Дети Великой Отечественной

В Высшей школе экономики работают люди, детство которых пришлось на послевоенные годы. Есть и те, кто родился до 1941 года, пережил голод и тяготы эвакуации и помнит день, когда по радио объявили об окончании войны. Сотрудники университета поделились с «Вышкой для своих» своими детскими воспоминаниями.

Фото: Михаил Дмитриев

«Письмо воспринималось как подарок судьбы»

Владимир Коссов, профессор департамента стратегического и международного менеджмента

Когда началась война, мне было почти 6 лет. 22 июня 1941 года был выходным днем. По радио передавали речь Молотова, и мама заплакала в голос. А я, когда услышал, что началась война с Германией, обрадовался: это же значит — мы поколотим фашистов! Все мое детство вокруг обсуждали войну в Испании и что фашистов надо бить. В тот день я так и не понял, отчего плачет мама.

Вскоре мы эвакуировались из Орла, где жили, в Рязанскую губернию — к маминой маме. Я запомнил бесконечную вереницу пеших и подвод, двигавшихся в туче пыли на восток. Машин шло мало: их забрали на фронт. Нам повезло: у нас была лошадь. Помню, мы едем, слышится гул, на колонну налетают немцы, начинают стрелять, и мы разбегаемся по обочинам.

На месте, в селе, все наладилось. Мужчин трудоспособного возраста я не помню. Дед не в счет — стар. Женщины трудились. Мама была бухгалтером и быстро нашла работу. У нас с младшим братишкой появились свои дела. Неподалеку тренировались военные, и мы, мальчишки, бегали на них смотреть. Отлично помню, как мы ждали писем с фронта. Появление почтальона на улице приводило всех в состояние возбуждения. Письмо воспринималось как подарок судьбы, но вдруг придет похоронка? Похоронок боялись. Кто ее получал, те молчали, но это сразу становилось известно. Это было у людей на лицах написано. Я тоже писал отцу и дяде и, чтобы письмо наверняка дошло, отправлял заказным. Дядя написал, чтобы я, ради бога, так не делал. Обычные солдатские письма в виде треугольника без конверта почтальоны разносили по окопам — такой был порядок, а за заказным надо было пробираться в тыл, и в это время тебя могли легко подстрелить.

Владимир Коссов с родителями и братом

Фото из личного архива Владимира Коссова

Мне очень повезло: два близких мне человека, отец и дядя, мамин брат, прошли всю войну на передовой и оба остались живы. В 1941 году дядя окончил десятилетку, его взяли в Рязанское пехотное училище, а уже в ноябре весь курс ушел на фронт. Большинство погибло, он получил два ранения, но выжил. Я потом читал, что, по статистике, из ребят — его ровесников в живых осталось 3%. После войны он выучился, переехал в Новосибирск, стал там известным человеком — ректором Новосибирского сельскохозяйственного института. 

Один из приездов дяди в Москву совпал с открытием мемориала на Поклонной горе. Мы приехали. Зашли в первый зал, а это Яхрома, зима 1941-го. Он увидел и почти заплакал: «Володя, я тут первый бой принял». И стал мне рассказывать: там церквушка на горе, там то, там это… Сразу узнал место

9 мая 1945 года я был в районном центре — селе Ухолово Рязанской области, где работали мама и бабушка. По радио сказали, что войне конец, и все, кто мог двигаться, высыпали на улицу и пошли на центральную площадь к исполкому. Это было нечто. Всенародное ликование — самое меньшее, как можно это описать. Салютов не давали (обычное село, одни гражданские), но было великое многолюдье. Что-то похожее случилось, когда в космос полетел Гагарин. Но в этот момент я уже жил в Москве и работал в лаборатории своего учителя — академика В.С. Немчинова. В 1963 году на ее основе был создан ЦЭМИ РАН.

Фото: Михаил Дмитриев

«У меня страха не было»

Виктор Маслов, профессор-исследователь департамента прикладной математики Московского института электроники и математики им. А.Н. Тихонова

В моем паспорте написано, что я родился 15 июля 1930 года, но это ошибка. На самом деле дата моего рождения 15 июня 1930 года. Мой дедушка, Петр Павлович Маслов, был известным экономистом, академиком (в те времена это звание присваивали редко), главой советской экономики. Если посмотреть учебники 20-х годов, все они под редакцией П.П. Маслова. Отец стал профессором, когда я был еще совсем маленьким. В военные годы он работал заместителем директора по учебной и научной работе в Московском кредитно-экономическом институте (сейчас это Финансовый университет при Правительстве РФ). А с семи лет я воспитывался отчимом, Поршневым Борисом Федоровичем, историком, как и моя мама. 

Когда началась война, мне было одиннадцать. Академиков из Москвы эвакуировали в Боровое, в Казахстан. Я прекрасно помню автобус, на котором уехал дед. Но я тогда почему-то не поехал, хотя мог бы. Позже мы с дядей и мамой поехали в Казань. Это был поезд для птиц крупного полета. Кроме нас, в купе ехали академик Кирпичев и академик Стырикович, довольно известные ученые. Мой отчим приехал позже.

Фото из личного архива В. П. Маслова

В Казани мы жили чуть ли не два года. Жили в маленькой комнате в коммуналке, которая принадлежала одному видному врачу, и он уступил ее нам. Наши родственники и знакомые в Казани были генералами, ходили в штанах с красными лампасами. Я очень гордился, что такие генералы к нам ходят. Гости разглядывали карты. Я помню, что один из них показывал, сколько километров немцы прошли за два дня — огромное расстояние. Но я не чувствовал страха. Я не верил, что придут немцы, и меня очень раздражали опасения генералов. При этом я знал, что мы победим. Другого быть не может.

Позже мы с родителями уехали в город Малмыж Вятской области и остаток эвакуации прожили там. Помню День Победы. Люди радовались, бросались друг другу на шею, прямо с ума сходили. Хотя определенный круг людей, к которому принадлежали мы, узнал про победу немного раньше, чем об этом объявили официально, но все равно этот день был просто замечательным! 

Во время Великой Отечественной войны советских людей объединяла любовь к Родине, ненависть к врагу и жажда победы над ним любой ценой. Как говорится в песне Булата Окуджавы, «нам нужна одна победа, одна на всех — мы за ценой не постоим». Чувство единения, гордость за победу, благодарность защитникам Отечества, которые ценой своей жизни защищали нашу страну, были незыблемыми. По крайней мере мне, подростку в конце войны, так казалось.

Фото: Михаил Дмитриев

«Все жили вровень, скромно так — система коридорная»

Геннадий Бондаренко, профессор-исследователь департамента электронной инженерии Московского института электроники и математики им. А.Н. Тихонова

Я родился в декабре 1945-го, так что детство мое послевоенное. Мои родители, офицеры, познакомились на фронте. Мама, по образованию учительница, окончила в начале войны химическое училище и служила начальником химической службы в том же полку, где и отец. Он был артиллеристом. Брат мамы погиб под Варшавой. Брат отца после 9-го класса ушел на фронт и служил в армии до 1950 года. Обстановка была сложная, начиналась холодная война, и его не демобилизовывали еще пять лет после победы. Вернувшись, он, уже взрослый человек, сел со школьниками за парту. Помню, когда мне было пять лет, я за компанию с дядей проходил программу 10-го класса и декламировал на память поэму Владимира Маяковского «Хорошо!».

Сразу после войны началось большое строительство. Папу, горного инженера, командировали на воскресенский цементный завод «Гигант», один из крупнейших заводов в СССР. Работа там велась круглосуточно, в четыре смены. Было тяжело, но люди не жаловались, понимали, что так надо. Отец работал начальником карьера. Когда я маленьким к нему приезжал, меня катали на бульдозерах, на огромных МАЗах, на вагонетках. А вокруг все белым-бело: белые дома, белые ветки деревьев, все в цементной пыли. Это я сейчас понимаю, в каких жутких экологических условиях люди работали, а тогда мне все это казалось очень романтичным.

Папу откомандировали в Москву лишь во второй половине 50-х годов, назначив начальником Мосвзрывпрома. По семейным обстоятельствам маме со мной пришлось уехать в Воронеж. После войны город был в руинах. Пострадали многие исторические здания, но благодаря самоотверженному труду советских людей его отстроили буквально за пять лет. Жили мы, как пел Высоцкий в «Балладе о детстве», «вровень, скромно так — система коридорная». Кухня на шесть хозяев. Но что характерно, я не помню ссор. Люди были счастливы, что тяготы войны закончились, и верили, что впереди нас ждет светлое будущее. Родители целыми днями работали, а мы, дети военного и послевоенного поколений, проводили время во дворах и на улицах. Взрослые считали нас всех своими, нас везде угощали, и это казалось совершенно нормальным.

Фото из личного архива Г.Г. Бондаренко

Каждое воскресенье я получал 10 копеек — на кино. В моем детстве не было такого понятия «дети до 16 лет не допускаются». Фильмы были без эпатажа, и мы ходили со взрослыми на вечерние сеансы. А днем — сами. В кинотеатрах шло много детских фильмов, в основном патриотических. Из тех лет запомнились «Сын полка», «Судьба барабанщика», «Молодая гвардия». Мы смотрели их по многу раз. Особенно мне нравился «Подвиг разведчика» с Павлом Кадочниковым в главной роли. Когда играли в войну, мы очень любили повторять фразы из этого фильма: «Астахов не предатель, предатель — Бережной», «Вы болван, Штюбинг!» и другие.

В период с 1948 по 1964 год День Победы не был официальным выходным днем. Тем не менее в этот день устраивали салют, народные гулянья и концерты. Я участвовал в школьной самодеятельности, и мы, дети, ездили выступать перед бывшими фронтовиками. Готовились серьезно, разучивали стихи и песни военных лет. 9 Мая отмечали и родители: вечером встречались с фронтовыми друзьями, сидели за столом, пели фронтовые песни. Долго эта фронтовая дружба длилась — и у мамы, и у папы.

Фото: Михаил Дмитриев

«В детском восприятии это выглядело как норма»

Александр Гофман, профессор департамента социологии факультета социальных наук

Я знал, когда родиться: дождался окончания войны — и родился. Это произошло в августе 1945 года. Но получилось так, что родился я в одном полностью разрушенном городе, а через два года мы переехали в другой, тоже полностью разрушенный город. Первый назывался Сталинград, второй — Кишинев. И оба были уничтожены. Мы ютились в каких-то каморках, но так жили все. В детском восприятии это выглядело как норма. Все вокруг было таким. Все разрушено. И что причиной тому война — это почти отсутствовало в моем детском сознании, во многом, конечно, благодаря самоотверженности родителей.

Мои предки — бессарабские евреи. Бессарабию присоединили к СССР в 1940 году. В начале войны отца забрали в трудармию, а мама бежала из Кишинева со своей пожилой матерью, моим старшим братом (1942 года рождения) и сестрой (она родилась в 1936 году) на руках. Пробирались с пересадками на восток, пока не осели под Сталинградом, в колхозе на берегу Волги. Место называлось Бекетовка. Там и пережили Сталинградскую битву.

Первые послевоенные годы были голодными. Сразу после моего рождения от голода умерли мой трехлетний брат и бабушка, мама моей мамы. За мою жизнь, конечно, тоже боялись: по рассказам мамы (впрочем, довольно редким, так как вспоминать о войне родители не любили), молоко найти удавалось не всегда. В 1947-м семья — родители, старшая сестра и юный я — вернулась в Кишинев, который покинула в 1941-м. Город был почти полностью разрушен. Бедность — ужасающая. Все жили бедно, но даже по сравнению с другими мои родители были очень бедны. Мы вчетвером жили в съемной проходной комнатке площадью 7 квадратных метров, с проломленным потолком и, конечно, без электричества. Спал я на двух табуретках. Потом мой дядя-столяр, брат матери, изготовил для меня из дерева и мешковины раскладушку. Поразительно, но в таких условиях родители умудрялись иногда принимать гостей! Так мы жили до 1953 года, когда купили полдомика в общем дворе недалеко от прежнего места жительства. Там условия были уже несколько лучше. Тоже бедность, отсутствие канализации, колонка с водой на улице, запах дворового туалета и мухи, мухи, мухи… Но электричество уже провели.

Я рос худым и бледным мальчонкой, до трех лет не ходил и не говорил. И даже когда еда появилась, я сам не хотел есть. Испытывал какое-то отвращение к еде, и мне до довольно солидного возраста казалось странным, что люди придумали столько разных видов еды: борщи, котлеты и т.п. Мне казалось все это ненужным. Зачем все это, если существуют рогалики и лимонад?! Родители постоянно боролись за то, чтобы я ел. Полюбил я еду лишь лет в 18, когда уехал из отчего дома, стал ленинградским студентом и зажил самостоятельной жизнью. Тогда я по-настоящему ощутил ценность еды как таковой. Более того, я постепенно превратился в этакого худощавого обжору.

Фото из личного архива А.Б. Гофмана

Из раннего детства запомнилось, как родители брали меня с собой на предвыборные концерты, а отец — еще и на демонстрации 1 Мая и 7 Ноября. Играли оркестры, я танцевал к удовольствию отцовских сослуживцев. Лет в 5–6 дома, перед гостями-родственниками, став на стульчик, я по их просьбе исполнял песню «На Волге широкой, на Волге далекой…».

Мне кажется, в детстве у меня было сильно развито воображение (возможно, в какой-то мере оно и сейчас у меня сохранилось). Вероятно, этому способствовало и чтение, к которому я пристрастился в начальной школе. Вокруг захолустье, трущобы и т.п. Но благодаря чтению и воображению я в фантазиях уносился в далекие места и времена, погружался в захватывающие события, далекие от скучной повседневности.

Конечно, говоря о своем послевоенном детстве, я должен подчеркнуть огромное значение моей первой школы-восьмилетки, где были прекрасные учителя, безусловно оказавшие на меня огромное влияние. Оно всегда со мной и во мне, даже когда я непосредственно его не ощущаю; то же самое относится и к моим институтским преподавателям. Школьные учителя тогда совсем недавно пережили страшную войну и активно участвовали в ней. Следы этого участия были буквально перед глазами школьников. В связи с этим вспоминаю своего учителя физкультуры Ефима Григорьевича Турянского, участника Курской битвы, который горел в танке: лицо у него было обезображено, он носил на лице повязку, закрывавшую отсутствующий глаз. До сих пор я делаю какие-то простые физические упражнения, которым он научил нас, школьников, в то далекое время. Прекрасным учителем математики в той же школе был Давид Владимирович Рашковский, который преподавал у меня с 5-го класса. Он лишился на войне обеих ног и передвигался на протезах. При этом я не помню, чтобы кто-то из учителей-фронтовиков рассказывал что-то о войне; видимо, им было тяжело предаваться фронтовым воспоминаниям, душевные раны были еще слишком свежи, и им хотелось больше погружаться в мирную жизнь.

Еще раз хочу подчеркнуть: в детском сознании, на мой взгляд, мир воспринимается как естественный, фундаментальный, прочный и единственно возможный. Поэтому те трудности, бедность, о которых я говорил, воспринимались мной и, видимо, моими сверстниками как нечто вполне нормальное, а радостей, вероятно, было не меньше, чем у наших теперешних внуков. Родителям, конечно, приходилось тяжело, при этом они были людьми в высшей степени самоотверженными. Самое же главное: несмотря ни на что, это было уже не военное, а послевоенное время. Ведь мир — безусловная ценность, и после той страшной войны это ощущалось особенно сильно.

5 мая, 2023 г.