«Это мы для них, а не они для нас»

15 декабря исполняется 70 лет главному эксперту не только Института образования НИУ ВШЭ, но и вообще всего российского образования Анатолию Георгиевичу Каспржаку. О том, как он жил, кого и чему учил, а чему учился сам, юбиляр рассказал «Вышке для своих».

«Мы все хотели быть космонавтами»

Любому человеку непросто посмотреть на себя со стороны. И мне в том числе. Особенно сейчас, когда есть повод обратить взгляд в прошлое. Как говорил Оскар Уайльд: «Трагедия старости не в том, что человек стареет, а в том, что он душой остается молодым». Впрочем, если просите…

Я пошел в первый класс в 1961 году, через четыре месяца после полета Гагарина в космос. Любопытно, но школа, которую я посещал, находилась примерно в двухстах метрах от здания, где сейчас располагается Центр культур ВШЭ. Так что первые 17 лет жизни я провел на улице Воронцово Поле, в коммунальной квартире — так было принято в семьях московских интеллигентов, к которым относились мои родители, преподаватель вуза и врач. Школа была во дворе нашего дома. Перед занятиями тогда давали два звонка: один за пять минут до начала урока, второй возвещал о его начале. В теплое время года, когда окна были открыты, я слышал первый звонок, выходил из дома — и через две минуты заходил в класс. Так что ни «француз убогой», ни родители ни в Летний сад, ни в школу меня не водили.

Вообще, 1961 год был, на мой взгляд, переломным: дети поколения победителей сменили мечту. Отказавшись от карьеры танкиста или матроса, мы стали готовить себя к непосредственному участию в покорении космоса. Потому неудивительно, что самое яркое впечатление того времени — приезд в нашу школу летчика-космонавта СССР №3 Андрияна Николаева. Мне до сих пор непонятно, как в типовой актовый зал, рассчитанный человек на 200, втиснулись все ученики и учителя школы в полном составе. И в течение нескольких часов не испытывали кислородного голодания. Ну а после встречи все было как в фильмах периода хрущевской оттепели. Школьники (мы то есть) бежали за машиной, которая увозила от нас в сторону Курского вокзала человека, совершившего первый многосуточный полет в истории космонавтики.

«Я был немножко скандальный ученик»

В 1966 году в СССР состоялась реформа образования, произошел отказ от производственного обучения, появились школы, в которых углубленно изучался не только иностранный язык, но и другие предметы. К этому времени мой папа, вузовский профессор, убедился, что из дворовой школы, в которой сын учился на одни пятерки и четверки, не прилагая ровно никаких усилий, его надо забирать. Так состоялся мой переход в 330-ю школу, в которой были математические классы. Сегодня она называется «Покровский квартал» и является частью Распределенного лицея ВШЭ, а ваш покорный слуга — председатель управляющего совета этой школы. Вот так в жизни бывает, круг, как говорится, замкнулся.

Отличником, да и хорошистом, я не был. Изучал только то, что мне нравилось. Но и здесь без эксцессов не обходилось. Уточнив несколько раз позицию учителя географии, я понял, что никогда не получу по этому предмету больше тройки. Впрочем, меня это ничуть не волновало. Смотря на себя того из дня сегодняшнего, могу констатировать: я был немножко скандальный ученик. Что не мешало мне избираться председателем совета дружины и секретарем комсомольской организации школы. К общественной работе в нашей школе относились с душой, неформально, участие в ней, во-первых, приносило мне колоссальное удовлетворение и, во-вторых, подарило первую встречу с практическим, бытовым диссидентством. Когда я наконец-то нагнал класс по математике (в первый год перехода в девятый математический перебивался с двойки на тройку) и подал учителю идеально выполненную контрольную, то получил за нее «четыре», хотя ни замечаний, ни исправлений не было. После урока я спросил (это был замечательный учитель): «Почему, что не так?» В ответ услышал: «Вы, Каспржак, никогда не получите больше четверки, потому что вы секретарь комсомольской организации». Это был 1969 год. Только люди, жившие в это время, способны оценить смелость, можно сказать, гражданскую дерзость, на которую пошел учитель. Впрочем, как человек, 47 лет проработавший в школе и вузе, педагогически действие коллеги никак не могу оправдать. Тогда же было просто ужасно обидно.

Ну а вообще у меня были хорошие учителя — будь не так, я бы вряд ли пошел в педагогику. Еще одна важная деталь. С одной стороны, они почти все были ветеранами войны, как следствие, ничего не боялись и были независимы в суждениях. Но с другой — это были советские люди, у которых на все был только один правильный ответ, в том числе на вопросы, которые вообще ответа не имеют. И это понятно. Ведь эпиграфом ко всем учебникам, по которым они учились, была фраза вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». А ведь мысль, стоящая за этой максимой, — идиотизм не только с точки зрения диалектики, но и с точки зрения здравого смысла. Мы же эту фразу сначала читали, потом писали и, главное, многократно повторяли, до тех пор пока не переставали задумываться над тем, что стоит за этими словами.

«Откуда у меня такая фамилия»

То, что тех, кто не очень правильного происхождения, в хороший вуз не берут, мне довольно рано аккуратно объяснили родители. Сделаю маленький экскурс в семейную историю. Моя мама еврейка, что в Советском Союзе 60–70-х было плохо, но не смертельно. Папу же угораздило родиться в славном городе Париже. Его мама (моя бабушка) 9 января 1905 года находилась среди студентов, засевших в здании Московского реального училища Фидлера, став, таким образом, участником первой русской революции. Спасло ее от ареста то, что она в этот момент не была совершеннолетней, что позволило прадеду перевести социал-демократку Веру из московского университета в Сорбонну, где она вышла замуж за поляка (подданного Российской империи, между прочим) Мартина Каспржака. Там, в Париже, родился мой папа. Вот откуда у меня такая фамилия. Это очень хорошее на первый взгляд происхождение подарило возможность наблюдать фото бабушки в Музее Революции, но навсегда перекрыло путь к поступлению (очередной парадокс советской власти) в тот вуз, где надо было писать в анкете данные дедушки, который оказался «родственником за границей». То есть вузы первого ряда, как бы сказали сегодня, для меня были закрыты. Можно было поступать в строительный, пищевой, например, что меня никак не привлекало. Доступен «по анкете» был театральный институт, но класса с девятого я понял, что для самореализации в этом виде деятельности мне хватало художественной самодеятельности. Решение пришло неожиданно даже для меня самого. Когда учительница физики, которая к тому же была у меня классным руководителем, спросила, куда я буду поступать, я за мгновение решил, как оказалось, на всю жизнь этот определяющий судьбу вопрос и сказал, что буду учителем. Позже, в институте, у меня было несколько попыток вернуться в науку, в физику то есть. Но руководитель Первого отдела Московского государственного педагогического института им. В.И. Ленина, выяснив, что Париж, в котором родился мой отец, относится не к Псковской губернии, а к Франции, быстро это дело прекратил.

Московский государственный поющий институт

В те годы МГПИ им. В.И. Ленина выполнял функцию второго московского университета для людей с не очень правильной с точки зрения советской власти биографией. Это в первую очередь относилось к преподавателям. Сейчас точно понимаю, что по составу преподавателей наш «ленинский пед» был не слабее МГУ. Студенты же были другие: треть — не прошедшие в главный вуз страны «по биографии», вторая треть — целевой набор выпускников школ колхозов-миллионеров, остальные — иностранцы из дружественных нам, как бы сказали сегодня, стран: монголы, кубинцы, дети испанцев, спасавшихся в СССР от Франко. Любопытная была компания, которой прямо на первой лекции заявляли, что те, кто будет плохо учиться, пойдут работать по распределению в школу. Это был, конечно, перебор, образ, но близко к правде.

Аббревиатуру МГПИ (Московский государственный педагогический институт) сами студенты расшифровывали как Московский государственный поющий институт. Название перешло к нам по наследству из 60-х, когда в нем учились Юрий Визбор, Ада Якушева, Юрий Ряшенцев, Юлий Ким, ближе к нам — Вадим Егоров, Александр Васин. Закрытый в год моего поступления КВН, театры, клуб студенческой песни и т.д. Сейчас это трудно вообразить, но на танцах у нас как-то играла тогдашняя «Машина времени», а в соседнем клубе выступал молодой Александр Градский с ансамблем «Скоморохи». Это был своего рода центр молодежной полуподпольной культуры, располагался он где-то на Малой Пироговской улице. И все это не могло не оказать влияния на людей, которые в этом институте учились.

Оборачиваясь назад, в студенческие годы, думаю: это даже хорошо, что меня тогда не взяли в большую науку. Мне всегда нравилось работать с людьми, а не с приборами. Всю жизнь чувствовал себя счастливым в аудитории, так что думаю, что применительно к моему случаю точно подходит поговорка «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Потом была одна практика, вторая. На пятом курсе учитель, к которому я был прикомандирован на преддипломную практику, сломал руку. Мне пришлось взять всю нагрузку. Так моя практика превратилась в стажировку. Учеба логически закончилась тем, что я пошел работать в школу.

«Учитель не всегда прав»

Школа №381, которая хотя и была расположена в районе Богородское, недалеко от Преображенской площади, но считалась сильной, имела в своем составе математические классы. С учениками сложились замечательные отношения. От одного из восьмых классов (в то время это был последний класс основной школы) в конце учебного года я получил один из лучших подарков в своей профессиональной жизни — совместную фотографию с подписью: «Дорогому Анатолию Георгиевичу. Не всем же быть инженерами». Мы вместе отдыхали, ходили в походы, ремонтировали кабинет, но обстановка в школе была такой кондово советской, что мне там было не здорово. Помню, как в августе 1976 года пришел на свой первый в жизни педагогический совет. Прическа была в стиле «Битлз», уж больно не хотелось стричься после военных лагерей — собирался избавиться от волос непосредственно перед 1 сентября. Но после того, как директор на всю аудиторию, указав на меня, сказал: «Вот, у нас тут появились длинноволосые хиппи», — я не стригся еще месяца четыре. И так было во всем. Ну а когда в мае мне объявили, что классы, которые я вел, у меня отберут, я подал заявление об уходе. Принуждения со стороны администрации не последовало, хотя отработать выпускник должен был по распределению три года.

Наступило лето. Свободный художник (я то есть) с молодой женой уехал к дяде в Архангельск рыбу ловить, грибы собирать. По возвращении думал поступать в инженерный вуз, а школу бросить совсем, но получилось по-другому. В школе №381 со мной работала учительница иностранного языка. Наше знакомство началось с небольшого, но важного для меня события, во многом определившего мою дальнейшую профессиональную жизнь. В первые дни работы подопечные изгалялись по полной — проверку на вшивость никто не отменял. Особенно усердствует подросток-семиклассник. Нервы молодого учителя физики не выдерживают, я подхожу к нарушителю, беру его за шиворот, отрываю от земли и несу извивающегося и попискивающего пацана (никогда не отличался силушкой богатырской, но в стрессовой ситуации все становится возможным) к его классному руководителю. Рандеву состоялось в коридоре. В глазах опытной учительницы, наблюдавшей за этим цирковым номером, прочел плохо скрываемую улыбку, расцененную мной как издевательство. Задыхаясь от гнева, Анатолий Георгиевич (как же быстро наш брат обрастает отчеством) выкрикнул: «Вот что хочу вам сказать! Вашего Иванова (Петрова, Сидорова, не помню) я учить не буду!» Повисла театральная пауза. Потом последовал ответ, навсегда перевернувший мое отношение к сути нашей профессии. «А кто его будет учить?» — тихо, но очень уверенно выговорила она. Рука разжалась, ноги мальчика достигли пола… я развернулся и… побрел обратно в класс. Мальчик побрел за мной. Я же задумался о неоднозначности ситуации, которая может сложиться в аудитории, о том, что учитель может быть не всегда прав и вообще учителю важно думать, что он не всегда прав. Задумался, что это мы для них, а не они для нас. В этот момент, думаю, во мне начал рождаться учитель.

Можно ли было предположить, что классным руководителем смутьяна окажется учитель английского языка Майя Ханановна Сартан, которая стала сначала моей неформальной наставницей, а затем коллегой. Когда же в конце учебного года, как я уже говорил, я покинул школу, она рекомендовала меня своему мужу Науму Ефимовичу, директору 388-й школы, в которой я проработал следующие 24 года. Стал директором, надеюсь, учителем… впрочем, об этом не мне судить.

«У меня был свой кабинет, но меня в нем не было»

В советское время стать заместителем директора, пусть и по воспитательной (не учебной!) работе, в 23 года — все равно что в наше время поставить директором школы студента-третьекурсника. Должность эта, справедливости ради, тогда очень правильно называлась — «организатор внешкольной и внеклассной воспитательной работы». Тут вам и театр, и литературные концерты, в которых выступают чтецы первой величины: Владимир Заманский, Рафаэль Клейнер, Юрий Савич, многие другие. Затем — период увлечения декабристами, одной из нравственных опор советской интеллигенции. Потому каждое 14 декабря (день нашего с супругой бракосочетания) мы всей школой (ну, человек 300–400) ехали в Петербург, чтобы прочесть стихи на кронверке Петропавловской крепости. Все это постепенно сойдет на нет, когда появятся публикации, в которых говорится, что взгляды Милорадовича, смертельно раненного на Сенатской площади, были как минимум не менее либеральны, чем у героев нашего романа. После этого — летние трудовые лагеря, организация вокально-инструментального ансамбля, на инструменты для которого старшеклассники сами заработали, пропалывая свеклу. Ну а когда появляется ксерокс (о чудо!), в школе появляется газета. Нормальная, настоящая, на бумаге. Она и сегодня издается, «Пугачевка, 6» называется.

Все эти шесть лет у меня был, как положено, свой кабинет — но меня в нем не было. Молодой Анатолий Георгиевич мигрировал между спортивным залом (цокольный этаж), в котором мотивировал учительскую команду по футболу к матчу с учениками, и пятым этажом, где в актовом зале квартировал театр. Думаю, что в этой должности я был абсолютно счастлив, даже несмотря на то, что в какой-то момент ее переименовали в заместителя директора.

«Что я, дурак? Выучу я французский!»

Прошло десять лет счастливой работы в школе. За это время пришло осознание, что в ней, родимой, существует два пространства. Первое — вне урока, где была свобода и мне было вполне комфортно. И второе — урочное, строго регламентированное. Как-то мы с моим соратником, Михаилом Владимировичем Левитом, возвращаясь после выпускного вечера, а потому пребывая в философском настроении, пришли к выводу, что сделали в предлагаемых условиях все, что могли, и ничего больше в этой школе сделать не можем. Так в 1985 году я почувствовал, что во второй раз готов уйти из школы.

К этому моменту у нас с супругой было двое детей, а жили мы в однокомнатной, не принадлежавшей нам квартире. Нужно было строить кооператив, как тогда говорили, который стоил примерно 5 тысяч рублей при заработной плате 178 и ни копейки больше. Это было мало реально. Единственный выход — ехать за рубеж, преподавать физику на иностранном языке в школах или университетах развивающихся стран, демонстрируя тем самым преимущества социалистического строя. Моя жена была как раз такого рода специалистом, имела право преподавать физику на французском языке. Тут-то ко мне в голову пришла очередная шальная мысль: «Что я, дурак? Выучу я французский!» Пошел на курсы подготовки специалистов для работы за рубежом, освоил язык, сдал экзамены. Главное, как потом выяснилось, получил опыт ученичества, чего желаю каждому взрослому (быстро понимаешь, как ты не прав, когда ставишь отметки). И, не получив окончательного распределения (были только предварительные договоренности), поехал отдыхать в Крым, где меня нашел (это было не так просто, мобильных телефонов не было) звонок заведующего РОНО, которая мне сообщила, что Наум Ефимович не очень хорошо себя чувствует и рекомендует меня на должность директора школы.

Так осенью 1986 года состоялось мое возвращение в свою же школу уже директором. И началось. Сначала понял, как болезненно проходит эволюция из любимого учителя в ненавистного всем директора — приказывать же надо. Затем — потеря друзей, которых по менеджерской неграмотности сделал своими заместителями. Одним словом, основы менеджмента мне пришлось учить не по учебнику, констатирую, перефразируя трибуна революции.

«Советская школа берет курс на многообразие»

Годы правления Михаила Сергеевича Горбачева — золотой век российского образования, на мой взгляд, как минимум для реформаторов, к которым себя отношу. Уже в конце 80-х советская школа берет курс на многообразие. Многие из тех, кто покинул школу, возвращаются в нее. И мы с тем самым Михаилом Владимировичем решаем делать гимназию: бюджетную школу для детей из семей интеллигенции, сохранившей образовательные традиции, понимающей ценность образования, но не имеющей из-за произошедших экономических преобразований средств на то, чтобы дать подготовку своим детям, которая позволила бы им поступить в университет. Так появилась Педагогическая гимназия. Педагогическая — потому что с 1981 года в нашей школе были педагогические классы, а вузом-партнером был тот самый МГПИ.

Но! Сделать гимназию — значит разрушить единую советскую политехническую школу. Замечу: райком партии еще есть, он не такой уже всемогущий, но продолжает рулить. История с гимназией приводит к прогнозируемому приглашению на ковер в этот властный орган. Начинают говорить, что Каспржак антикоммунист, скрытый враг, хоть и носит в кармане партийный билет (информирую, в то время директором московской школы нельзя было стать, не будучи членом КПСС). Ситуация накаляется. Идет 1990 год, мне 37 лет. Я молодой, наглый. Понимаю, что надо как-то защищать не только себя, но и только что открытую школу нового вида — гимназию. Тут объявляются выборы в Московский городской совет народных депутатов, иду на них и… выигрываю — безо всякой поддержки кого бы то ни было. В два тура, все как положено.

С этого момента в течение трех лет совмещаю работу директора с исполнением обязанностей заместителя председателя комиссии по образованию Московского городского совета народных депутатов. Работа и жизнь в политике — отдельный разговор. Скажу только, что по складу характера я руководитель нетипичный. За всю свою управленческою карьеру я, например, так и не научился принимать помощь от секретаря, пользоваться услугами персонального водителя, мне всегда было комфортнее самому напечатать документ или перевезти себя из пункта А в пункт В. Но тут подступило еще одно искушение. В условиях тотального дефицита опасался, что мы с женой, и особенно дети, привыкнут ходить на специальные распродажи и не стоять в очереди. Мы же тогда не знали, что через несколько лет наступит капитализм и джинсы можно будет приобрести всем и везде.

Ну а после конфликта парламента с президентом Борисом Николаевичем Ельциным и его указа 1400 («О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации») мне стало ясно, что ситуация развивается не в сторону демократизации и либерализации, а представительная власть теряет свои полномочия. В этой ситуации правильным выходом, на мой взгляд, было возвращение в школу. Но и тут все было не так оптимистично, как хотелось. Мои собственные исследования более позднего периода показали, что реформа российского образования на самом деле завершилась еще в 1994 году. Тогда же, в 1993-м, очень быстро стало понятно, что ничего принципиально нового мы сделать в существующей системе уже не сможем, что наше поколение свой первый тайм проиграло. Так начался подготовительный этап к окончательному уходу из школы.

«Я готовил людей к следующему окну возможностей»

В 2001 году я пришел в Московскую высшую школу социальных и экономических наук (обычно ее называют по имени создателя — Шанинка) деканом факультета, который готовит руководителей системы образования. Там родилась магистерская программа «Управление образованием». Понятно, что те 25–40-летние работники образования, которые у нас учились (мне было от 47 до 57), будут работать в другое время. Мы понимали, что надо готовить людей к следующему окну возможностей. В этом была наша (моя, по крайней мере) идея. Случилось это или нет — другой вопрос. Мы делали программу двух дипломов совместно с Манчестерским университетом, что позволило нам многому научиться, понять английское образование, узнать, что многое из того, что мы годами придумывали в школе, давно работает в образовательных учреждениях, расположенных на Британских островах.

В 2007 году, когда Теодор Шанин по возрасту оставил свой пост, я четыре года исполнял обязанности ректора. Всего четыре года, которые пришлись на очень сложный этап жизни организации. Последовательно и планируемо ушли два зарубежных генеральных спонсора. Надо было сокращать расходы (увольнять людей) и параллельно учиться зарабатывать. Так что фактически это была работа кризис-менеджера. За два года нам с командой удалось вывести школу из финансового кризиса. И тут мной была совершена очередная менеджерская ошибка. Справившись с ситуацией, кризис-менеджер должен уйти. Но слабость человека никто не отменял, и я объявил выборы ректора. Мне казалось, что, если теперь меня не назначили, а выбрали большинством голосов, мои «кризис-менеджерские победы» останутся в прошлом. Но… теорию и практику менеджмента никто не отменял тоже — и еще через два года избранный ректор попадает в немилость и к тем, кем руководит, и к тем, кто им руководит. Ничего не остается, как подать заявление об уходе.

«Можно я буду отвечать только за себя?»

Когда была закрыта эта дверь, мне было 57 лет. Три года до пенсии, за плечами 19 лет работы первым лицом двух организаций. Решаю, что больше отвечать за результаты других не столько не могу, сколько не хочу. Вспоминаю, что всегда хотел быть учителем, преподавателем, но никак не руководителем вуза уж точно. Можно я буду отвечать только за себя? И тут в моей жизни появляется Вышка. Ярослав Иванович Кузьминов через Исака Давидовича Фрумина (создатель и в то время научный руководитель Института образования, с которым мы были знакомы еще с тех времен, когда оба были директорами школ) приглашает меня к себе. Мы поговорили минут 30–40. С тех пор моя трудовая жизнь связана с Вышкой.

Правда, мечта стать просто преподавателем исполнилась далеко не сразу. Пришлось еще порулить департаментом образовательных программ института, программой «Управление образованием», которая вместе со мной плавно переехала в Вышку. Но тут уже степень ответственности была не та, щадящая, если так можно сказать, львиную ее долю брал на себя Исак Давидович. Так продолжалось до 2018 года. Когда же мне исполнилось 65 лет, я решил (быть может — мне позволили) все-таки заняться тем, ради чего я сюда пришел. Так наконец завуч, директор, декан, ректор, директор департамента, руководитель программы Анатолий Каспржак стал просто преподавателем.

Как долго это будет продолжаться — кто же ответит на этот вопрос… Одно знаю точно: пока те, у кого еще все впереди, готовы обсуждать со мной, как им жить дальше, буду работать, если, правда, здоровье позволит. Поймать бы только тот момент, когда ты поймешь, что больше не можешь зажигать в аудитории.

15 декабря, 2023 г.

Люди Вышки

Напишите нам