«Важно не терять локус контроля»

Доктор физико-математических наук и специалист в области менеджмента Сергей Филонович — один из самых узнаваемых людей Вышки. В университете он с 1996 года, был деканом Высшей школы менеджмента, а сейчас возглавляет департамент организационного поведения и управления человеческими ресурсами ВШБ. Этой весной Сергей Ростиславович отмечает юбилей — ему исполнилось 70 лет, в связи с чем он рассказал «Вышке для своих» о значимых событиях своей жизни. 

Если рассказывать про детство, то главное, что в нем случилось, — это знаменитая московская математическая 2-я школа. Я окончил ее в 1969 году, за два года до ее разгрома, когда на комиссии ЦК КПСС прозвучали все эти слова про «гнилой дух», «засилье евреев», после чего школы не стало. Она возродилась позже, сейчас я вхожу в попечительский совет «Фонда друзей Второй школы», но те годы, когда я там учился, были, конечно, во всех смыслах уникальными. Как сказал на 40-летии нашего выпуска академик РАН Сергей Недоспасов, мы думали на выпускном, что лучшие годы впереди, а на самом деле годы, проведенные во 2-й школе, оказались самыми счастливыми. В конце мая состоится открытие памятника основателю и директору школы Владимиру Федоровичу Овчинникову, мы собрали 6 млн рублей на этот памятник — выпускники сбросились. Скульптор Георгий Франгулян — кстати, тоже наш выпускник — от гонорара отказался, потому что это для всех нас святое.

Я оказался в этой школе благодаря собственному упрямству. До 8-го класса я учился в другой, очень хорошей английской школе. Но мой приятель, с которым мы играли в бадминтон, поступил во 2-ю школу и так заразил меня рассказами о ней, что я тоже решил поступать. Чтобы подготовиться к сложным вступительным экзаменам, мне нужно было год ходить в вечернюю математическую школу. По времени эти занятия пересекались с моими субботними занятиями в основной школе — в тот год мы учились во вторую смену. И мы договорились с моей сестрой-двойняшкой, что я буду ездить туда втайне от родителей. Мы выходили из дома вместе, возвращались вместе, но ездили в разные школы. И только когда пришло письмо о том, что я зачислен во 2-ю школу, мои родители обо всем узнали. 

Учиться во 2-й школе было невообразимо интересно. Но и трудно, конечно. Учителя — а каждый из них был легендой: Якобсон, Раскольников, Макеев, Сивашинский — давали материал и спрашивали с нас по гамбургскому счету. У меня, например, у единственного из класса была пятерка по литературе. Еще у четверых была четверка, а у 25 стояли трояки. При этом, мягко говоря, дураков в классе не было — все были очень одаренные люди. Но мой учитель, Феликс Александрович Раскольников, который закончил свою карьеру почетным профессором Мичиганского университета по русской литературе, — он как чувствовал, что я за свою жизнь напишу 12 книг. Я вообще школу без четверок окончил, но как раз в тот год ввели правило: медаль только тому, у кого за последние два года ни одной четверки. А одна в девятом классе у меня все-таки проскочила. 

Ремесло плеч не давит

Тучи, которые к моменту моего окончания 2-й школы над ней сгущались, немного задели и меня. Пять человек из нашего класса (и я среди них) пошли поступать на физфак МГУ. И хотя по знаниям мы были, наверное, на голову выше большинства абитуриентов, ни одного из нас не взяли. Нам давали задачи, которые в принципе нельзя было давать абитуриентам, поскольку для их решения требовались знания, далеко выходившие за пределы школьной программы, причем давали на решение всего несколько минут. Если ты не справлялся с задачей, тебе говорили: извините, вы еще не готовы. В общем, из нас пятерых не поступил ни один.

На самом деле я этим не сильно опечалился, на МГУ свет клином не сошелся. Отец хотел, чтобы я поступал в энергетический, в МЭИ. Отец был для меня человеком очень важным, да он и в принципе был человек заметный: военный инженер очень высокого ранга, имел звание вице-адмирала-инженера. Многому меня научил. Например, у него была поговорка очень характерная: «ремесло плеч не давит». Под этим лозунгом он и отправил нас с сестрой учить английский язык в то время, когда никакие языки, казалось, никогда не пригодятся. И мы его выучили так, что сестра, едва окончив ту языковую школу, на два месяца поехала в США переводчицей при Большом театре. Так вот, отец хотел, чтобы я поступил в МЭИ, но я знал, что там я всегда буду лишь «сыном Филоновича», а я хотел быть Филоновичем как таковым. И я пошел в педагогический, в МГПИ имени Ленина, на физический факультет.

Отец — я это узнал много лет спустя — сильно переживал. Он в тот момент был в командировке на Северном флоте, в Мурманске, отпросился у главкома на один день слетать в Москву и, не заезжая домой, поехал в пединститут, навел справки про физический факультет. После этого позвонил маме и сказал: «Судя по всему, вполне приличный вуз» — и улетел обратно в Мурманск. 

Как научиться засыпать на мероприятиях

Это действительно был отличный вуз, у меня были блестящие учителя, и я получал образование практически в индивидуальном порядке, поскольку брал от предложенных возможностей все. Уже на втором курсе меня пригласили работать в лабораторию, которая занималась экспериментальной квантовой радиофизикой, и к окончанию института у меня уже была своя тема. Я продолжил ею заниматься в аспирантуре после защиты диплома. Экзамены я сдавал всегда досрочно, чтобы высвободить лишний месяц зимой и летом. Зимой работал в лаборатории, а летом шесть раз подряд ездил в сельхозотряды в Астраханскую область. И это был отдельный, очень полезный опыт. Первый раз поехал рядовым (случилась холера, область закрыли, и вместо месяца я пробыл там все лето), потом — комиссаром, а последний раз я был начальником штаба всех московских отрядов Астраханской области, это 8 тысяч человек. Это дало навыки менеджмента, и теперь менеджмент является моей специальностью. 

А кроме того, это был весьма неплохой заработок: я привозил от 700 до 1000 рублей. Еще я был ленинским стипендиатом и получал полставки лаборанта — таким образом, уже со студенческой скамьи я был богатым человеком. 

В 19 лет я вступил в партию. Я этого не хотел, не планировал, но в какой-то момент оказался на Всесоюзном слете студентов, на котором выступал Брежнев. И там Брежнев заявил, что нужно, дескать, активнее принимать молодежь в партию и всех, кто есть в зале, нужно срочно принять. И не успел я вернуться с этого слета, как уже был в списках. Заведующий кафедрой, на которой я работал, Евгений Михайлович Гершензон, прекрасно понимал, что ни в какую партию я вступать не хочу, и готов был меня прикрывать, если откажусь. Но я не хотел прятаться за чужими спинами и подал заявление. Это дало мне два преимущества. Во-первых, я смог помочь избежать крупных неприятностей нескольким людям. Конкретно — трем. А во-вторых, я научился моментально засыпать на скучных мероприятиях. Это, конечно, не всегда преимущество, особенно когда нужно сидеть в президиуме, у всех на виду. Но в партии это мне сильно помогло: выспаться всяко лучше, чем впустую тратить время. 

Партбилет я сдал одним из первых в институте, в 1990 году. Когда первый секретарь парткома, мой приятель, спросил меня: «Почему?» — я ответил: «Потому что наконец-то можно не врать!»

Научная моя жизнь к этому времени сложилась вполне успешно. Я был доцентом, кандидатом наук, было опубликовано пять книг по истории науки, кроме того, удалось переиздать русский перевод «Математических начал натуральной философии» Ньютона в серии «Классики науки». Я руководил группой в Проблемной радиофизической лаборатории, которая зарабатывала по 3 млн в год хоздоговорными исследованиями, работая главным образом в интересах обороны. Но в 1991-м все заказы закончились, у издательств не было бумаги, и книги они мне не заказывали, так что нужно было искать что-то еще.

Эпоха бури и натиска

И это что-то нашлось благодаря одному моему давнему и очень хорошему знакомому Стивену Райнсмиту, бывшему специальному послу США в СССР. Мы с ним имели уже очень плотный опыт взаимодействия: в 1989 году я по его приглашению стал координатором абсолютно инновационной для СССР программы школьных обменов. Стив возглавлял крупнейшую международную организацию в этой области — AFS Intercultural Programs — и инициировал запуск этой программы в нашей стране. Суть программы была в том, что дети уезжали на 11 месяцев за границу, в одну из 60 стран-участниц, жили в семьях, учились в школе, изучали языки. И когда Стив предложил начать эту программу Госкомитету по народному образованию СССР (аналог нынешнего Министерства образования), он настоял, чтобы руководил этой программой не чиновник, потому что давно работал с СССР и знал, что такое советские чиновники. И я, работая в этой программе, мало того что объездил несколько десятков стран, сделал очень хорошую карьеру в этой системе: был сначала председателем национального совета этой организации, а потом меня избрали в члены международного совета (Board of Trustees). Там работали интересные люди, я многому научился, сейчас часто рассказываю студентам об этом опыте. Еще по приглашению Стива я в 1991–1993 годах был гендиректором американской компании с гордым названием «Американ Голден Попкорн»: мы ввозили воздушную кукурузу и тоже очень прилично зарабатывали.

А потом Стива пригласили в МГУ имени Ломоносова, чтобы он создал кафедру социологии организаций на соцфаке. Стиву было интересно, это было престижно, и он это сделал. Но жить в России все время он не собирался, только приезжал время от времени, и меня позвал своим заместителем. Я, конечно, сначала от этого предложения оторопел, говорю: «У тебя все в порядке с головой? Я вообще-то физик!» А он говорит: «В том-то и дело, что ты физик, с головой дружишь, значит, во всем разберешься, а книги я тебе пришлю». И я согласился.

Четыре года я работал заместителем заведующего кафедрой в МГУ. Действительно, книжки прочитал, разобрался. И даже докторскую защитил. Тоже, на самом деле, не собирался — как с партбилетом. Просто на одном заседании подал голос — и вдруг обнаружил, что все на меня как-то странно смотрят. Поинтересовался потом, что это было, и одна знакомая, стесняясь, объяснила мне, что на этом факультете, в этой компании так принято: если ты не доктор наук, не профессор — сиди помалкивай. Пришлось защититься. Не по социологии, конечно, а по физико-математическим наукам. Но здороваться стали даже те, кто раньше меня не замечал, потому что многие были обладателями степеней по коммунистическому воспитанию.

Вообще это, конечно, была эпоха бури и натиска в чистом виде. Кафедра у нас была самая успешная на факультете — выпускающих кафедр было 11, но треть выпускников защищалась у нас. Я еще организовал на американские деньги центр конфликтологии. Но атмосфера на факультете оставляла желать лучшего, и больше четырех лет мне там было не выдержать. 

Локус контроля

На одной из первых конференций Российской ассоциации бизнес-образования я познакомился с Александром Николаевичем Дятловым, он был деканом факультета менеджмента ВШЭ. И он предложил мне перейти в этот, тогда еще совсем крошечный, университет. Была встреча с Кузьминовым и Любимовым, меня пригласили, и я стал профессором Вышки. Ощущение правильности сделанного выбора приходило постепенно, складывалось оно из определенных моментов. Ну например. Как-то мне выдали в кассе больше денег, чем я рассчитывал. Пошел разбираться — оказалось, декан посчитал часы, которые я работал сверхурочно, и без всяких просьб с моей стороны написал служебную записку о том, чтобы перевести меня на полтора оклада. Это очень, очень нетипично: в любом другом вузе прибавка, орден — это череда унизительных процедур, но не здесь. Или другой пример. Я был руководителем направления «Менеджмент» на всех программах университета. А на тот момент образовательные программы по этому направлению были, мягко говоря, далеки от совершенства. В частности, потому, что учебные планы должны были соответствовать стандартам, которые разрабатывались в Учебно-методическом объединении, возглавлявшемся другим вузом, а его представления о прекрасном сильно расходились с нашими. Но когда я пошел обсуждать этот вопрос с Любимовым, он сказал однозначно: пишите новые программы по уму, без оглядки на регулятора — если будет нужно, мы изменим стандарты. 

Это называется «локус контроля»: ты контролируешь ситуацию, и, если она тебя не устраивает, ты ее меняешь и не боишься этого. И конечно, находиться в месте, в котором доминирует этот самый локус контроля, хорошо и приятно.

Сейчас для науки такое время, когда впасть в растерянность, потерять локус контроля очень просто. Но мы не можем себе этого позволить, мы же Вышка. Произносить мантру «все будет хорошо» бессмысленно, это слабая позиция. Мы должны пересмотреть некоторые свои цели, свои способы достижения этих целей. Например, международное сотрудничество сейчас сильно затруднено, международная активность студентов затруднена, получение аккредитации вообще поставлено на бан. Значит, надо переориентировать средства, ресурсы на какие-то другие цели. Другие цели всегда можно найти, они должны быть осмыслены, чтобы, как говорил Островский, не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. И сейчас мне кажется, что для нас настал прекрасный момент заняться изучением России, истории российского бизнеса. Это всегда имело смысл, но, когда шло бурное развитие международного бизнеса, Россия участвовала в процессе глобализации, было много тем, направлений исследований, которые не позволяли сосредоточиться на этом направлении. А ведь многие находки в менеджменте были сделаны в России, еще до революции, и об этом никто не знает. Иван, не помнящий родства, не вызывает уважения, американские аспиранты приезжают к нам изучать опыт российского бизнеса, а мы им не интересуемся. Согласитесь, это нелепо. 

Это должны быть междисциплинарные исследования: можно привлечь историков, социологов, Высшая школа бизнеса может принять участие…

Кроме того, мы должны заняться тем, чтобы искать решения для бизнеса, которые важны именно сейчас. Например, как бизнесу привлекать специалистов, в частности айтишников. Это сейчас большая проблема. Нужно формулировать новые вопросы, искать ответы на них, причем в самых разных местах. Например, у меня в департаменте есть научно-учебная лаборатория, которая изучает креативность творческих организаций. Креативность — это основа конкурентоспособности любой деловой организации сейчас. А творческие организации типа театра — это сгусток креативности. И мы занимаемся тем, что изучаем практики креативности, смотрим, что из них можно перенести в бизнес. Здесь открывается очень большое пространство для творчества.

Фото: Даниил Прокофьев

Автор текста: Дранкина Екатерина Александровна, 19 мая, 2022 г.