал «Markets and Hierarchies», Уолт Уитмен Ростоу — издательский экземпляр «Getting from Here to There» с авторской правкой; Марч — книгу своих стихов...
И все-таки экономика была не моей наукой. Даже под крылом у Энтова.
Но Пути Господни неисповедимы. И в 1979 году Провидение вырвало меня из Сектора и вообще из ИМЭМО…
А затем «носило меня как осенний листок», пока через 25 лет, в 2004 году я не оказался в Вышке, где милостивая Судьба меня вновь свела с Энтовым. Однако теперь я уже был политологом…
«Но где бы ни жил я и что бы ни делал» в течение этих 25 лет, а энтовская прививка добротности и честности в работе оставалась со мной. И, надеюсь, останется навсегда.
С юбилеем Вас, дорогой Револьд Михайлович!