Защита Вадима Радаева
В Высшей школе экономики состоялся первый в этом учебном году семинар "Экономическая политика в условиях переходного периода" под руководством Евгения Ясина. С докладом "Какой модели человека принадлежит будущее — экономической, социологической?" выступил профессор, заведующий кафедрой экономической социологии, руководитель Лаборатории экономико-социологических исследований, первый проректор ГУ-ВШЭ Вадим Радаев. Ему оппонировали ведущий научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений РАН Сергей Афонцев и замдиректора Центра трудовых исследований ГУ-ВШЭ Ростислав Капелюшников.
Предваряя выступление г-на Радаева, Евгений Ясин сообщил, что в его варианте тема семинара звучит несколько иначе: "Кто будет модернизировать страну: человек экономический или социологический?". Научный руководитель Вышки напомнил собравшимся, что выбор темы продиктован необходимостью осознания масштабов и последствий использования экономики (прежде всего, в форме неоклассики) в изучении тех форм общественной жизни, которые раньше ею никак не рассматривались. По поводу спора социологов и экономистов г-н Ясин, прежде чем передать слово докладчику, заметил, что неоклассика — единственная из всех общественных наук, обладающая научным инструментарием.
Вадим Радаев начал с констатации вечности темы, по которой "ничего нового точно не появится", а затем посетовал на неравные составы команд: "На одного полуинвалида-социолога приходится три здоровых экономиста". Остается лишь гадать, говорил ли хромающий после травмы докладчик о ситуации вообще или о семинаре, на котором помимо господ Капелюшникова и Афонцева должен был выступить еще и третий экономист — Алексей Белянин из МИЭФ. Как бы то ни было, в социологических кругах растет беспокойство: "Что-то с экономической теорией не так". Ситуация, по словам г-на Радаева, напоминает середину 1980-х, когда социологи покусились на самое святое для экономистов — изучение рынков, конкуренции, финансов, корпоративного управления и т.п. Последующее развитие двух наук продемонстрировало, что объект у них один, разница — лишь в подходах. Что это за объект, докладчик не пояснил: "Ни один человек сегодня не сможет отделить экономическое от не-экономического". Определенно можно сказать лишь, что объект "выпуклый", и эта его объемность позволяет смотреть на него с разных точек.
Чем же социологическая точка зрения отличается от экономической? "Ранее я сам думал, что собака зарыта в понятии рациональности, но сегодня оно настолько размыто, что под него можно подвести любые досужие размышления", — уверен Вадим Валерьевич. Философских спекуляций на этот счет существует множество, а никакого научного консенсуса как не было, так и нет. Несмотря на это, экономисты продолжают считать "своего" человека независимым в принятии решений. Социологи не так наивны и концентрируются на изучении детерминант поведения, в том числе экономического, включая в их число культуру, институты, властные отношения и т.д. "Но позвольте, это же всего лишь исследовательская модель!", — могут, как признал г-н Радаев, возразить экономисты. "Да, это модели, но разница как раз в абстрагировании от чего-то очень важного", — уверен он.
Постоянно отмечая бессмысленность и контрпродуктивность "для общего дела" спора экономистов с социологами, Вадим Радаев неизменно сам к нему возвращался, причем в довольно забавной манере. Описав экспансию социологии в зону традиционной компетенции экономистов ("Ну куда вы лезете, у нас все это давно есть!" — "Если есть, то почему не носите?"), он в похожих терминах сказал и об обратном процессе: "Бах! Экономисты открыли, что институты имеют значение, — Нобелевская премия! Бах! Экономисты открыли, что семья имеет значение, — еще Нобелевская премия! В итоге что для одних — фронтьер, для других — уже данность", — констатировал г-н Радаев, добавив, что постоянно чувствует раздражение экономистов, не обращать внимание на которое ему позволяет только достигнутое "фундаментальное успокоение".
Успокоение, однако, оказалось не столь фундаментальным. Оказывается, и экономистам "лезть в какие-то проблемы просто не стоит". Пример: представители экономического империализма легко усмотрят в поведении мужчины, уступающего место девушке в трамвае, "экономическую рациональность", "стремление максимизировать эффективность" и еще что-то в таком духе. Однако факта, что в других странах за таким стремлением может последовать чуть ли не повестка в суд за харассмент (harassment — домогательство), они встроить в свои теории не могут. "Ничто так не убивает теорию, как насмешки", — предостерег коллег г-н Радаев и призвал перейти от дележа "предметной поляны" к более плодотворным действиям.
Более того, делить в общем-то нечего, так как "в широком смысле экономика и социология пользуются одним методом, а есть и другие". Например, исторический, позволяющий реконструировать текущее и будущее состояние объекта по описаниям фаз его истории, или "статистический", по г-ну Радаеву, отличающийся скорее описательной классификацией, чем дедукцией. Определенную значимость приобретает и "феноменологический" подход — под этим докладчик понимает отказ от генерализаций в пользу "выявления субъективных значений".
Как действовать исследователю, перед которым открывается такое методологическое изобилие? Междисциплинарные экзерсисы Вадим Радаев отверг сразу — это "кентаврики". Опасны, впрочем, и абсолютизация какой-либо одной объясняющей парадигмы, и постмодернистское "скольжение по поверхности", бриколаж.
Однако главная опасность лежит не в постмодернистском "с миру по нитке", а в той тенденции, которую — внимание! — демонстрирует конкурс на различные факультеты ГУ-ВШЭ. "На какие факультеты конкурс выше, чем на экономический? — задал риторический вопрос г-н Радаев. — На менеджмент (логистику), государственное и муниципальное управление". Что это значит? По мнению докладчика, это триумф "человека делающего" над "человеком познающим". Более популярным становится изучение не ради понимания, а ради трансформации изучаемого объекта. Вот о том, к чему могут привести подобные изменения, Вадим Радаев и предложил задуматься.
Сергей Афонцев, первый из выступавших оппонентов, сначала также констатировал ложную постановку вопроса: "Мы слишком увлеклись мнимыми проблемами". По его мнению, ни в коем случае не стоит забывать, что человек экономический, как и его социологический собрат, суть не реальные люди, а лишь наборы предпосылок и предположений. Речь стоит вести лишь о том, какая из этих двух моделей лучше объясняет реальные процессы, в таком случае будет работать "реальный рынок идей" (как видим, г-н Афонцев использовал экономическую модель даже здесь, что не вполне корректно). Кроме того, по мнению оппонента, незаслуженно забытым оказался третий из популярных конструктов — человек политический.
Важнейшие качества хомо экономикуса, по Сергею Афонцеву, — рациональность, личный интерес, максимизация целевых функций и ограничения. Особенно важны последние, которые как раз и включают все те детерминанты (власть, культура, мотивация), в игнорировании которых экономистов упрекал Вадим Радаев.
Сравнивать экономическую модель с прочими г-н Афонцев предложил двумя способами. Первый заключается в обращении к реально наблюдаемому поведению и в сравнении полученных объяснений ("Что осталось необъясненным?"). Второй подразумевает сначала формулирование гипотез, а потом их проверку на практике ("Сколько удалось объяснить?"). В качестве пояснения Сергей Афонцев предложил известную метафору с наполовину полным — наполовину пустым стаканом.
Экспериментальная оценка показала высокую эффективность экономической модели человека. Особенно к месту она, по словам г-на Афонцева, пришлась при изучении проблемы неэффективности экономической политики, где превзошла по объясняющей силе собственно политический подход. Более того, Сергей Афонцев считает, что и в тех случаях, за которые особенно ругают экономический империализм, — при анализе стратегий домохозяйств в терминах "цена детей" и "максимизация полезной функции при браке", хомо экономикус позволяет увидеть больше, чем другие модели. Все упреки Вадима Радаева можно свести к моральной стороне дела, и вопрос применимости экономических категорий к, например, личной жизни — лишь вопрос научного абстрагирования и выбора лучшей исследовательской модели. Пример: экономический империализм показал себя великолепной рабочей стратегией в изучении контроля рождаемости в Европе XVII века — времени, казалось бы, отличавшемся сильнейшими вне-экономическими (религиозными) детерминантами.
"Социальный, экономический и прочие "человеки" — лишь абстракции, методологические монстры, и нам надо оценивать их лишь с точки зрения качества исследования", — уверен г-н Афонцев. Пока что нет серьезных оснований считать, что люди ведут себя нерационально, и пример со студентами Вышки, выбирающими менеджмент, а не науку, — лучшее тому подтверждение.
Ростислав Капелюшников продолжил наступление на социологию и прочих конкурентов, подкрепив констатацию нынешнего успеха экономики защитой ее истории. Действительно, в период становления экономической мысли на нее со всех сторон сыпались упреки в неверном понимании человека. Такой карикатурный хомо экономикус:
- интересовался только материальными благами;
- был законченным эгоистом;
- мелочно подсчитывал абсолютно все выгоды и издержки;
- существовал в институциональном вакууме;
- и, наконец, отцом его был Адам Смит.
Уловка противников экономической рациональности состояла в том, что экономистам приписывалась вера в реальное существование подобного гомункулуса. "Таких людей практически нет", — сказал г-н Капелюшников. По его убеждению, экономическая теория никогда не занималась построением типов людей, а генерировала только аналитические схемы, "не объекты, а инструменты".
Характеристику экономического инструмента впервые формализовал Уильям Меклинг (американский экономист, профессор Гарвардского университета; исследователь в области экономики фирмы, теории контрактов и т.д.), подчеркнувший наличие у хомо экономикуса целевой функции, ограничений, представлений и ожиданий, воздействующих на цель и способы ее достижения. Таким образом, в схеме "рационального выбора" важнее не "рациональность", а "выбор".
Долгое время социологическую модель (человек социализированный, интернализирующий ценности, ролевой, подверженный санкциям, не связанный с ресурсами и пр.) считали более общей, но сейчас все наоборот, и представлять людей следует в категориях "использования ресурсов", "оценки", "максимизации" и "рациональности". Такая модель лучше объясняет создание людьми чего-то нового, а не просто существование в рамках социальных норм и их воспроизводство.
В итоге, по мнению г-на Капелюшникова, экономическая модель стала де-факто стандартной, и пояснения требует уже не ее выбор, а отход в пользу других гипотез. Самое интересное сейчас — понять, есть ли у этой модели границы.
Вадиму Радаеву после столь мощной аргументации коллег осталось лишь констатировать, что разница между реально существующим типом и моделью должна всегда приниматься во внимание и что "будущее за теми моделями, которые напрямую не зависят от карикатур". Согласившись, что абитуриенты ведут себя рационально, он все же призвал собравшихся задуматься, что из этого следует и как жить дальше, когда "менеджеры по восемь в ряд стройными колоннами уходят за горизонт".
Первый в этом учебном году семинар Евгения Ясина убедительно показал, что каток экономического империализма остановить не по силам даже такому замечательному социологу и оратору, как Вадим Радаев. "Рациональный экономический человек" действительно позволяет объяснить очень и очень многое. Но и в позиции г-на Радаева, предостерегающего от чрезмерного увлечения экономической рациональностью и указывающего на расцвет рассудочно-прикладных специальностей типа менеджмента, есть своя правда. Ведь, как говорил капитан Врунгель, "как вы яхту назовете, так она и поплывет".
Иван Стерлигов, обозреватель экспертного канала ВШЭ — OPEC
 |  |  |
Ссылки: