Рассказывают ветераны. Историю рассказала Сучкова Елена Матвеевна

Далёкое и близкое

Родилась я за 6 лет до войны. В силу возраста и жизненных обстоятельств не могу помнить многого. И воспоминания мои крайне отрывочны, но постараюсь изложить их хотя бы в хронологическом порядке.

Где-то в мае 1941 года мои родители снимают комнату и террасу в Малаховке. И вот, 22 июня неожиданно днем появляется мой отец, что для него было абсолютно невозможно. И прямо от калитки: «Срочно возвращаемся в Москву. Война, необходимо срочно собираться в эвакуацию. Брать с собой можно было очень ограниченное количество вещей (небольшой чемоданчик)».

И вот мы втроем стоим перед дверями наших 2-х маленьких комнат в коммунальной квартире в Аптекарском переулке. Рядом наши соседи, очень пожилая пара, Татьяна Тимофеевна и Николай Михайлович. Они были не просто хорошими соседями, а просто золотыми. Отец закрывает на ключ комнаты и ключ отдаёт им (не знаем когда вернёмся). А дальше чётко помню, громадный эшелон, вагоны–теплушки, внутри с 2-х сторон нары, мы на втором этаже. Только женщины с маленькими детьми. Наш путь в Саратов, где уже размещался народный комиссариат авиационной промышленности, где работал отец. Это самый конец июня или начало июля. Едем очень долго. Запомнились многочисленные остановки. По-видимому, это однопутка, остановки не объявляют, всё неожиданно и непредсказуемо по времени. Погода просто отличная, яркое солнце, двери вагона распахнуты, и наши молодые мамы выпрыгивают на землю. Это, что называется в чистом поле, никакого жилья рядом, можно пройти по зелёной траве к кустам. А ждем встречного эшелона, очень похожего на наш. Такие же теплушки, такие же распахнутые двери (раздвигаются направо и налево, как занавес в театре), на середине вагона не то палка, не то доска. И то, что я ясно вижу (до сих пор) молодые лица, солдаты из Сибири едут защищать Москву. Это было не один раз. Они стоя смотрят в нашу сторону, а я на них из своего вагона.

В Саратове размещаемся в студенческом общежитии Автодорожного института. У нас маленькая комната без удобств. Правда, есть радио (до сих пор отказаться проводить время без радио не могу). Радио не отключалось. Отца практически не вижу. На фронт из их организации не брали, но он постоянно «на заданиях». Маму взяли администратором в автодорожный институт, к тому времени она была аспирантом МВТУ на кафедре «металловедение». Остаюсь практически одна в дневное время с радио, ем, что оставили, общаюсь с ребятами во дворе. Теперь по поводу еды. Едим, что было и доставалось. Не голодали. Но оставлять на столе хлебные крошки, это невозможно и съедать всё, что было в тарелке. Больше всего помню серые трубочки толстых макарон и пшённую кашу. Казалось очень вкусно. Кашу с большим удовольствием ем и сейчас. И самые простые овощи. Щи да каша. И привычка на всю жизнь, ужасно боюсь собак и кошек и даже маленького жёлтого цыплёнка.

Однажды, совершенно неожиданно появляется отец в зимней летной форме, в шлеме, ноги до самого верха испачканы глиной. Мама ставит посередине комнаты корыто и приказывает мне отвернуться к стене и спать. Много лет спустя я узнала, что отец вместе с 2-мя сотрудниками их учреждения летал в осажденный Ленинград через линию фронта со специальным заданием. На обратном пути у них была вынужденная посадка (по-видимому, подбили) уже после города на болотах. Ну а дальше всё понятно. Надо было взлететь. Хоть самолётик и был лёгкий и небольшой, но взлётная полоса нужна. Квалификация была на должном уровне: починили, создали условия для взлёта и приземлились в нужном месте под Саратовом. Что они делали в Ленинграде? Теперь и это не трудно понять. Авиационных заводов там не было, а был приборный для авиации. Вот там что-то нужно было сделать до возможного появления немцев, чего к счастью не произошло. За это был получен орден ещё во время войны, вручал Шверник в Кремле. Все награды отца хранятся в музее Великой Отечественной войны на Поклонной горе с 2000 года.

Приближалась страшная Сталинградская битва. Как я теперь понимаю, немцы делали разведывательные ночные полёты. И в связи с этим, одно из самых ярких воспоминаний детства. Воздушная тревога ночью, я просыпаюсь на руках у мамы на улице. Она бежит в убежище. Открываю глаза и вижу картину воздушного боя. Грохот, скрежет, вспышки и два самолёта рядом. Теперь трудно представить на какой высоте. Но забыть невозможно. Конечно, не помню убежища (заснула там). И как мама меня несла, я ведь была большая, молодая была.

Многие, с кем мы были в Саратове, уезжали в среднею Азию, а мы остались. Надо было думать о школе. Многие дети там начали учиться. А мой отец сказал, что пойду в школу в 8 лет в Москве: «Мы вернёмся». Но тут я начала сильно болеть. Довольно неожиданно. Скарлатина и дифтерия одновременно и некоторое время спустя, корь. Высокая температура, уколы, которых я боялась, и меня постоянно обманывали, что больше не будет. И тяжелый болезненный сон. Надо было возвращаться. Как это произошло – ничего нет в памяти. И сразу в больницу в Москве. Вылечили, но с большим осложнением. Не помню, точно названия – расширение сердца. В школе запрещали заниматься физкультурой.

Мы вернулись, по-видимому, в самом начале 1943 года. Наши дорогие соседи вернули ключ и всё, в том виде как было оставлено. Не пропала ни одна иголка. Только книги частично залило водой, зимой не топили и прорвало трубы. Посредине комнаты установили печку, трубу вывели в окно. Окна занавешивали старыми одеялами и плотными тканями. Иногда приходили дежурные и говорили, где нужно поправить занавески, что бы на улице не было видно. Ну, а теперь 1-ого сентября 1943 года в школу. Первый год раздельного обучения. Так и попала полностью до 10-ого класса включительно – женская школа. Моя первая школа №353, Пушкинская. Тогда считали, что на этом месте именно он родился. И так на улице девочки 7, 8 лет. Многие пришли одни, кто-то с мамами или родственниками, с портфельчиками, абсолютно различными, все одеты в свои обычные платья, косички, никаких цветов. Учителя – женщины. Кто-то говорит слова о войне. Строят парами, и мы входим в школу. В классе примерно 40 человек. Нашу учительницу зовут Александра Сергеевна (как Пушкина). Ну, а дальше, тетрадки в косую линеечку, деревянные ручки с металлическим пёрышком, в центре парты чернильница непроливайка. В первую зиму какое-то время сидели в классе в пальто, не топили. На перемене каждому приносили чай и большой круглый бублик. Вкусно было.

Моему отцу, наконец, в 1945 году дали квартиру из 2-х комнат на Мясницкой. Здесь я живу до сих пор. Это был дом для сотрудников авиационной промышленности. Я плакала, не хотела уезжать от Комаровых. Такие замечательные соседи, просто как родные.

Да ещё важное впечатление от войны. Это еще на Аптекарском переулке, воздушные тревоги. Моя храбрая мама в убежище не ходила, закрывалась в ванной. Ну а потом, где-то в 43-ем, когда начались салюты… Какая была радость! А на лестничной площадке слышался топот детей, которые бежали с криками во двор, махали руками, радостно кричали с каждым очередным залпом.

Где-то к 44 году с радостью снимали занавески с оконных проемов. А теперь 9 мая 1945 года. Даже помню, какое на мне было платьице из байки. Вхожу в маленькую комнату, а там, на низенькой табуретке сидит отец. Лицо усталое. И он мне говорит: «Доченька, война кончилась». Я прижимаюсь к нему, плачу.

Сентябрь 1945 года. Мама работает на кафедре «металловедения» в МВТУ. Институт организует поездку по Волге для сотрудников и студентов. Корабль «Вячеслав Молотов». На каждой остановке выходили на берег, на экскурсии, но помню только Сталинград. И еще, совершенно замечательные студенты. Большая часть это фронтовики, одетые в гимнастерки. Теплыми летними вечерами они собирались на палубе, садились в кружок и читали вслух греческие мифы. Я приходила, стояла около них и слушала. И теперь, когда беру в руки книжку Кука, обязательно возвращаюсь в свое детство и вспоминаю этих студентов.

Про Сталинград. Таких ужасающих руин не было нигде. Собственно всё вокруг – это руины. Я с мамой поднимаемся на Малахов курган. Нужно смотреть под ноги: только сплошные камни, причем разных размеров и острые, трудно найти место, куда ногу поставить. Но мы идем, хотя медленно, отстаем от других. Поднимаемся, кругом ничего, руины. Спустя 15 лет, я поплыла этим же маршрутом. Была снова на Малаховом кургане. Кто-то сказал: «А это дом Павлова». От дома осталась вертикальная стена примерно в 4 этажа, и даже сохранились несколько оконных проёмов, через которые видно небо. И как эта стена устояла? Спускаемся к набережной, центральная часть расчищена для транспорта. Прямо по центру идет колонна пленных немцев в сопровождении конвоя. Мы ждём. И вдруг, из колонны выскакивает пленный немец и кричит: «Гитлер, капут». Никто не обращает внимания, тишина. Он встает на место, и они проходят мимо нас.

Ну а теперь, я желаю всем, кто моложе меня не видеть и не слышать даже того, очень немногого, что пришлось мне.