Светлана Павлова: «Людям хочется читать про неидеальных женщин. А мне хочется о них писать»

Этой весной у студентки второго курса магистратуры «Литературное мастерство» Светланы Павловой вышел роман «Смена» — летний young adult о женской дружбе, детской травле и первой любви. А несколько недель назад её автофикшн-текст «Голод» вошёл в лонг-лист премии «Лицей». В интервью «Многобукв» автор рассказала о том, как сложно в литературном мире найти друзей и объяснила, почему полагаться нужно не на вдохновение, а на самого себя.

Фотографировала: писательница, автор романа «Апоптоз» Наташа Гринь. Париж, февраль, 2023

Был ли у тебя в жизни момент, когда ты почувствовала себя писателем? На каком этапе без принятия тебя другими и публикаций ты захотела, чтобы это стало твоей профессией?
Довольно поздно вообще-то. Первый художественный текст — не школьный и не университетский — написала лет в 20. А до этого в семье был мем, что я не умею писать совсем. Все мои сочинения вплоть до 11 класса — авторства мамы. Удивительно, что я умудрилась поступить на журфак. К курсу третьему начала писать постики Вконтакте. Когда один набрал десять с половиной лайков, подумала: «О, ну это моё». А потом увидела анонс открытия школы Creative Writing School и подумала — может, попробовать? Я пыталась попасть по конкурсу не один год, и спустя миллион попыток получилось. Помню, даже задание в ту мастерскую: описать сцену в лифте, где застряли клерк, женщина 60 лет и девушка в костюме жирафа, так, чтобы вызвать эмоцию. Я сделала сначала смешно, а потом грустно. Поступила. С тех пор я так всем героям и делаю: смешно и грустно. Так и начала заниматься прозой серьёзно. Прошло уже лет восемь, получается. Но даже если сейчас ко мне подойдет на улице незнакомый человек и спросит: «Ты кто по жизни?», я не скажу ему, что я писатель. Я вообще не знаю, что должно произойти, чтобы я так ответила (смеётся).

Ты работаешь с текстами и вне прозы: видела в твоём резюме глянец, копирайтинг, рекламу. Насколько это для тебя другой стиль работы? Есть переключение?
Это интересный, но больной вопрос. В идеале я бы очень хотела не иметь дела с текстами в той жизни, где зарабатываю деньги. Потому что «рабочие» тексты кардинально отличаются от прозы: они с понятной коммерческой задачей, функционирующие по своим маркетинговым правилам. 

У меня есть ощущение, что нам всем отсыпано определенное количество букв на жизнь, год, месяц и даже день, и ты не можешь написать больше дарованного количества знаков. Получается, я свои не только в искусство, так сказать, расходую. Плюс из-за того, что у меня в работе сотни текстов — своих и чужих, я не ощущаю водораздела: закончился рабочий день — о, пойду попишу. Письмо превращается в рутину, монотонность. Неизбежность. Если бы я работала тренером по балету, я бы пришла из спортзала и села бы за компьютер с ощущением переключения. А у меня его нет. 

Ты говорила, что до Вышки училась на курсах CWS.  Они сильно разнятся? Что вообще тебе дала магистратура? 
Сейчас будет немного лирики и ми-ми-ми. В первый месяц учёбы я и подумать не могла, что смогу найти в универе друзей — такие у нас все на курсе непохожие подобрались. Это не плохо, просто словно у людей совершенно разный вайб: что в письме, что по натуре. Но мне повезло, и дружба всё-таки случилась. Не сразу! Нам нужно было время, чтобы друг друга разглядеть. И это действительно везение, фантастическое. Иметь друзей в литературном мире сложно. Сейчас я ещё не в нём, но издалека мне кажется, что мир этот построен на искуственном взращивании атмосферы закрытого клуба, недосягаемости, элитарности. Будто в этом коммьюнити ты должен бесконечно себя валидировать через премии, публикации, полезные знакомства. В таком поле сложно найти поддержку — искреннюю, без зависити и конкуренции. С горизонтальными связями здорового человека. И это круто, что в Вышке я встретила друзей, которые радуются за мои успехи, а я радуюсь за их. 

С лирикой закончили, теперь к росту в мастерстве. Да, я вижу по своим текстам, что сделала огромный прорыв. Даже после CWS — где курсы идут не так долго и ты занимаешься всего раз в неделю. В магистратуре всё серьёзнее: домашки, защиты, обсуждения. Порой — ощущения самого себя как самого тупого неначитанного невежи (иногда можно, главное — не переусердствовать). И это всё кардио для мозгов. Опять же, сравнивая с CWS, который для многих первая ступенька: там преподаватели дают филигранный и деликатный — иногда даже слишком! — фидбек. Это правильно, это хорошо: новичков важно вдохновлять, направлять. С ними можно нежничать. В магистратуре же критика стала ощутимо острее. Это тоже правильно и хорошо. И хотя это не сравнится по уровню жесткости с семинарами типа «Липок», здесь я впервые осознала, что не умею как ремесленник делать массу вещей.  Еще важный момент: в магистратуре стала в разы больше читать. Список к прочтению на Livelib пополняется постоянно — я не знаю, сколько жизней надо прожить, чтобы всё успеть. Конечно, читая, писать начинаешь на порядок лучше.

Когда я читала «Смену» и «Голод», мне показалось, что твое направление в прозе — это использование своих личных биографических деталей, болезненных воспоминаний и травм. Это так?
Всё-таки они совсем разные, мне кажется. «Смена» — моя первая большая форма, такой фикшн-фикшн, просто с небольшими биографическими моментами, проблемами — штрихами. В ней хотелось подумать о феномене травли, который меня давно волнует. В разных обществах — и детском, и взрослом. Не понимаю, где кумулируется эта энергия озверения, когда группа находит жертву. Зачем? Почему? Семеро (восьмеро, тысячи) на одного? Я не просто так чувствительна к теме — тоже в детстве досталось. Не так сильно, как героям моей книги: в детстве у меня была стратегия не высовываться, не привлекать внимания, и я больше наблюдала. Не могу сказать, что вкладывала в этот текст особую, простите за пофос, социальную миссию, но я буду рада, если после прочтения этого текста рандомный родитель будет чаще спрашивать своих детей «Как у тебя дела?», а не «Какие оценки ты сегодня получил?».

«Голод» же — это автофикшн текст. У меня было сильное РПП [расстройство пищевого поведения] на протяжении лет пятнадцати, и только в прошлом году удалось нащупать ремиссию. Я долго осмысляла, что мне помогло, а потом подумала: «Возьму и напишу об этом». Как только села писать, дала себе зарок: пока занимаюсь рукописью, никаких калорий, БЖУ, диет, истязаний спортом. Иначе будет нечестно перед читателем. Я писала интенсивно, каждый день, по много часов. Только вид РПП для героини выбрала не тот, что у меня: он — сейчас будет цинизм — выглядит менее «кинематографично». И вы знаете, время, проведенное с рукописью, оказалось целебным. Когда я поставила точку, я поняла, что смогу остаться в здоровом состоянии. И я благодарна тексту за это.

К тому же они различаются и в интонации.  В «Смене», например, много сарказма, иронии, ехидства, злых шуточек. Раньше я думала, что это высший пилотаж. А потом случилась Нобелевка по литературе, которую дали Эрно. Я в один присест прочла несколько её романов и подумала: «Нет, пожалуй, высший пилотаж — это вот так». Чистота смысла и минимум дистанции с читателем. Эрно дала мне понять, что ирония и наслоение словес не всегда помогает тому, что «хотел сказать автор». 

«Голод» хотела также написать, без иронии. Кажется, не вышло (смеется). Мои коллеги по магистратуре часто отмечают мой юмор, говорят: «Такая страшная тема, а написано легко и смешно». 

Всё равно я вижу, что удачи есть. Например, получилось не слишком отдаляться от героини, не прятаться за шутками-прибаутками; я довольна. 

Хочешь ли ты остаться в этом поле — поле автокфикшена?
Определённо, да. Я знаю, что с этим жанром связано много скепсиса, предубеждений. Возможно, потому что многие воспринимают его как диарейный поток сознания в формате фэйсбучного поста, где на читателя вываливают то, что надо рассказывать в кабинете психолога. Такие тексты — это не автофикшн. Или плохой автофикшн. Просто надо читать талантливый, сконстриурованный с умом. Оксану Васякину, Александра Стесина, Наталью Мещанинову, Крис Краус, Анни Эрно, Мегги Нельсон, Рэйчел Каск, Эмми Липтрот. И рефлексировать на тему того, как он сделан. 

Как ты думаешь, твоими читателями будут женщины? Или ты мужчин тоже видишь как свою потенциальную аудиторию?
Не думаю, что мои тексты будут интересны мужчинам. Это я без претензий говорю. Всё нормально: я пишу о женском, это логично. Нет, разумеется, я буду рада, если мужчины почитают «Голод»: может, поймут, каково нам, девушкам, приходится жить под давлением стандартов современной капиталистической культуры. Читатели, конечно, у двух текстов будут разные. «Смена» —  это лёгкая книжка, я бы с ней поехала в отпуск. А с «Голодом» нет (смеется). Также думаю, что «Смена» для людей помоложе. Хотя недавно мне одна девушка написала: «Твоей героине 22, но мы с ней так похожи, хотя мне 30». В целом, хоть книги и разные по настроению, у них есть общее — я думаю, и в той, и в той можно найти утешение. 

Фотографировала: Анастасия Алабина. Москва, апрель, 2023

Интересно, что ты упомянула буллинг как главную для тебя тему в «Смене», а я для себя выделила абьюзивные отношения между героиней и её возлюбленным — так они здорово и честно описаны.
Видимо, каждый читает о том, что у него болит. Для меня всё равно этот текст во многом о травле. Я много думаю о ней, даже после того, как написала книгу. У меня недавно на работе был момент: начали некрасиво увольнять, врать сотрудникам, оказывать психологическое давление. В целом ничего необычного, не вчера же родилась: корпорации всегда эксплуатировали людей и выкидывали их, выжав весь сок.

Но я поддержала коллег, которые стали жертвами истории, — написала в чат протестное сообщение. Может быть, чрезмерно импульсивное. И была немедленно обвинена в травле, так сказать, другой стороны. Потом сидела и думала: где же грань между законным правом на выражение дизреспекта и угнетением? Так что я, видимо, не во всём разобралась.

А мой редактор, например, говорит, что для неё эта история про женские love hate отношения. 

 Тут я тоже согласна.
Думаю, многие девчонки переживали неравную дружбу с красивой, успешной, влюбляющей в себя.  В книге ей отведена большая и, я бы сказала, жирная линия. В тот период жизни я как раз разбиралась с проблемами в дружбе и пыталась понять: как искренне дружить и отдавать человеку себя, при этом не забывая про свои интересы. Меня вдохновила Елена Ферранте и её «Неаполитанский квартет» — я фанат этого текста. Читая его, думала: «Это же моя жизнь!». Амбиций написать эдакий русский «Квартет» у меня не было, но поразмышлять в эту сторону в «Смене» определённо хотелось. 

Раз ты упомянула Ферранте, какие ещё авторы были для тебя референтными?
Вот кроме Ферранте, пожалуй, и никого. Да, я, разумеется, прочла одну печально известную книгу, уничтожение части тиража которой в декабре прошлого года вы могли видеть в новостях. Читала из интереса к схожему сеттингу. 

Ориентировалась на других я, скорее, когда писала «Голод». Читала Эрно, Васякину, Мещанинову. Безумно вдохновилась книгой Отессы Мошфег «Мой год отдыха и релакса». Там сюжет и проблемы совсем другие, но то, что Мошфег не боится делать главную героиню отвратительной, иногда злой, а местами — фантастически уязвимой, мне очень понравилось. Всё время думала: вот как так? Она же мерзотина! Но «болела» всё равно за неё. Эта неназванная героиня Мошфег подтверждает мою идею о том, что все мы немножко устали от идеальных образов типа Татьяны Лариной, которая всё делает правильно. Людям хочется читать про неидеальных женщин. А мне хочется о них писать.

Меня поразил язык «Смены» —  тем, как у тебя говорят подростки, сама героиня. Там много молодежного сленга и забавных словечек. Ты так в реальной жизни разговариваешь? 
Не так, но книга дала мне понять, что я перебарщиваю с обсценной лексикой. И в жизни, и в прозе. Видела в отзывах на Wildberries и Озон (конечно, я захожу читать их каждый день), как люди мне предъявляют, что мата, мол, перебор. Что касается сленга, то я просто старалась слушать, что вокруг меня говорят подростки. Вот помню, как болтала со своей сестрой. Ей 21, обсуждали её знакомого. Я включила режим свахи, а она мне: «Свет, не надо меня плиз с ним шипперить». Шипперить! Как красиво, подумала я. И пошла смотреть, что значит. Или вот моя одногруппница и теперь уже хороший друг Тома иногда может сказать что-то типа «Я его фангерлила». Очаровательно же. Мне это интересно, все записываю в бесконечную заметку, которая, наверное, у каждого писателя на телефоне есть.

А расскажи про свою писательскую рутину? 
Пожалуй, самое главное, что обо мне надо знать — я — человек-дисциплина. «Не позволяй душе лениться», и всё такое. Когда занимаюсь конкретным текстом, не придумываю для себя отмазок и поводов прокрастинации, пишу почти каждый день (наверное, сейчас многие захотят меня ударить). При этом я резистентна идее «ни дня без строчки». Как уже говорила, я верю в то, что нам на жизнь отсыпано определённое количество буковок. И зачем мне их тратить в пустоту, когда я не работаю над конкретной рукописью. Это ведь писателей и отличает от графоманов: писать осмысленно, а не просто так. Да? Жадная я до знаков, короче; вот и всё.

Сейчас я с «Голодом» закончила (хорошо звучит во всех смыслах), выдыхаю, не пишу. Читаю книжки, интервью вот раздаю. 

«Смену», например, я писала каждый день, кроме воскресенья. Потому что в воскресенье не работает библиотека. Ну и пожить иногда хочется. Я люблю писать в библиотеке искусств. Лучше, чем в кофейне — ни соседской болтовни, ни шума эспрессо-машины, ни запаха круассанов. А «Голод» я писала, пока зимовала в Черногории. На балконе, с видом на море, в +18 в январе. И в двух небольших резиденциях нежно любимого  «Переделкино» (спасибо им!). Пожалуй, более «тепличного» текста у меня ещё не было.

Пишу я часа по три-четыре. Реже два. Час бессмысленно. Это ведь только на разгон, на потупить в экран, на холостые первые предложения, на ненависть к себе, на мысли «О, я бездарность и ничтожество». Знаю, что некоторые пишут в определённое время суток. Когда я была лучше и моложе, тоже ждала наступения ночи: страдания до рассвета, кофе, сигареты. Переросла! Сейчас если мне надо, могу писать хоть на салфетке в переполненном метро в семь утра. Ладно, с семью утра погорячилась. Семь утра нужно вообще отменить, я считаю. Отменить нужно и работу по вдохновению. Если писать роман только по вдохновению, это может занять лет сорок. У меня ипотека быстрее закончится. 

Текст — он же как человек. Любит заботу и внимание. Поэтому нужны постоянные касания. Вдохновение, конечно, может приходить. Но для него существуют заметки: верный наш хранитель идей. А для всего остального — как говорит мой мастер Марина Львовна, стул и железная задница. И терпение, море терпения!

Насколько для тебя важны оба текста с социальной точки зрения? 
Пожалуй, «Голод» с социальной точки зрения более яркий. Мне и вправду важно было его написать, чтобы люди узнали про РПП. Поняли, что это такой же диагноз, как депрессия, аэрофобия, ОКР. Это диагноз, с которым страшно жить и который сложно лечить. У «Смены» же были немножко другие задачи. Во-первых, стать моим первым текстом крупной формы. Во-вторых, мне хотелось написать о любви. Зачем мы влюбляемся в плохих парней? Почему опыт, сын ошибок трудных, никогда нас не уберегает? В-третьих, как я уже говорила, этот текст и о буллинге. Я буду рада, если люди, чувствующие себя изгоями, узнают, что они не одиноки. Чтобы они знали, что «последние станут первыми», и всё однажды станет иначе.

Роман «Смена» был написан до того, как некоторые реалии были запрещены в России. Как быть писателю, фиксирующему реальность вокруг себя? Вдруг слово «шипперить» запретят официально и будут вымарывать из твоего текста? 
Вспоминать про Эзопов язык. И верить в то, что читатель умный и всё поймет между строк.

Как ты себя видишь профессионально через пять лет?
Такой невротик, как я, боится говорить о своих мечтах и планах. «Если скажу — не сбудется», магическое мышление, все дела. Но если глобально: хотелось бы жить в такой Москве, где не нужно идти на сделку с совестью каждый день. Было бы здорово написать уже сценарий сериала, чтобы купить самой (!) туфли Маноло Бланик. Для прозы тоже есть идея — она связана с одним стигматизированным заболеванием. Ещё мечтаю написать стильный детектив — что-то в стиле Таны Френч или Лорана Бине. Про московскую богему! 

Кардинальных перемен в деятельности не хочу. Когда на первом занятии по курсу автофикшна нас попросили самим себе ответить на вопрос «Зачем я пишу?», я удивилась, что на это задание дали целых пятнадцать минут. Я справилась с ним за три секунды. Записала в блокнот: «Я пишу, потому что больше ничего не умею». И я даже не уверена, хочу ли уметь.


Беседовала Юлия Савиковская