«Рентгенологи могут не замечать опухолей на снимках, если они ищут перелом ребра»

Исследователь НИУ ВШЭ Фрол Сапронов считает, что заниматься наукой при всей ее сложности и серьезности должно быть весело. В проекте «Молодые ученые Вышки» он рассказал о том, как исследует дислексию у взрослых и почему старается не обижаться на критику своей работы.

Как я решил заниматься наукой

Это сложилось само. Я с раннего детства говорил родителям, что буду ученым. Они сначала смеялись, потому что маленькие часто что-нибудь придумывают, но я был последователен. Начал увлекаться в школе биологией, писать олимпиады, потом пошло: «подарите мне микроскоп», «а подарите мне скляночки для экспериментов». Я уже в школе всерьез собирался стать ученым, только в определенный момент с биологии переключился на психологию.

Я родился и вырос в Южно-Сахалинске и уехал с острова в 16 лет, потому что поступил в СУНЦ НГУ (школа при университете в Новосибирске). 10–11-й классы я окончил там, а потом поступил в Вышку на психфак. Уже здесь я узнал, что в Вышке есть Лаборатория когнитивной психологии пользователя цифровых интерфейсов. Мне это было интересно. Кроме того, поскольку я изначально занимался биологией, мне достаточно легко было влиться. Сначала я стажировался, а уже на втором курсе меня взяли туда на работу, и я прижился.

Что я изучаю

Моя лаборатория изучает влияние взаимодействия с цифровыми устройствами на то, как протекают когнитивные процессы. Изначально я попал в эту лабораторию, потому что уже на первом курсе начал задумываться о том, что потенциально может мне принести деньги в будущем. Область, касающаяся взаимодействия с цифровыми продуктами, показалась мне перспективной. (Там действительно есть прикладная специализация, мы в лаборатории этим иногда занимаемся — исследуем удобство сайтов.) Я пришел к руководительнице лаборатории Елене Горбуновой и сказал: «Я ничего не знаю, но хочу писать у вас». Она до сих пор остается моей научной руководительницей.

Сейчас мои научные интересы связаны с изучением того, как сделать интерфейсы более инклюзивными. Мой диплом был посвящен тому, как люди с дислексией взаимодействуют с веб-сайтами. Кроме того, по гранту РНФ мы с командой изучаем категоризацию, то есть как человек объединяет объекты в группы, хранит в памяти и может находить.

Чем я горжусь

Больше всего я горжусь тем, что я успел за бакалавриат опубликовать статью в журнале первого квартиля. Для меня это личная победа — что я смог провести хорошее исследование, оформить в текст, ответить на замечания рецензентов и опубликоваться. Статья была про баннерную слепоту и про то, как эмоциональность баннеров влияет на их восприятие.

Когда мы начали анализировать полученные результаты, выяснилось, что нейтральные по эмоциональной окраске баннеры запоминались лучше. По всей видимости, у нас происходит научение работе с интернет-средой, и мы знаем, что что-то яркое, эмоциональное, бросающееся в глаза — это реклама. Чем меньше это будет похоже на конвенциональную рекламу, тем выше вероятность того, что мы это сможем запомнить, увидеть, распознать. Это подсказка для маркетологов. Правда, если они сейчас начнут поголовно делать нейтральную рекламу, она также станет незаметной. С другой стороны, это интересное свидетельство того, как наша психика работает: происходит не осознаваемая нами очень быстрая оценка того, на что нужно обратить внимание, а на что нет.

Над чем я работаю сейчас

Я надеюсь, что у меня получится хорошее исследование по теме дислексии. Оно может иметь социальную значимость: например, помочь в дальнейшем адаптировать учебные материалы для людей с подобным расстройством. В современном подходе дислексия — это не просто про трудность в чтении, это про дефицит в когнитивных процессах, который выражается еще и, например, в том, как люди приобретают какой-то навык.

В норме мы десять раз что-то повторили — и навык автоматизируется, а у людей с дислексией есть дефицит автоматизации. Я за это зацепился и придумал достаточно интересное исследование, не особо конвенциональное, и мы начали его реализовывать.

Сейчас нужно дособрать выборку, а это сложно. Мы пытаемся кооперироваться с коллегами из разных лабораторий, делиться находками. Дело в том, что еще лет 10–15 назад вообще не было такого понятия, как «расстройство обучения», а сейчас диагностика затрагивает в основном школьников и детсадовцев. Нам же нужны взрослые люди, у которых есть дислексия.

Найти их тяжеловато не только в российском контексте, но и в мировом. Взрослые должны про себя это знать. Они могут всю жизнь прожить, не понимая, что у них дислексия. Перерастая период, когда это максимально заметно, они приобретают навыки адаптации, начинают работать, им уже не так важно, как хорошо они читают, потому что в каких-то профессиях это уже не имеет значения.

О чем я мечтаю

О том, чтобы приобрести авторитет в науке, чтобы на мои работы ориентировались, они становились значимыми. Я мечтаю выходить на международный уровень, публиковаться в хороших зарубежных журналах, выезжать на конференции, общаться с коллегами. Для меня наука в том числе про коммуникацию друг с другом. Наши исследования должны согласовываться, друг на друга опираться.

Чуть меньше как ученому, больше как человеку в образовании мне хочется, чтобы наука становилась более доступной, более понятной в целом людям, потому что я не раз сталкивался с тем, что многие не понимают, зачем нужна наука, как она работает.

Ученые, на которых я ориентируюсь

Джереми Вольф — ученый, который много занимается зрительным восприятием и вниманием, изучает очень интересные феномены и показывает, как они работают в реальной жизни и как они могут мешать. Например, рентгенологи могут не замечать опухолей на снимках, если они ищут перелом ребра, им не хватает этого фокуса внимания. Или автомобилист может сбить мотоциклиста, потому что его внимание рассеивается из-за одновременного влияния множества факторов: скорости, музыки в салоне, звонка телефона и так далее. Психика не справляется с перегрузом.

Из моих преподавателей это в первую очередь Мария Вячеславовна Фаликман, которая долго была руководителем департамента психологии в Вышке, у нее очень много статей, она автор нескольких учебников.

И Энн Трейсман, создательница одной из очень влиятельных теорий в психологии, теории интеграции признаков. Мне очень интересно в целом, как она приходила к своим идеям, как она их развивала. Что самое интересное, она пришла к одному открытию раньше, чем к этому пришли нейробиологи.

Как проходит мой обычный день

Я пытаюсь вставать пораньше. Кормлю кота, учусь, если пары первые, или сразу сажусь за работу. У меня нет жесткой структуры, потому что задачи всегда разные. Когда-то я просто читаю много материала и пишу для себя обзор, когда-то придумываю дизайны исследований, когда-то приходится анализировать данные, когда-то — отвечать на комментарии рецензентов.

Обычно я прихожу в лабораторию и сам себе ставлю задачи и по ним планирую свой день. Единственное, что у меня стабильно, — по пятницам я веду пары у второго курса бакалавриата. Я семинарист, преподаю когнитивную психологию, и мы там проходим все когнитивные процессы, начиная от ощущений и заканчивая метапознанием.

Если бы я не стал ученым

Я бы, скорее всего, работал в UX-исследованиях. Такие отделы есть в «Яндексе», в Сбере, в Mail.ru, VK, в агентствах, которые предоставляют эти услуги. Или я бы работал в HR. На втором курсе я стажировался в HR-отделе в Adidas, мне в целом нравилось, но я понял, что не тяну одновременно лабораторию, учебу и Adidas, и ушел оттуда.

К счастью, пока я еще не взрослый самостоятельный ученый с большой зарплатой, мне университет подкидывает разные стипендии. Это мне дает возможность заниматься наукой, а не параллельно учиться, работать в лаборатории и подрабатывать где-то еще.

Что я думаю об этике науки

Сейчас у нас есть ресурсы для того, чтобы заниматься наукой этично. Например, у нас есть способы изучать мозг, не вынимая его из головы, и, на мой взгляд, это дает нам даже больше, чем если бы мы могли в него залезать, как хотим. Появляются методики, новые техники, аппараты: у нас уже есть не только МРТ, но и более новые установки типа fNIRS. Желание обойти трудности стимулирует науку развиваться.

Понятно, что люди не всегда знали, что такое этика, но сейчас времена экспериментов Милгрэма и Зимбардо прошли. У меня ощущение, что сейчас наука стремится к благодетельности. Во всяком случае, сообщество психологов, нейробиологов и лингвистов, в котором я нахожусь, почти всегда исходит из желания помочь: сейчас мы это сделаем и сможем что-то диагностировать на более ранних стадиях или сделаем цифровую среду комфортнее для людей пожилого возраста.

Мое любимое место в Москве

Я нечасто выбираюсь в какие-то классные места, потому что много работы. Но я люблю работать в кофейнях «Скуратов» — на Таганской и на Мясницкой.

Как я справляюсь с выгоранием

Когда меня спрашивают, кем я работаю, я никогда не говорю, что я ученый, говорю, что исследователь, потому что это будто бы менее окрашенное слово.

Иногда я просыпаюсь с мыслью: «А зачем мне это все надо?» Или: «Все, я не хочу ничего больше делать, зачем так много сложного?» Но в последнее время я понял, что, если хорошо питаться, спать по режиму и заниматься спортом (как твердили родители), это действительно помогает. Появляется желание чем-то заниматься.

Еще помогает поговорить с коллегами, которые почти все поголовно испытывают похожее состояние. Вы можете это с ними обсудить, друг друга поддержать.

В науке иногда не хватает положительной обратной связи, потому что она построена на критике. Ты написал статью, ее критикует сначала научный руководитель, потом рецензент, потом кто-то на нее сослался и сказал, что ты был не прав, ты приезжаешь на конференцию, показываешь, мол, смотрите, какой я молодец, я сделал исследование, а тебе в ответ: «А нам кажется, что вы сделали неправильно вот это».

Надо держать в уме, что это не ты плохой, это специфика области. Смысл работы в науке — это друг друга критиковать, искать слабые места и их пытаться исправить. Но, с другой стороны, надо понимать, что то, что ты делаешь, — это не просто так. Окей, тебя раскритиковали, но у тебя написана статья, или кажется, что ты сейчас ничего не успел и очень устал, но зато сколько исследований ты научился делать. Такие вещи помогают и подбадривают, но для меня всегда было главное, что наука — это, конечно, сложно, серьезно, но это в том числе должно быть весело и интересно.

Поэтому я стараюсь вставить мем в презентацию, написать пост, рассказать что-то друзьям, пошутить с коллегами и не забывать про реальную жизнь, что не всем интересно бывает слушать про твои нейроны, что иногда можно пойти посмеяться с друзьями и не нужно всегда засиживаться до позднего вечера в лаборатории.

Чем я еще увлекаюсь, кроме науки

Я люблю гулять с друзьями и один, слушать музыку. Еще я очень люблю все живое, поэтому у меня есть несколько комнатных растений. Мне нравится рассматривать листочки, опрыскивать, удобрять — в общем, заниматься тем, чтобы они не погибли. С недавних пор у меня появился кот — домашний друг, который не разговаривает и разносит квартиру. Цветочки, кстати, сильно пострадали от кота. Раньше в них был весь подоконник, сейчас остались самые стойкие.

Совет тем, кто начинает свой карьерный путь в науке

Не бояться начинать, и чем раньше, тем лучше. Умение делать науку приходит прямо по мере работы. Пока ты сам не спланируешь и не проведешь настоящий эксперимент, представление о том, как это устроено, достаточно абстрактное. Пока ты сам не получишь уйму непонятных цифр, которые нужно будет превратить в данные для анализа и потом проанализировать, ты в анализе данных не разберешься. Нужно не бояться приходить в лабораторию, просить проекты, брать задачи и пытаться с ними возиться.

Еще важно быть инициативным, просить что-то объяснить, потому что все твои коллеги тоже когда-то были глупыми студентами, которым все было страшно и непонятно. Они стали взрослыми учеными, и почти все всегда с удовольствием тебе что-то объяснят, это преемственность поколений.

Что я недавно посмотрел

Мне нравятся ироничные, комедийные сериалы российской новой волны — «Вампиры средней полосы», «Последний министр». Я хочу прийти домой и посмотреть что-то без сильной эмоциональной нагрузки, посмеяться.

Почему я люблю Сахалин

Я очень люблю свое островное происхождение. Для меня всегда было нормой море относительно рядом с домом, сопки прямо в городе, рыба и морепродукты, снежные зимы. Мне очень близка морская природа, я умею кататься на сноуборде, потому что в детстве горнолыжный курорт был прямо под боком.

На материке, как выражаются на Сахалине, для меня были удивительны очень многие вещи, потому что разница есть. Сахалинский сленг мой уже немножко потерялся, потому что здесь его никто не понимает. Например, никто не называет «Доширак» куксой.

Единственный минус — Сахалин очень далеко от Москвы. Мы особо не путешествовали, когда я был маленьким, просто потому, что было дорого даже до Москвы долететь.