Рассказывают сотрудники. Историю рассказала Соловьева Екатерина Сергеевна

ПАРАШИН АЛЕКСЕЙ ПАВЛОВИЧ
(1922 – 2005)

Странно, но я совсем не помню, чтобы в детстве дедушка рассказывал мне о войне. Возможно, ему не хотелось вспоминать об этом страшном времени. Уже на пенсии он написал мемуары о своей жизни и в том числе о военных годах. Прочитав их, я была поражена. Я думала, каково это оказаться на его месте, как страшно, когда смерть так близко. Но одновременно думала, что во всем этом кошмаре есть место и для жизни, для смелых авантюр, для добрых шуток, взаимовыручки и поддержки.

За время войны дедушка был награжден Орденом «Красной звезды», медалью «За отвагу», медалью «За взятие Кенигсберга». Ниже отрывки из его воспоминаний.

«Война меня застала в лагерях. 22 июня 1941 г. утром нас подняли по тревоге. Весь полк в считанные минуты был выстроен на красной линейке. Командир полка полковник Розов от волнения дрожащим голосом сказал:

Товарищи офицеры, сержанты и солдаты! В 4 часа утра Германия нарушила наши границы и без объявления войны напала на нашу страну. Приказываю: немедленно разобрать весь палаточный городок, все тщательно замаскировать.

В первую очередь укрыть материальную часть. Все привести в боевую готовность. Прекратить хождение, рассредоточиться по местности, соблюдать светомаскировку.

Последовала команда: «Разойдись!»

Солдаты со своими командирами, как муравьи разобрали палатки, все замаскировали и стали копать ровики, окапывать орудия, трактора, автомашины. К обеду гремя моторами, один за другим покидали военные самолеты аэродром.

С наступлением темноты в небе появились немецкие бомбардировщики. Они, проходя над нашими головами, сбрасывали бомбы на аэродром. Душераздирающий вой и сплошная канонада от рвущихся бомб потрясла живописную местность лагеря. Вспыхивали пожары, вероятно от загоревших цистерн с горючим. Яркое зарево окутало все небо. Когда самолеты улетели, долго еще доносилось до нас глухие взрывы с пожарища, которые нам казались совсем рядом.

По телу шла дрожь от испуга, состояние было ужасное. Каждый из нас думал, а что будет дальше с нами? Как развернуться события. В эту ночь никто не спал, курили украдкой, пряча сигарету в рукав. Вдруг я почувствовал едким запах горелой тряпки. Оказалось, что вата в моей новой телогрейке горела полосой по всему рукаву. Снял телогрейку и долго возился, пока не потушил и не убедился, что горение прекратилось.

Утром полковая разведка доложила, что в Бобруйск ворвались немецкие танки. Нас с городом разделяла только река Березина, через которую шли два моста: железнодорожный и автомобильный. Полковник Розов дал команду нацелить орудия на мосты. Несколько выстрелов и оба моста были разбиты, фермы пролетов упали в реку, тем самым перекрыли движение танкам.

[…]

Прибыли в г. Горький, расположились в Гороховецких лагерях. Тяжелую технику сдали. Был организован новый 537 артполк со 107 мм легкими пушками с колесами на резиновом ходу. Не прошло и недели, как нас отправили на оборону Москвы. Немцы в это время подошли к самой Москве. Пехоты было мало. Натиск противника сдерживали артиллерией. Огонь вели беспрерывно и днем и ночью. В это время мы впервые услышали залпы наших знаменитых «Катюш», которые останавливались прямо на дороге, отстреляются и тут же уезжают в тыл.

[…]

Прямо в ходе боев наш 537 артполк расформировали и образовали 149 артбригаду АРГК резерва главного командования. Дали нам новые пушки 152 мм и один дивизион 122 мм. Позже бригаду включили в состав 11-й гвардейской ударной армии, меня перевели из связистов в вычислители. В мои обязанности входило производить привязку наблюдательных пунктов, батарей своего 2-го дивизиона, готовить данные для стрельбы по целям, засеченным разведкой.

По карте отыскивали репера и теодолитом или бусолью делали ходы, наносили координаты на планшет. Подготовку данных для стрельбы готовили графические, позже я научился делать подготовку данных аналитически, с учетом данных по метеосводкам учитывая давление воздуха, скорость и направление ветра. Калькуляторов тогда не было, все расчеты производил на логарифмической линейке.

[…]

Зима в это время была суровая, и солдаты сильно уставали, не было места, где можно бы обогреться и поспать. На передний край обед приносили в котелках, и пока идут - он замерзнет. Огонь разводить нельзя, чтобы не демаскировать свой ПП. Мерзлый хлеб пилили пилой, опилки съедали, а отпиленные кусочки сосали, держа во рту, пока не растает, правда от этого сильно ломило зубы от холода. Со временем научились пользоваться немецкими противотанковыми минами. Концом топора нарубим в железной облицовке отверстия и разожжем. Тол горит синим пламенем, как примус, только успевай котелки ставить и главное не никакого дыма.

[…]

Во время очередной бомбежки мы попрятались в ровики, которые наполовину были перекрыты, надежно защищали от осколков. Был слышен: сплошной свист падающих бомб и вдруг сильный удар! Земля, как зыбка, закачалась в разные стороны. Падающей землей от взрыва засыпало мне ноги. Осталось пространство над головой и туловищем под перекрытием. Я попытался вытащить ноги, не получилось. Становилось трудно дышать. На несколько минут в голове пролетело все детство, родная Козловка с Волгой, мать и братья с сестренкой, и даже как ловил раков на Большой Кокшаге, когда жили в Аргамаче.

Вдруг слышу какие-то стуки, это ребята откапывали меня. Оказывается и лейтенанта Осипова завалило одной бомбой, упавшей между нашими ровиками. Я, когда освободился от земли и вылез из ровика, первым делом попросил ребят дать мне закурить. Смотрю, они губами шевелят, а я ни чего не слышу, Мне от сильного удара немного контузило, как мне сказали в бригадной санчасти, куда нас увезли вместе с лейтенантом. Через два дня я вернулся в свой дивизион, хотя еще и не прошли головная боль, но слух восстановился.

[…]

Однажды остановились вечером на опушке леса на кратковременный отдых, солдаты развели костры, чай кипятят, техника стоит в походном состоянии.

А когда утренняя зорька осветила горизонт, увидели, что в 200-300 метрах от нас стоит немецкая часть. Сначала автоматная перестрелка пошла, пришлось с автоматом залечь за колеса штабной машины и вести огонь по противнику. Пули изрешетили кузов машины и прострелили два баллона, которые со свистом спустили воздух и сели на диски. Рядом с нами стояла установка «Катюши», она дала залп по лесу, а подоспевшие танки помогли, большая группа немецких солдат и офицеров оставшиеся в живых, вышли из леса и сдались в плен.

На другой день к нам пришел адъютант нашего командира бригады генерал-майора Дарькова Костя Проданчук - цыган. Он под Москвой служил у нас в дивизионе в разведке. Генералу он понравился, может, потому, что он знал немецкий язык, и он забрал его к себе адъютантом. Костя мне говорит:

— Слушай, Лешка! Говорят, что здесь в лесу совсем рядом разбитая немецкая часть находится. Пойдем, предложим сдаться им в плен. Им деваться некуда, кругом наши части, а пехота далеко вперед ушла?

— Как, вдвоем?

— Ну и что, не все ли равно им кому сдаваться, у них другого выхода нет.

— Надо командиру доложить - сказал я.

— Не надо, мы через час вернемся, мой генерал меня на вечер отпустил.

Я взял автомат, запасной диск с патронами, проверил наличие патронов в пистолете, на всякий случай предупредил сержанта Селиверстова, что пошел с Костей, через час-полтора вернусь, если спросит меня майор Кибец. И мы пошли около перелеска, рядом с дорогой, по которой двигались войска. Недалеко от нашей части пошла проселочная дорога прямо в лес. Мы свернули на нее, курили и рассуждали: вдруг они убьют или ранят нас.

— Нет, не посмеют, они сейчас не знают, как им спасти свою шкуру - сказал Костя.

Не далеко от леса стояла небольшая избенка. Костя зашел в нее, там жила одна старушка, которая сказала, что немцы ушли в лес,  там было их много.

[…]Мы решили идти к лесу на некотором расстоянии друг от друга. Чтобы в случае, если одного ранят или не дай Бог убьют, второй смог дать ответный огонь и вызвать своих. Костя шел слева от меня, я правее перебежкой приближался к лесу. Когда я добежал до опушки, встал за дерево, чтобы оглядеться. Недалеко от дороги, ведущей в лес, я увидел, как один немец лежал на земле, поднял автомат и стал целиться в Костю, второй видно спал за ним. Я испугался, что он откроет огонь по Косте и, опережая его, дал автоматную очередь и крикнул:

— Хенде Хох!

С земли поднялись два Фрица с поднятыми руками. Они вероятно спали, находясь в дозоре.

Подбежал Костя, мы отошли от опушки леса к густому кустарнику. Костя стал их расспрашивать. Один немец был легко ранен, вероятно моя пуля царапнула по касательной руку. Костя вынул из кармана пакет, перебинтовал немцу руку, стал закуривать. Немец вытащил свои сигареты, мы взяли у него по одной и закурили. После маршанской махорки сигареты показались слабыми и нам не понравились.

Костя послал одного немца к своим, чтобы они выходили с белым флагом и сдавались в плен.

Всем сдавшимся жизнь гарантируем. Мы остались с раненым немцем. От него мы узнали, что это есть пехотная часть, которая в боях потеряла почти всех людей и технику, спрятались в лесу,  а дальше оказалось болото, идти некуда, кругом русские.

Достаточно долго ждали и стали беспокоиться, что как бы нам не попало от своего начальства. Наконец, увидели большую группу с белым флагом, которые выходили из лесу. Костя пошел к ним, что-то там с офицерами говорил. Автомат у него висел на плече, а он все объяснял и махал руками. Я стоял в стороне и держал автомат наготове. Из лесу немцы все выходили и выходили, бросали в кучу свои автоматы, вставали в строй. Колонна человек 150-200 шла к основной дороге, Костя шел впереди. Какое-то подразделение чуть не обстреляло нас, увидев строй немцев. Пленных мы отдали пехотинцам, которые двигались по дороге, а офицеров, в том числе и одного высокопоставленного офицера, наверное, командира этой части, мы повели в свой штаб бригады, сказав, что действовали по спецзаданию и сами должны доставить своему генералу.

Пришли к штабу бригады, который находился не далеко от нашего подразделения в штабных машинах. Вышел Генерал-майор Царьков из машины. Костя доложил, что мы конвоировали остатки пехотной части. Солдат человек 200 сдали пехотной части, а офицеров 12 человек привели к вам.

Костя переводил, что говорили немецкие офицеры, переводил вопросы нашего генерала к немцам. Генерал спрашивал немцев: какая часть, армия, дивизия и т.д. Пленных отправили в штаб Армии.

Прошло некоторое время и меня вызвали в штаб бригады, где Генерал-майор от Президиума Верховного Совета СССР вручил нам с Костей Проданчуком по ордену «Красная звезда» за храбрость, мужество военную находчивость, проявленную при пленении немцев.

[…]

13 декабря 1943 года наши гвардейцы 11 ударной Армии атаковали противника южнее города Невеля. Там была окружена и уничтожена большая группа немецких войск в районе станции Бычиха. Овладев городом и ж.д. станцией Городок, наши части раскололи оборонительную линию Орша-Витебск-Ново-сокольники, считавшуюся у немцев неприступной. Бои были тяжелыми, немцы подтянули свой резерв, да и погода не радовала нас. Часто не могли доставить продукты, оставались без обеда или без ужина. Солдаты соберутся в землянке и начинают аппетитные разговоры:

— А вы кушали сибирские пельмени из медвежьего мяса с лучком и со свининой? - спрашивает сибиряк.

— Пельмени что, а вот шашлык из свежей баранины, пальчики оближешь - отвечает узбек.

— Нет, сейчас бы украинских галушек или сырников с холодным молоком.

И так каждый перебирает, чтобы он сейчас искушал. Во взводе был один азербайджанец, он плохо говорил по-русски, его звали Жopa. Кто-то его спросил:

— Жора! А ты троллейбус кушал?

— Нет, даже не слышал такого кушанья - ответил он. Все только посмеялись, не сказав больше ни слова. На другой день опять собрались и снова стали перебирать, кто что бы сейчас съел. А кто-то Жору спросил:

— Жора! А ты индюшку жаренную ел?

— Не обманешь, она железная - ответил он.

Конечно,  все долго смеялись, а кушать все равно всем очень хотелось.

[…]

27 июня 1944 года наши части под командованием Генерала Галицкого (он принял командование 11 Гвардейской Армии, а Генерал Баграмян был назначен командующим Прибалтийским фронтом) овладели городом Орша - мощным бастионом обороны немцев. Таким образом, мне пришлось побывать в Орше дважды, в начале войны и почти в ее конце.

В это время я больше всего находился с разведкой, майор меня посылал, чтобы точно привязать место расположения наблюдательного пункта и помочь связистам установить связь. Начальник разведки лейтенант Усенко уточнил обстановку в штабе и по заданному маршруту мы двинулись в путь на машине разведки. Утром рано, еще зорька чуть, чуть засветилась, мы подъехали к окраине какой-то небольшой деревушки. Машина остановилась, и мы спрыгнули с кузова на землю. Вдруг прострочила автоматная очередь, пули просвистели над головой. Заняли оборону. Кто- то сделал ответные очереди. Оказалось, что в деревне находились немцы, то ли обстановку не правильно донес лейтенант, или с ориентировкой спутался. Водитель пытался развернуть машину, но был сражен автоматной очередью.

Мы с разведчиками стали отступать. Один прикрывает другие бегут, а немцы не обращая на это бегут за нами, вероятно, хотели взять живыми в качестве языка. Помню, хочется быстрее оторваться, а ноги не слушаются. Впереди чистое поле и нет никакого укрытия. Бегу зигзагом, чтобы под пули не попасть, а немцы совсем близко.

Вдруг впереди нас застрочил пулемет, я упал на землю и никак не могу отдышаться от волнения. Это наши пехотинцы открыли огонь по немцам. Теперь пули над нашими головами свистели и спереди и сзади. Оказалось, что мы немного не добежали до линии обороны наших пехотинцев, которые были так хорошо укрыты и замаскированы, что мы проехали между подразделениями и никто нас не остановил и не окликнул.

Четыре разведчика и я остались живы. Один из разведчиков был ранен в плече. У деревни были убиты: водитель, лейтенант и два разведчика.

[…]

14 июля мы вышли к реке Неман, около литовского города Алитус. Быстро окопались, укрыли штабную машину. Перед нами встала преграда достаточно широкая и бурная река Неман. Немцы опомнились и начали обстреливать наши позиции. Мы с Селиверстовым Иваном залезли только что выкопанный ровик, который был небольшой, и мы сидели так тесно, что пока немец обстреливал, затекли ноги. Когда кончили стрелять, я говорю:

— Ваня! Пойдем к штабной машине, там укроемся под колесами, мне здесь что-то не по себе. Он согласился, и мы быстро перешли к машине, минут через 15 начался второй период обстрела. Спокойно пролежали, хотя снаряды с воем пролетали над нашими головами и рвались далеко за нами. Когда обстрел закончился, мы увидели, что вместо ровика, в котором мы укрывались, была большая воронка от снаряда. Я как увидел, так у меня по телу прошла дрожь. Недаром мне хотелось уйти из ровика, вероятно у людей имеется какое-то предчувствие.

[…]

9 мая 1945 года по всей стране прогремели салюты Победы. Наш дивизион выстроили,  и майор Кибец сказал:

— Дорогие товарищи! Мы с вами прошли трудные километры пути фронтовыми дорогами, добиваясь победы над фашисткой Германией. Сегодня объявили, что Великая Отечественная война закончилась, фашистская Германия капитулировала.

Вечная память нашим товарищам, которые не дожили до этого дня, отдав свою жизнь за независимость нашей Родины! Вечная память о них. Почтим их память минуток молчания.

Когда разошлись, солдаты стали обниматься, целоваться, у многих были слезы на глазах от счастья, что остались в живых и они этих слез не стыдились.

В этот же день мы въехали в Кенигсберг, остановились на северной окраине в местечке Марауненхов. Наша 149 артиллерийская, Краснознаменная, орденов Суворова, Кутузова и Александра Невского бригада, с которой я прошел путь от Москвы до Кенигсберга, расквартировалась в уцелевших особняках и кирпичных домах.