Духовный локомотив

Прогресс инновационных экономик указывает на то, что в них акцентируется не технический, а человеческий фактор развития, т. е. гуманитарный капитал. В то же время поликультурность мира задает им конкурентную цель — интеграцию, синтез многообразия в своей национальной культуре. А глобальный контекст экономических, политических, социальных и других изменений ведет к необходимости поиска национальных инструментов, их синтеза и адаптации к внутренним сдвигам. Первыми эти вызовы встречает национальная элита — истеблишмент, а внутри него интеллектуальное ядро — национальное экспертное сообщество — те, кто способен осмыслить новое и найти способы его адаптации.

Это ядро — национальная интеллигенция. Какова она сегодня в нашей стране?

Интеллигенция в России возникла в результате появления социалистических идей после 40-х гг. XIX в. До появления этих идей у нас существовал просто образованный класс. Историческое значение нашей интеллигенции вплоть до 1917 г. определялось ее отношением к государству, отчуждением от него, враждебностью к нему. После 1917 г. это отношение по понятным причинам не могло сохраниться. Да и ее прежний состав по этим же причинам сжался до минимума, а затем был в огромной мере заменен новым. Различие между этими двумя составами можно свести к следующему (опуская отдельные исключения): до 1917 г. в составе интеллигенции была мощная и быстро растущая доля гуманитариев (в том числе теоретиков); после 1917 г. этот состав стал по преимуществу профессиональным, в нем доминировала технократия, ориентированная на анализ, а не на синтез. А гуманитарная часть лишилась фундаментального научного мейнстрима, замененного на застывшие догмы ленинизма, и оказалась не способной ни к синтезу, ни к анализу.

Вместе с тем было и общее между событиями 1917 г. и 1991 г. В обоих случаях интеллигенция вложилась в них по максимуму, возбудив в массах несовместимые с экономическими реалиями, основанные на мечтах и инстинктах социальные требования и аппетиты к государству.

Год 1991-й мы встретили, вооруженные мечтами, навеянными открывшимся после падения железного занавеса видом «западного парадиза», но без какого-либо понимания того, совместима ли наша культура, которую четыре поколения конструировали «товарищи», со свойствами этого «парадиза».

С 1991 г. прошло почти 20 лет. Что же сегодня представляет собою российская интеллигенция? В чем сегодня ее историческое значение? Составляет ли она экспертное ядро российского истеблишмента? Ответы на эти вопросы не так просты. В развитой части глобального мира, куда входят уже и страны БРИК, все чаще обнаруживается первичность культуры по отношению к политике и науке. В нарушенных в прошлом балансах между анализом и синтезом, между профессионально прикладным и теоретическим, между сферой навыков и сферой общекультурных идей возникает асимметричность в пользу вторых элементов. Ценности культуры берут реванш. Все это происходит в десятилетия, когда в России гуманитарная элита является абсолютным меньшинством и не видно никаких перспектив ее увеличения и роста ее влияния.

Инновационные усилия (реальные) наших властей сводятся к «экономзонам», «технопаркам», Сколкову, к технократическим решениям, которые не связаны с культурным ренессансом, с идеей воспитания в политике, в социальном строительстве, в преобразовании системы ценностных установок. Запад (Восток тоже) осознает, что перевороты в науке, технике, организации готовятся сдвигами в системе ценностей, в духосфере общества. Игнорируя идею воспитания, мы заменяем его внешним устроением жизни - вертикалью власти, политической стабильностью, суверенной демократией. Мы ищем устроительных решений, не гарантирующих стабильности и имитирующих западные институты. Потому что не владеем фундаментальной гуманитарной аналитикой собственного общества, способностью синтезировать культурное многообразие нового мира, выстроить план развития не предметного (технического), а внутреннего мира нашей страны. В результате мы топчемся там, где можем быть вровень (БРИК), претендуем на первые роли, реально оставаясь в группе отстающих по десяткам показателей — от производительности труда до детской смертности.

Доставшаяся нам в 1990-е гг. по наследству интеллигенция, возбудив инстинкты и мечты масс, растворилась постепенно в иных сословиях (так же как в XIX в. разночинское сословие, составлявшее более 4% населения в 1820-е гг., к концу века практически исчезло, растворившись в медицине, адвокатуре, чиновничестве, учительстве, военном и инженерном корпусах). Часть ее обуржуазилась. Часть надела на себя мундиры власти, обзаведясь убеждениями по должности. Часть ушла в проправительственные и нейтральные СМИ и шоу-бизнес. Эти переходы лишили ее пассионарности, которая была столь яркой в годы оттепели и в перестроечные времена. Она перестала пронизывать элиту. Истеблишмент стал «интеллигентски нейтрален». Ряды подлинной интеллигенции сжались так, что уход из жизни каждого из немногих оставшихся воспринимается с особым трагизмом. Наш гуманитарный капитал тает, гуманитарный капитал Запада растет, Востока тоже. Создав дегуманизированное общество в советские годы, мы после 1991 г. продолжаем воспроизводить его пороки, добавляя новые. Сегодня оно состоит из массы, ориентированной на потребительские инстинкты, идеи распределения и потребления, а также из истеблишмента, в котором гедонизм и те же потребительские и перераспределительные инстинкты образуют вполне гомогенную картину с массой. Но это не имеет никакого положительного отношения к возможности устроения в России инновационной экономики и знаниевого общества. А отрицательное имеет, причем решающее.

Историческое значение интеллигенции сегодня сведено к нулю в нашей стране. В других странах она — ум, честь и совесть. В нашей стране она почти вся растворена в массе и во власти. Даже организуя Сколково, мы уповаем на импортные кадры, на их трудолюбие, ответственность, добросовестность. Дмитрий Лихачев говорил, что интеллигент — это представитель профессии, связанной с умственным трудом и обладающий «умственной порядочностью», а основной принцип интеллигентности — «интеллектуальная свобода как нравственная категория». Этот тип людей почти не встречается в истеблишменте, где абсолютно доминирует конформистская «духовность» и полузнайство.

Таким образом, в сравнении с Западом и Востоком по наличию интеллектуально духовного локомотива в виде интеллигенции «по Лихачеву» мы находимся не «между», а скорее «вне».

Особо опасен огромный дефицит гуманитарной интеллигенции (движителей духовности), для взращивания которой наши власти создавать гуманитарное Сколково не собираются. Поэтому импорт нами любых чужих институтов осуществляется без осмысления показаний и противопоказаний их применения, без квалифицированной оценки сопоставимости этих институтов и принимающей их в свое лоно культуры, без плана постепенного достижения такой сопоставимости. Поэтому и сами институты приживаются в нашей культуре скорее имитационно, почти как «антитела». Думается, что воссоздание национального культурного капитала, гуманитарного потенциала, фонда духовных мыслителей и пастырей куда важнее «технопарков». Но если надумаем создать гуманитарное Сколково, то откуда нам взять во главе его гуманитарного Жореса Алферова? Иных уж нет, а те...