Историко-мемориальный музей «Пресня»: опыт коллективной экспертизы

В рамках проектного семинара студенты-культурологи 4 курса продолжают изучать музеи, посвященные советской истории и культуре. Первым таким опытом стал музей «Дом на Набережной», затем студенты побывали в историко-мемориальном музее «Пресня», расположенном в Большом Предтеченском переулке. В этом месте, насыщенном историческими ассоциациями, они попытались ответить на несколько вопросов, связанных с функционированием уникального и сложного пространства музея.

Повседневность и революция

    Главный вопрос, который задавали себе студенты, оказался не только о музее. Размышляли ли они о выставке российской повседневности, расположенной здесь же, рассматривали ли временную экспозицию, посвященную Ленину, смотрели ли героическую диораму про декабрьское восстание 1905 года, их интересовало прежде всего то, как говорить об Октябрьской революции в год ее столетия?

 

Концепция музея

«Музей «Пресня» посвящён революционным событиям 1905 года, 1917 года и истории повседневности XX века. Выставочное пространство условно можно поделить на две части: первая освещает, в основном, события революционных лет начала прошлого столетия, а вторая представляет картины повседневной жизни людей. Сама модель музея довольно традиционна и консервативна, как и предложенная оптика повествования. В залах, посвящённых революции, на стенах и в интерьере прослеживается вся история важнейших событий прошлого. Здесь и участники революции, и плакаты с призывами, и алые знамёна с громкими надписями. Что ещё нужно для простого революционного счастья?». (С. Черненко)

«Локализация места — привязанность к Пресне — практически не работает. Когда посетитель проходит первую, историческую часть — «1905 год» — вторая часть, посвященная 1917 году, превалирует над ней, при этом нарративы переплетены между собой, и по большей части привязка относится к интерьерам 1917 года районного комитета большевиков. Однако в нарративном плане привязки к 1905 году практически нет: большая часть рассказа экскурсовода сфокусирована на эмоциональности (уже существующем мифе «кровавых боев на Пресне», при этом нет погружения в детали, так же как погружения в экспонаты), а после этого история переходит к интерьерам — уже 1917 года. Разница между экспозициями толком не чувствуется, поэтому революция 1905-1907 дискурсивно сливается с 1917 годом, становясь «подпоркой» для Главной Революции. Нет рассказа ни про существовавшие между ними событиями, ни анализа связи и различий между ними, а повествование экскурсовода строится на common knowledge посетителей об истории, и таким образом экспозиция «Пресня 1905 год» теряет свою значимость перед Октябрьской революцией; и вот уже снова Пресня, но 1917 года. Интерьеры начинают живо работать, представляя нам более «важные» фрагменты истории и стирая из памяти экспонаты, представляющие 1905 год». (Т. Ускова)

«Этот музей настолько аутентичен, что непередаваемый аромат  “советскости”, состоящий из композиции то ли старых книг, то ли чехословацких гарнитуров, а может и стремления в светлое коммунистическое будущее, сразу готовит к интересному опыту. Неприкрытые чугунные батареи, гардероб, лестницы, материалы отделки — не машина, а “дом времени”. И это ведь даже не часть экспозиции, а само здание!». (А. Кудрякова)

«Пресненский музей имеет длинную историю, и может, поэтому сюда бесполезно идти за чётким определением событий минувшего века. Ведь именно здесь начинается история революции, история крови и идеологии — Красная история. Хотя району и самому музею официально присвоили старое название местности, вход в музей, как и вход в метрополитен, обозначен советским названием: “Музей Красная Пресня”. И пусть руководство уже сменилось, достаточно регулярно проводятся новые выставки, это очевидно остаётся местом памяти. Оно даже кажется незавершённым, пустым без белой статуи Ленина.

Сегодня же не очень понятно, что именно музей хочет донести до посетителя: многое хочется уместить, но получается невнятный слоёный пирог. Архитектура, интерьер, большое пространство с аляповатой организацией движения рисуют образ брежневской эпохи. Экспозиция “История российской повседневности. XX век” кажется, изображает не повседневность, а моду: культовые вещи в жилых помещениях разных десятилетий. Первое здание музея, чудесный деревянный домик внутри обнаруживает изнанку революции в её незатейливой простоте мыслей и подручных материалов. Диорама – это огонь, как сейчас говорят – Великий Октябрь, в который приятно верить, настолько качественно она сделана». (Е. Горбачева)

«Единый взгляд на этот музей практически не складывается. Каждый отрезок музея сильно разнится с остальными. С одной стороны, это интересно и можно проследить, как в различные периоды времени вообще воспринималась история, но с другой — это сильно запутывает и усложняет восприятие. Все-таки, если говорить об этом музее как о музее революции, то важно все же разобраться, о какой революции идет речь». (А. Плотницкий)

 

Образ революции

«Я не увидела современной репрезентации революции как таковой — отношение к событиям 1905 и 1917 годов показалось нейтрально-положительным, но не идейным; это, впрочем, неудивительно — в нынешнем социальном дискурсе, на мой взгляд, в принципе отсутствует как чётко сформулированная «сверху» идеологическая позиция, так и пространство для рефлексии, в котором она могла бы выработаться «снизу»: быть очевидно «красным» после XX века кажется «не комильфо», но совсем отрицать тоже считается моветоном — музей выдерживает здесь осторожную наблюдательную позицию, в основном фиксируя, а не обсуждая.  Противопоставления «идеологически пропагандируемой советской» революции и «критически рефлексируемой современной» революции, мне кажется, сейчас не существует — если мы говорим именно о цельной концепции, а не об отдельных культурных проявлениях».  (В. Завертяева)

«1905 год здесь представлен с нетипичной точки зрения: у музея нет цели романтизировать первую русскую революцию, преподнести (как это порой до сих пор делается в учебниках истории) в качестве «генеральной репетиции» победоносной революции 1917 года. В ходе экскурсии становится ясно, что 1905 год обернулся многочисленными потерями, травмами, разрушениями, как для горожан, так и для городского пространства. Экскурсовод показывала, как меняется образ 1905 года в советском искусстве с течением времени, что демонстрирует плавающее отношение к этому феномену в советском сознании и обнаруживает большое поле для манипуляций с его интерпретацией». (С. Роговская)  























«Очевидно, что в советском историческом нарративе Революция 1917 года занимает центральное место, и с этим сравнима только Великая Отечественная Война. 1905 год – выпадающая из нарратива лакуна,  к слову, некоторые россияне даже не знают о революционных событиях 1905-1907 годов, или знают сравнительно меньше, чем о Революции 1917 года. Первая русская революция практически не окружена воспроизводящимися мифами и, пожалуй, одна из немногих опорных точек для нее — Пресненские события. Поэтому интересно посмотреть, как в процессе экскурсии происходит «возвращение» важности историческим событиям 1905 года и насколько оно удачно». (Т. Ускова)

 

Ленин — интимное пространство

«Как ни удивительно, но временная экспозиция «Квартира В.И. Ленина в Кремле» одновременно и вписывается в экскурсию, и стирает представление о Пресне и первой революции. Здесь происходит упор на интерьеры (как и во всей «значимой» части музея и диорамы), и мелкие детали — экспонаты — дискурсивно выпадают, теряются и еще больше исключаются из внимания посетителя. Исторически это время также «важное» — экскурсовод продолжает «восторженный» и эмоциональный тон, взятый в первой части и показывает основное лицо эпохи — Ленина. Посетителям показывают его личное (упор идет на его характер), посетитель касается «интимной» стороны его жизни, познает «вождя» с наиболее близкого расстояния — через интерьеры и эмоции (надо заметить, довольно теплые), транслируемые экскурсоводом. Эта риторика поддерживается тем, что мы видим и семью Ленина (комнату сестры), и проходим весь жизненный путь (от запрета появляться в России и слезного прощания с матерью до болезненной кончины). Надо отметить, что экскурсовод эмоционально представляет и следующего вождя, Сталина: очевидны «осуждение» и критика,  через сопоставление фигур Сталин-Ленин происходит еще большее возвышение Ленина». (Т. Ускова)

«Ленин здесь в каждой комнате в основном в форме бюста. Это создаёт впечатление невидимого присутствия, и возникают мысли о Большом Брате, который следит за тобой. Комнаты в этой части музея перекрыты, к экспонатам близко подойти нельзя. Но здесь появляются намёки на присутствие живого человека. Например, в зале заседаний на столе разложены газеты, стоят приборы для письма, и создаётся впечатление, что вот сейчас зайдут члены партии с Лениным, сядут и будут решать свои вопросы. В комнате сестры Владимира Ильича, Марии Ильиничны, на столике стоит открытая пудреница, и кажется, что вот-вот сюда присядет девушка, чтобы припудрить носик. Рядом с кроватью стоят маленькие тапочки, что рождает ощущение незримого присутствия хозяйки. В комнате самого Ленина есть плед — ещё одна вещь, в которой как будто сохранилось тепло живого человека. И это ощущение дополняют истории экскурсовода, которая умело вплетает в свой довольно-таки сухой рассказ семейные подробности повседневной жизни вождя. Эти маленькие детали создают чувство наличия чего-то живого из событий тех далёких лет, делая пространство более душевным, тёплым и даже интимным». (С. Черненко)

«На повседневную жизнь Ленина и его сестры было увлекательно посмотреть — забавно, что буржуазные привычки Марии Ильиничны нами сейчас трактуются как милые, простительные слабости (причём отчётливо феминизирующие её образ), а не нечто неприличное в сестре вождя мирового пролетариата, хотя я доподлинно не знаю, каким было отношение к этой информации в советский период — возможно, здесь я сама достроила себе образ». (В. Завертяева)

«Сначала посетители находятся в комнате, где в 1917 году был образован первый легальный Пресненский райком партии большевиков, потом — в комнатах В.И. Ленина и его жены Н.К. Крупской, видим кровати, на которых они спали, столы, за которыми работали (по сути, всю повседневность, которая сейчас, казалось бы, крайне актуальна), но это не впечатляет. Сложно представить, что кто-то из большевиков пользовался именно этим шкафом или говорил именно по этой, кстати говоря, единственной телефонной трубке, позволяющей связь с другими революционными штабами, — в этом экспозиция, посвященная Ленину, является самым логичным продолжением повествования о Революции XX века». (А. Фимина)

Героическая диорама в контексте советского застоя

«Одним из главных визуальных объектов музея является диорама “Героическая Пресня. 1905 год”, созданная советским художником Ефимом Дешалытом. Диорама — это своего рода апофеоз визуальности и зрелищности. Она позволяет попасть «внутрь» картины, погрузиться в изображение. «Героическая Пресня» представляет кульминационный момент баррикадных боёв 1905 года. Диорама включает зрителя в бурные события тех кровавых дней и не оставляет равнодушным даже сегодняшнего, визуально искушённого посетителя».  (С. Черненко)

«Самое слабое впечатление, как ни странно, на меня произвела диорама. Я не возьмусь сказать, связано ли это с «клиповым мышлением» современного человека, требующим от любой демонстрируемой картинки большей внутренней динамики, напряжённости и движущихся персонажей, или с неблизким мне ностальгическим кодом рефлексии над революцией, который был присущ мироощущению советской интеллигенции в 1970-80-х годах в противовес эпико-героическому мифу первой половины века; однако на протяжении всей демонстрации я не могла перестать думать о том, что все баррикадники — манекены, и о техническом «закулисье» происходящего («как это сделано?»).

Диорама не кажется мне антиурбанистической, несмотря на то, что изображает старую Москву с типичными двухэтажными деревянными постройками, церквушками и т.п. — может, для художника, “в кармане”, и существовал такой посыл, но внутри логики картины довольно очевидно ощущается, что для персонажей это просто обстановка; более того — обстановка на глазах рушащаяся, горящая, уходящая в прошлое, которую можно разобрать на брёвна для баррикады, использовать как инструмент для её собственного уничтожения и приближения «светлого будущего». Тем не менее, она органично вписывается и в ностальгический код — эдакое лирическое ретро-настроение, в принципе присущее 1970-м. Однако ностальгический код советских 1970-х, свойственная ему белогвардейская романтика в красных декорациях — на мой взгляд, более интересная проблема, чем просто различие между советской и современной репрезентациями революций: этих репрезентаций было намного больше, чем две — хотя бы потому, что советский период крайне неоднороден, не говоря уже о современном. Тот же факт, что после победы Великой Октябрьской революции революция 1905 года начала интерпретироваться как ступенька к победе социализма, а не просто кровавое воскресенье, довольно очевиден: когда некое событие свершается, мы начинаем выделять в череде многих только те предпосылки, которые могли к нему привести, и считать их неизбежными обстоятельствами».  (В. Завертяева)

«Примечательно то, каким образом диорама делит зрителей на тех, кто смотрит на всё через оптику “будущих белых” (те, кто располагаются слева) и “красных” — справа. Потому что красные были правы? Не может же это быть случайным совпадением.

Сам порядок изложения тоже не совсем строен: в начале речь идёт о переименованных улицах и практически современной истории района, а затем обращается к событиям 1905 года.

Удивительна позиция, которую демонстрирует диорама и сопроводительный текст. Наибольший акцент сделан на храмы, которые, как часто замечал диктор, были разрушены. Тут отмечен и героизм тех, кто отстаивал баррикады, и разочарование в последствиях революции. Может быть, в этом отражена попытка объективно взглянуть на ситуацию, но впечатление скорее противоречивое — оно не создаёт цельной картины.

На мой взгляд, эта диорама хорошо фиксирует неоднозначную культурную политику неопределённости в отношении революции». (А. Кудрякова)

« Поскольку диорама создавалась в советские годы, исторические события, отраженные в ней, представлены в большей степени как героические, хотя и с большой долей трагизма. Если выставка, посвященная Декабрьскому вооруженному восстанию в Москве, отметает любые попытки оправдания восстания, и показывает его в негативном ключе, диорама еще сохраняет мотив оправдания жестокости. Обе части экспозиции сохраняют «ауру величия», но диорама в большей мере передает этот исторический пафос».  (Е. Вивич)

« На протяжении экскурсии становилось понятно, что диорама выступает в качестве центрального экспоната музея, о ценности и аутентичности которого неоднократно напоминала гид. Что мне понравилось, так это критическое отношение сотрудников музея к данному аттракциону, позиционирование его не только в качестве пафосного памятника героям революции, но еще и в качестве идеологически заряженного продукта СССР 1980-х годов, имеющего главной целью не столько мемориализацию прошлого, сколько политическую пропаганду и поддержание народной веры в «светлое коммунистическое будущее». Таким образом, по ходу развертывания свето-представления мы одновременно выступаем в двух ролях: с одной стороны, мы обычные зрители с «вау»-реакцией на экзотический массовый аттракцион прошлого, а с другой — критики, исследователи, способные трезво проанализировать данный феномен как продукт определенного времени, взглянув на него со стороны». (С. Роговская)

« Диорама представляет собой удивительный идеологический предмет искусства. Грандиозность его поражает (хотя, конечно, многое советское тяготеет к гигантизму). Старшая научная сотрудница музея, проводившая  экскурсию, сделала для нас вступление, рассказав, что нынешняя диорама была создана художником Е.И. Дешалытом в 1980-е годы, и за ее словами последовало вступление, сделанное музеем: под стать голосу ежегодного парада 9 мая и голосу Михаила Ульянова, зачитывающего текст диорамы, мы неожиданно слышим женский голос, рассказывающий об истории создания произведения. И если не удивительным кажется монолог в диораме, в который включены такие слова как «самоотверженный», «героический» по отношению к революционерам, а армия военных осуществила «варварскую расправу» над ними, то интонационная преемственность вступительного женского голоса, по меньшей мере, настораживает. Таким образом, возникает вопрос, в какую позицию по отношению к этому экспонату ставит себя музей?» (А. Ремизова)

«Любой человек, знакомый поверхностно с восьмидесятыми годами советской истории осознает, что это грань «застоя» и «развала». Соответственно, диорама, посвященная 1905 году, — тем более одна из самых больших в Европе, — кажется некоторой попыткой «оживить» пропаганду. Но когда я смотрела саму диораму мне, как человеку, занимающемуся концом 1980-х, представлялись герои фильмов «Служебный роман», «Москва слезам не верит», начинающих рокеров, подрастающей «молодежи» и подползающей Перестройки. Отчего диорама виделась пустынной, одинокой, бездейственной и неудачной попыткой вернуть «былую славу» советской пропаганде. Диорама 1980-х — с пропагандистской речью спикера, представляющего Первую революцию плацдармом Второй – иронически показывала и поджидающий СССР развал, и только еще больше высвечивала лакуну 1905-1907 годов» (Т. Ускова)

        «Отдельно хотелось бы обозначить ощущения от знакомства с форматом диорамы. До посещения этого музея я была знакома с подобного рода конструктом только по книгам. Именно в дополнении к этому реальное погружение в столь детализированную, качественно смонтированную и  красочно поданную модель диорамы вызвало столь положительный отклик. Это было похоже на сравнение пары «книга/фильм», только, как правило, фильмом остаются довольны меньшее количество тех, кто прочел книгу. В этом случае все произошло наоборот, реальность оказалась куда интереснее книжных примеров. Возможно, это связано с самим форматом диорамы — это большое поле для фантазии, пусть и искусственно стимулируемой дополнительными атрибутами вроде света и звука. В какой-то мере диораму можно отнести к книге, дополнительной книжной реальности». (К. Попова)

        «Просмотр диорамы удивляет и поражает своей масштабностью, но также вызывает ряд вопросов, на которые, кстати, ответов в экскурсии не найти: «Как создавалась такая масштабная работа? Каким образом она была занесена в такое помещение? Или же она создавалась сразу в нем?» (Н. Мусихина)

«Эту диораму я наблюдала во второй раз, и что впервые, что сейчас — она меня поразила. Я всматривалась в старую Москву, следила за «загорающимися» пожарами в разных углах полотна и пыталась рассмотреть каждого восставшего на баррикаде. Лица большинства моих коллег остались неизменными: на выходе многие говорили о необходимости другой репрезентации этой диорамы. Слышались предложения об изменении содержания и повествователя. Голос Михаила Ульянова, его темп и интонации действительно уже не сочетаются с ожиданием современного зрителя, который живет в другой скорости и считает важным другие факты». (А. Фимина)

 

 

Российская повседневность: от военного коммунизма до вещевого рынка

«Одно из пространств музея посвящено советской повседневности и попытке ее реконструировать. Кураторы этого проекта постарались воссоздать облик советского и российского быта. В качестве временны́х рамок было взято практически целое столетие: с 1920-ых годов XX века до первого десятилетия нового. Каждому десятилетию соответствует одно из "пространств" музейной экспозиции.

Главным объектом репрезентации становится "жилище" советского человека, то есть квартира, которая стала основным местом проживания и быта русского человека именно в XX веке». (И. Шестоперова)

«Экспозиция “История российской повседневности” вызвала, наверное, самый бурный отклик — почти у каждого оказались какие-то личные воспоминания, связанные с тем или иным интерьером, в основном, конечно, второй половины ХХ века: типовая обстановка со «стенкой», вещевой рынок, дачи и т.д. Эти воспоминания не всегда приятные, но окрашены радостью узнавания, что придаёт им некую самоценность. Кроме того, они носят объединяющую функцию: дают нам почувствовать общее культурное поле, некую сходность переживаний. XX век в экспозиции принимает печальный вид, регрессивную динамику: «люди сражались и умирали за прекрасное будущее, и в итоге мы пришли к вещевому рынку». Однако не думаю, что это «вина» экспозиции: она скорее конспектирует, чем рефлексирует. Интересен и своеобразный разрыв между первой и второй половинами экспозиции XX века: никто из нас не видел военного коммунизма, но рынки и «стенки» застали многие, и восприятие, соответственно, значительно разнится». (В. Завертяева)

«Замечательно продумана экспозиция с интерьерами разных эпох. Хронологический порядок, почти пойманный за хвост "дух времени". Даже переходные пространства не выбиваются из концепции: двери между помещениями, в которых находятся интерьерные "анклавы", стилизованы под коммунальные, что предотвращает эстетический разрыв между погружениями в разные эпохи. И как мне кажется, здесь невозможность прикоснуться к истории работает на посетителя: во-первых, это время действительно безвозвратно ушло и не стоит обманываться в попытках дотронуться до него. А во-вторых, эти интерьеры отчасти сохранились у наших бабушек и дедушек, знакомых — здесь потрогать нельзя, но можно навестить дедушку и совершенно по-новому взглянуть на обстановку в его квартире или доме». (А. Кудрякова)

«Для меня как культуролога секция, посвященная советской повседневности, представляла намного бо́льший интерес, чем история революции. В конечном итоге все вылилось в «ностальгию по невиданному»: это в первую очередь относится к 1990-м и ранним 2000-м. Хоть представленные макеты, в отличие от секции по истории революции или того же «Дома на Набережной», не особо коррелируют с местом, где расположен музей (разве у повседневности может быть свое определенное «место»?), они не обесцениваются и не выглядят неаутентичными. Возможно, дело в самой силе музейного пространства, способного «омузеить» что угодно, но мне показалось, что искусственно воссозданные среды здесь получились убедительными: ничто не передает идею повседневной жизни лучше, чем реконструкция домашнего пространства, одежды, утвари, рассказ о потребительской культуре и культуре питания». (С. Роговская)

 

«Часть экспозиции, посвященная трансформации русской повседневности, предлагает наиболее беглый взгляд на историю. Прослеживается, с одной стороны, попытка дать эту повседневность в наиболее доступном, «приближенном» к посетителю варианте, что выражается в визуальной организации выставки. Интерьеры воссозданы с большим количеством мелких деталей, вплоть до использования манекенов, что позволяет зрителю погрузиться в обстановку, прочувствовать так называемый дух времени, и ощутить этот интерьер вокруг себя. Такой подход характерен для социологии повседневности. С другой стороны, предпринята попытка встроить повседневность разных десятилетий в большую историческую перспективу, наградить ее пафосом крупных исторических событий. Это позволяет создать ауру величия вокруг предметов быта. Однако экспозиция о повседневности русского ХХ-го века скорее охапка собирательных образов. Поэтому становится заметнее конфликт между желанием создать ауру вокруг предметов быта, и погрузить наблюдателя в интерьер. Кажется, лучше удается второе». (Е. Вивич)

«Часть музея, занимающая большую площадь, рассказывает о повседневной жизни обычного гражданина. Думаю, здесь происходят не только встречи с историей, но и свидания с молодостью. Музей превращается в своеобразную машину времени, в которую, как в зеркало, могут посмотреться посетители, особенно те, кто застал советские годы. История повседневной жизни представлена последовательно, в хронологии, и действительно обладает всеми необходимыми отсылками к ушедшим десятилетиям XX века: утончённая девушка, сидящая в кафе, музыка и танцующие хипповатые молодые люди, рынок с одеждой, —  здесь есть всё». (С. Черненко)

«Экспозиция повседневности концептуально соотносится с другими интерьерными объектами и очень ярка. Экспозиция апеллирует не к мифам советской истории (как экскурсия), а к реальности (особенно с 1960-х годов) — и тем самым эти мифы разрушает, представляя нарратив экскурсии в очень ироничном свете». (Т. Ускова)

«Экспозиция интерьеров показывает трансформацию повседневности на протяжении всего ХХ века. В плане мест и времени она предлагает усредненные значения: это «приблизительная комната в коммуналке», «какая-то, но не чья-то, кухня», «в какой-то, но не конкретный, день между 1940 и 1950 годами». По сути, этих интерьеров никогда не существовало, и никто в этих комнатах не жил — создана лишь смутная видимость этого». (Е. Вивич)

«Пласт об истории советской повседневности — вырванное из сложившегося контекста чувственное переживание. Экспозиционно он никак не встраивается в общую атмосферу (и материальную, и повествовательную), разве что довоенными десятилетиями, но хрущевская эпоха обрывает все нити. Забвение начинается с уголка, в котором играет музыка буги-вуги, как только мимо проходит человек, и продолжается вплоть до 1990-х с вещевым рынком, манекеном-продавщицей в берете и от руки написанным объявлением о продаже джинсов». (А. Фимина)

«Стоит отметить акцент на культурные практики, которые сделали в некоторых местах кураторы выставки. Так, в разделе о быте 1950-х годов показаны представители культуры «стиляг» в подъезде. Связаны ли стиляги с практикой времяпрепровождения молодежи в подъезде или же это просто необходимый ход для того, чтобы связать эту культуру с тематикой выставки?

Бо́льшее впечатление произвело обращение кураторов к особому повседневному опыту уже российского человека эпохи 1990-х годов —  посещения рынка, который стал площадкой, воплощающей в себе особые формы коммуникации, правил и организации». (И. Шестоперова)

«Манекены, используемые для этих экспозиций, вызывают ряд вопросов: обычные ли это манекены или сделанные на заказ для музея? Если на заказ, то почему они так выбиваются из общей картины? Если обычные манекены, то зачем их вообще туда вписывать? Манекены выпадают из общего пространства, хотя некоторые, изображающие детей, смотрятся неплохо. В целом, реконструкции интерьеров выглядят очень правдоподобно за исключением последних двух (2000-е): такие интерьеры даже сейчас нечасто встречаются». (Н. Мусихина)

«Отдельный восторг и ностальгический приступ вызывает вещевой рынок. Это та история, которая близка многим из нас, чётко встроена в наши воспоминания о детстве, и странно в то же время осознавать, насколько она уже от нас далека». (А. Кудрякова)

 

Соотношение частей экспозиции: баланс и дисбаланс

«Экспозиция историко-мемориального музея «Пресня» кажется составленной из разных фрагментов. Это создает некую непоследовательность повествования, если рассматривать все части экспозиции в один день. Существует неопределенность в тоне повествования и противоречие расставленных акцентов, что возникает из разных способов работы с исторической перспективой, использованных в разных частях выставки. Части экспозиции музея, в совокупности, не создают единого текста, поскольку для них выбраны разные тона повествования, по-разному организовано музейное пространство и расставлены акценты». (Е. Вивич)

«Первая часть экскурсии затрагивала в основном историю большевистской партии со всеми вытекающими последствиями. А временная экспозиция более чем удачно встраивается в общий нарратив повествования. Революция в данном случае понимается как политическое событие, решение о котором принимает узкий круг людей, иначе — героев. Такая героизация отсылает всё к тому же советскому дискурсу, когда судьба народа завязана на решении одного или нескольких лиц. Тем самым рассказ идет не о людях, а о «диванной партии».

И этот факт как-то даже противоречит с другой частью музея — репрезентацией повседневности. Мне показалось странным, что повседневность редуцирована просто до домашнего быта (утвари). И нет, собственно, само́й революционной повседневности. Ведь она тоже была. Музей работает по принципу представления артефактов, но не взаимодействует с посетителем. Последний не вступает ни в какую коммуникацию с пространством, но и тем более не погружается в атмосферу времени. То же самое происходит и с революционной частью. Это набор предметов, так или иначе связанных темой, но не более того». (А. Плотницкий)

«Интересно на фоне двух этих выставок выглядит диорама. Она еще более конкретна в плане привязки к временной прямой и местности, последовательна в изложении реальных исторических событий. Диорама охватывает очень небольшой промежуток времени. В то же время, диорама воссоздает контекст событий, снова пытаясь погрузить наблюдателя в происходящее. Это достигается за счет визуальных эффектов, почти сближающих диораму с кино. Здесь происходит полный отрыв от повседневности, в пользу, напротив, нетривиальной, дискомфортной для человека ситуации восстания, в которую и пытаются поместить наблюдателя. Эта ситуация — не «сборный образ», она представлена как уникальное событие малой длительности, которое невозможно по-настоящему воспроизвести. И диорама, и экспозиция повседневности желают погрузить наблюдателя в контекст, однако воссоздают они разные уровни реальности. Диорама воссоздает историческую реальность, действительно происходившие события, тогда как экспозиция повседневности воссоздает материальную реальность — реальные предметы, из которых составлены нереальные в историческом плане интерьеры». (Е. Вивич)

 

«Пространство диорамы эффективно возвращает нас в музейное пространство, в интерьеры и масштабные объекты. Интересно также, что интерьер самого́ зала с диорамой – роскошные советские ковры, позолота и темное дерево в стиле лучших «актовых залов» вкупе с замечаниями, отпущенными мне сотрудницей музея о том, что я задерживаю других, не заходя в зал, — действительно перемещает зрителя в «советское пространство», при этом уже гораздо более знакомое современному посетителю, чем интерьеры 1917 г.

Диорама, созданная в 1980-х, хорошо вступает в диалог с представленными ранее интерьерами визуально и интересно взаимодействует с историческим нарративом экскурсии». (Т. Ускова)

«Историческая часть в деревянном доме, на мой взгляд, смотрится почти единым целым с залом о революции 1905 года, несмотря на разные помещения. Возможно, дело в схожей организации музейного пространства —  оно, можно сказать, классическое. Традиционная же практика ведения экскурсии — экскурсовод как «учитель у доски» в этом пространстве почему-то ощущается в разы органичнее, чем в «Доме на Набережной», возможно, из-за бо́льших размеров самого пространства, в котором доступ к экспонатам значительно облегчен. Запомнились светлые стены — это не только зрительно увеличивает пространство, но и создает подсознательное ощущение некоей торжественности». (В. Завертяева)

 

 

Маршрут экскурсии

«Музей на Красной Пресне, так же, как и «Дом на Набережной», страдает от некоторых концептуальных и организационных проблем. Во-первых, сочетание в одном пространстве музея революции и выставки советской повседневности кажется довольно спорной стратегией. Почему именно так? Почему именно здесь? Очевидно, музей имеет очень сильную связь с местом — Пресней, которое одновременно легитимизирует само его существование и безоговорочно утверждает его аутентичность и релевантность (ведь прямо на территории музея находится дом, где заработал первый легальный райком партии большевиков!). Наличие же здесь музея советской повседневности несколько озадачивает, так как никакой прямой связи между событиями 1905 года и, например, мелкооптовым рынком 1990-х я не вижу. Более того, музейное пространство организовано таким образом, что для перехода из временной экспозиции «Квартира В. И. Ленина в Кремле» к диораме и другим художественным памятникам революции, нужно буквально пройти через секцию с бытом 1960-2000-х годов. Таким образом, повествование гида, да и вся атмосфера экскурсии как таковой вдребезги разбивается о макеты миленького подъезда с танцующими стилягами и «жизненной» дачной веранды твоей бабушки. На мой взгляд, это довольно грубая планировочная ошибка, которая мешает целостному восприятию как первой части музея, так и второй».  (С.Роговская)

«Экскурсия по музею началась с выставки о революционной эпохе, но чтобы попасть в нужное помещение, нужно пройти часть экспозиции на тему повседневной жизни, которая начинается еще с дореволюционного периода. Интересно, как даже после одного взгляда на представленный быт, видно, как резко меняется интерьер в 1920-е годы по сравнению с рубежом ХХ века: заметно, насколько люди стали жить беднее. И лишь многие десятилетия спустя (и после увиденной нами истории революции в других экспозициях), мы видим, как к эпохе перестройки благосостояние приближается к возможностям аристократа в 1900-х; и даже тогда вокруг слышны возгласы однокурсников: «О, у моей бабушки такой же!», да и сам замечаешь, насколько «до боли» знакомы эти эмалированные миски, которые до сих пор стоят в старом дачном домике, и эти типичные полированные серванты, которые вы уже лет 10 пытаетесь уговорить выбросить ту самую бабушку». (А. Ремизова)

«Сама экскурсия организована не очень удобным образом: чтобы начать просмотр и прослушать гида, необходимо пройти практически весь музей и увидеть, как минимум, половину представленных экспозиций. Такая организация пространства немного отбивает интерес при полноценном просмотре тех же экспозиций.

Временная экспозиция, посвященная Ленину, выстроена неплохим образом. Сконструированная из подлинной мебели, вещей и предметов быта, она наполняет атмосферу залов советской энергетикой и тем самым завлекает зрителя в свое пространство. Но, к сожалению, проникнуть в него так и не удается: все перегородки мешают полностью вовлечься в увиденное, а нехватка места для большой группы, заставляет теснится и вызывает страх что-нибудь задеть, поломать, уронить и т.д.

Историческая часть экскурсии проходит в более «свободной» форме. Места хватает всем, экскурсовода слышно и слушать довольно интересно, хоть уже к этому моменту возникает усталость, хочется отвлечься и так далее. Но приходит время смотреть диораму. Я считаю, что такая расстановка акцентов очень продумана, а если и нет, то случайным образом хорошо слажена. Так как именно диорама является, рискну сказать, «кульминацией» всего музея. Отдельно выделенное пространство привлекает своим вниманием еще во время исторической части экскурсии, поэтому дожидаясь погружения в темноту зала, появляется некая интрига и желание поскорее увидеть диораму в действии.

Очень полезным и содержательным моментом является обращение внимания экскурсовода на изображение революции в различных экспозициях: диораме, а также скульптурах, созданных в различной время.  Эти акценты действительно позволяют проследить трансформацию восприятия революции на протяжении практически столетия.

Завершающей частью экскурсии является самостоятельный просмотр выставки про российскую действительность. Она оказывается также не очень удобно сконструированной, так как для начала просмотра необходимо спуститься на первый этаж, а заканчивается она на втором, откуда вновь нужно возвращаться на первый этаж для выхода из музея». (Н. Мусихина)

«Маршрут экскурсии начался с исторической части «1905 год. Москва. Пресня» и «1917 год. Революция в лицах и событиях», затем мы перемещаемся во временную экспозицию «Квартира В.И. Ленина в Кремле», продолжаем вновь историческую часть и заканчиваем диорамой «Героическая Пресня. 1905 год».

По маршруту стоит отметить, что экскурсия носит в некотором роде «кольцевой» характер: начинаясь в 1905 году, она проходит через 1917, 1920-е (временная экспозиция), 1940-е и возвращается в 1905 год. Таким образом, экскурсия затрагивает главные нарративные точки советской действительности, а также истории и пропаганды. При этом локализованная привязанность музея к событиям 1905 года делает его интересным именно с точки зрения анализа этих опорных точек истории: революционные события 1905-1907 (или Первая русская революция) — имели спорный и размытый характер в советской действительности, меняя свой исторический статус.

Таким образом, на данном этапе экскурсии создается представление только о 1917 годе (хотя центральной частью концептуально должен быть 1905 год) с подтверждением и укреплением существующих «светлых» мифов советской действительности о Революции и ее основных акторах.

Концептуально здесь не поддерживается единство экспозиции, а само музейное пространство большого модернизированного холла выбивает из колеи «музейного» передвижения. Очевидно также, что нарративно эта часть вызывает меньше положительных эмоций у экскурсовода (сравнение скульптур 1917 года и 1940-х не в пользу последних), который указывает на пропагандистский характер скульптур».  (Т. Ускова)

«Первая часть экскурсии была посвящена квартире Ленина и сопровождалась рассказами экскурсовода. Ничего необычного в этом процессе не прослеживалось, все вполне соответствовало музейному стилю, разве что эстетическая составляющая экспонатов, их сохранности и расположения особенно радовала глаз. Мобильность при проведении экскурсии позволяла держать посетителя в тонусе. Однако на мой вкус вопросы в духе школьного коллективного похода в музей не совсем уместны. Хотя тут экскурсовод, надеюсь, пыталась скорее вести интерактивную беседу, нежели допытывать несчастных студентов.

        Наибольшее впечатление произвела вторая часть экскурсии по музею, посвящённая разным историческим периодам.  География этой музейной части многоуровневая, отчего возникает ощущение скорее выставочного пространства, нежели музея. И в соответствии с этим выстраивается восприятие самих экспонатов. Нет довлеющей и насаждающей обстановки.

Очень интересна и удачно оформлена идея воплощения каждого исторического периода в самостоятельном пространстве, отгороженном от других (и даже с отдельным музыкальным сопровождением). Это создаёт эффект присутствия. Некая 3D модель, позволяющая окунуться в атмосферу обозначенного периода». (К. Попова)

       «Экскурсия имеет немного «школьный» характер. Очевидно, что при ее формировании работники музея концентрировались по большей части именно на школьного зрителя. Особенно это чувствуется в интерактивной части экскурсии, когда миловидная женщина-экскурсовод задает вопросы, а вместо ответов на них, хочется спрятаться под воображаемую парту и проговаривать: «Лишь бы меня не спросили…».

        Помимо этого чувства появляется неловкость в моментах, когда определенным вещам придается слишком много значения и с помощью историй намеренно вызывается грусть, жалость, печаль, тоска и так далее. Например, кусочек сухого хлеба (почему он не покрылся плесенью?), который обязательным образом после рассказа экскурсовода должен растрогать зрителя. Однако, это видимое давление на жалость посетителя скорее отторгает,  нежели действительно заставляет растрогаться». (Н. Мусихина)

«Экскурсия показалась интересной и информативной, хотя и несколько «общекультурной»: если бы мы родились поколением раньше, мы бы практически всё это и так знали». (В. Завертяева)

 

Музей и посетитель: взаимодействие и конфликт

«Почувствовать себя участником далёких событий, полностью погрузиться в атмосферу того времени нельзя (даже несмотря на старания экскурсовода). Всё дело в той самой консервативной (или даже законсервированной) планировке комнат. Каждое выставочное пространство музея представляет собой комнату, примерно половина которой огорожена от настойчивого посетителя. Либо верёвка, либо сигнализация, либо просто стена отделяют нас от экспонатов музея. Понятно, что такая дистанция позволяет сохранять музейные экспонаты в целости и сохранности, но, к сожалению, формирует очень непривлекательное для посетителя пространство — недружелюбное, не приглашающее познакомиться поближе, а скорее наоборот, отталкивающее. Конечно, можно посмотреть на это с другой стороны и найти положительные стороны, например, что такая обстановка помогает отстраниться и посмотреть на события 1905 года сверху. Однако мне кажется, что негативный аспект здесь срабатывает быстрее. Вы вроде бы находитесь рядом, но погрузиться в атмосферу не можете, кстати, не можете ещё и потому, что практически всю информацию можно считывать здесь только зрительно. Вообще этот музей больше визуальный, чем письменный, если не принимать в расчёт аудио-версию истории революций от экскурсовода. Письменной информации довольно мало, и посетителю приходится довольствоваться картинкой, причём картинкой реальной, как в музее. В принципе, если бы все экспонаты были нарисованы, а не выставлены, думаю, впечатление бы не сильно изменилось». (С.Черненко)

«Здание будто сдавливает комнаты, лишь в конце становится просторно, как будто после хрущёвок это символ новой свободной России, который выражается в вещевом рынке и кухне цвета фуксии. Пространство широкое, но по необходимости приходится двигаться неуклюже и тесниться. Проходить по нему предполагается как по коридору (за исключением уголка пионера, о котором если бы не спросила сама, ничего бы не узнала), шаг влево, шаг вправо — сигнализация. Завершает образ фраза из описания экспозиции на официальной странице музея: “Трёхэтажая выставка повседневности”. Третий этаж — для нас лишь картинка; подняться и посмотреть нельзя. Он нависает над двумя комнатками под таким углом, будто это служебная зона и посетителям незачем туда заглядывать». (Е. Горбачева)

«Музей на Красной Пресне — в целом, место противоречий. Старое, разнородное, но самобытное здание – деревянная пристройка, пол, может быть, даже в стиле советского модернизма, высокие потолки, строгие витиеватые лестницы, комбинация структур и материалов, красный витраж, напоминающий футуризм, в общем, все, что возвращает (и одновременно направляет) человека в революционное время, создает чувство предвосхищения будущей новой жизни – перекликается с экспозициями «на расстоянии вытянутой руки» и повествованием с использованием стандартных сюжетных схем. Куском хлеба, который по размерам идентичен дневной норме человека революции, уже никого не удивишь; люди проходят мимо, и на их лицах отчетливо читаем: «Мы это уже видели и слышали. Неинтересно». (А. Фимина)

«После окончания просмотра, научная сотрудница вывела нас в зал со скульптурами и буквально указала на изменения идеологической перспективы и взгляда на революцию в течение длительного советского периода: каким безысходным и жертвенным событием революция показана в годы после нее, и как образ революционера преобразился в 1950-х и 1980-х; таким образом, сгладив противоречивые чувства от диорамы. Тем не менее, кажется, что указание на эти факты – скорее «эксклюзивный бонус» для нас, как для культурологов, чем то, что узнает рядовой посетитель музея». (А. Ремизова)

«Каждый норовит пролезть в пространство хрущевской гостиной (которое огорожено): узнать, насколько мягок диван и есть ли что-то в шкафу. Как понять, что теперь хочет ощущать посетитель? Вероятно, иметь возможность тактильного контакта и практической увлеченности: попробовать себя в роли продавца на рынке, как вариант». (А. Фимина)

«Выставка, посвященная повседневности, —  это бриколаж, так сказать, средняя температура по больнице, более того, выстроенная в линейный большой нарратив. Каждый этап очень редуцирован, холоден и отстранен. Метафора больницы работает еще и потому, что это крайне стерилизованное пространство, все слишком продуманно, никакой спонтанности. Это выжимки, которые не говорят ни о чем. Все ли так жили? Даже если и так, то чем они жили? О чем думали? Чем занимались?

Здесь нет реальных людей. Нет их голосов, нет эмоций, нет даже следов их присутствия. Даже вещи, будь они чьими-то, лишены всякого обжитого существования, они абсолютно вырваны из своей среды». (А. Плотницкий)

Как можно было бы усовершенствовать работу музея

«Советская повседневность — это весело, и на это хочется смотреть. Идея законсервировать то, в чем мы фактически живем в данный момент (и это не только типовая застройка 2000-х и дачи в коттеджных поселках), кажется абсурдной, но в то же время на удивление остроумной и новаторской —  ироничная иллюстрация концепции Люббе о музеефикации культуры. На мой взгляд, соседство с музеем революции очень ограничивает потенциал музея советской повседневности, лишая его самостоятельности, а посетителей – возможности в некоторых случаях воспользоваться помощью экскурсовода и послушать полноценный рассказ эксперта. В условиях нынешнего спроса и даже «моды» на историю 1990-х и советскую бытовую эстетику в кругах молодежи, я бы сделала упор на развитие именного этого сектора музея». (С.Роговская)

«С точки зрения подачи информации в музее очень не хватает аудиогидов и обычных вывесок или буклетов, где можно посмотреть текстовую презентацию событий. Мультимедийные находки тоже не помешали бы музею, например, можно было бы поставить экраны перед ограждениями экспонатов, по которым посетители смотрели бы всю интересующую их информацию. Это сделало бы музей более привлекательным и более открытым и способствовало привлечению молодой публики». (С. Черненко)

«Музею необходима большая реорганизация уже имеющегося материала и реформа смысловой составляющей экскурсий». (А. Фимина)

«Кажется полезным использовать то же разделение, но в более четком виде, чтобы части действительно отделялись друг от друга, начиная с усовершенствования навигации. Но в целом данный музей можно считать эталонным примером удачного оформления музейного пространства». (К. Попова)

        «Мне бы искренне хотелось видеть в этом пространстве не «капустник», а абсолютную консервацию, так называемую «музеефикацию музея». Можно было бы сделать акцент на музыкальном оформлении, ярких цветах. Спросить в конце концов у аудитории: как они видят это место, с чем оно ассоциируется и что хотят делать внутри». (Е. Горбачева)

«У входа в «коммунальную квартиру» можно было бы поставить входную дверь, рядом с которой располагались несколько звонков, к которым часто прикрепляли бумажные послания, или дверь в ванную комнату с соответствующим количеством выключателей, каждый из которых «принадлежал» конкретному жильцу. Можно еще обыграть процесс коммуникации по телефону в коммунальной квартире, когда все жильцы говорили по одному телефонному аппарату; часто им приходилось отвечать на звонки за других людей и оставлять «сообщения» в блокноты или на висящей рядом доске». (И. Шестоперова)

«Может, сделать временную экспозицию об окружении Ленина постоянной? Если уж продолжать тему набора клише в традиционном советском музее, то до конца, не прерывая безэмоциональное повествование выставкой повседневности». (А. Фимина)

 

 

Продвижение музея

 «Музей не очень современен в плане информационной политики. Аналогичная проблема наблюдалась и в «Доме на Набережной». Собственного сайта у Музея на Красной Пресне нет, а страница на порталеwww.museum.ru, по всей видимости, не обновлялась очень давно.

К своему стыду, до нашего визита я вообще не знала об  этом музее — этот факт я тоже пытаюсь оправдать отсутствием четкой политики по привлечению в музей публики. Даже от сувениров, продающихся на входе, веет «совком», и выглядят они как те же музейные экспонаты, не вызывая никакого желания купить что-либо на память».  (С.Роговская)

«Социальные сети становятся прекрасным способом поддержания интереса к музею у потенциальных посетителей. Не только Пушкинский или Третьяковка, но и небольшие музеи успешно практикуют такой канал общения: Музей им. Цветаевой, Музей русского десерта, Музей истории ГУЛАГа. На единственном «живом» публичном источнике музея частотные публикации, но в большинстве случаев мало относящиеся к самому музею, поэтому воспринимающиеся как спам. Создаётся впечатление, что ведут эту страницу непрофессионально. За последнее время встретила только один интересный пост про музей (фотографии двора музея, очень правильно: показать место, и читающий сразу думает, что можно было бы заглянуть), под которым вопрос: «Есть ли жизнь в музее?». (Е. Горбачева)

«Чрезвычайно интересно смотреть на современные нам интерьеры в исторической перспективе — наталкивает на мысли о том, какое представление о своем быте мы оставим потомкам. Экскурсовод сообщил, что уже создаётся экспозиция в стиле «лофт», что не может не радовать — музей явно идёт в ногу со временем и следит за постоянно, пусть и медленно меняющейся повседневностью.

Скорее всего, аудитория музея достаточно широка, ведь здесь будет интересно людям самых разных возрастов и социального положения. В этом пространстве посетитель неизбежно остраняет (по Шкловскому) свою повседневность и отчасти может деконструировать свой быт, задуматься о его истоках, обычаях и ритуалах, которые обыденны, но на самом деле не очевидны». (А. Кудрякова)

 

Выводы

 После посещения музея на Пресне выявилось, что практически всех студентов отталкивает невозможность тактильного контакта с экспонатами, существование «запретных зон» и традиционные увещевания экскурсоводов: «не трогайте», «отойдите» и пр. Неожиданно впечатлила экспозиция, посвященная вещевому рынку 1990-х годов, а точнее — сама возможность музеефикации такого рынка, еще точнее: музеификации «низкого». Скользя взглядом по «пионерской комнате», заинтересованно подходя к «хрущевской кухне», студенты прямо-таки застывают перед отсеком с рынком. Столь близкое и слегка постыдное прошлое затягивает, гипнотизирует.

Понравились картины повседневной жизни Ленина и его семьи, такое «одомашнивание» лидера большевиков неожиданно позволило думать о вожде в другой системе координат. 

Какой же образ Революции складывается после посещения музея? Похоже, что разрозненный, слоистый, запутанный. Повседневная жизнь показалась интереснее, чем революция — может, пришло время рассказывать о революционных событиях через повседневность?

 

Публикацию подготовили доцент Школы культурологии И.Глущенко и студентка 4 курса А. Фартух