Психоанализ: задача со множеством неизвестных
Когда она училась в школе, то была влюблена в математику и готовилась поступать на мехмат. Но в 11-м классе неожиданно для всех передумала и решила изучать психологию. На втором курсе она влюбилась во второй раз — в психоанализ. С тех пор прошло больше 20-ти лет, но эта любовь меньше не стала, говорит наш преподаватель, супервизор, психоаналитически-ориентированный психотерапевт Светлана Михайловна Фёдорова. Она — кандидат Парижского психоаналитического общества (SPP), кандидат Международной психоаналитической ассоциации (IPA). Один из лучших преподавателей Вышки по итогам студенческого голосования. Поговорили со Светланой Михайловной о том, каким был ее путь в профессию, о личном анализе на французском, о страхе не помочь пациенту, а также о том, как со временем не потерять интерес к работе.
«Сальто» из математики
— Я практикую около 20-ти лет. Мне было 18, когда я пришла учиться на факультет психологии МГУ, — рассказывает Светлана Михайловна. — Мой путь в профессию — довольно необычный. Можно сказать, что это было такое «сальто». Когда я училась в школе, то была одаренным математиком. Я очень любила эту науку, она была для меня пространством творчества. Мне всегда нравилось решать задачи с большим количеством неизвестных. Было ощущение, будто я соприкасаюсь с какой-то тайной. А потом в голове или в душе что-то происходит — какое-то совпадение — и ты вдруг находишь нужный ответ. Это какая-то магия — то, за что я до сих пор люблю математику.
Мои педагоги были уверены, что я поступлю на мехмат и свяжу свою жизнь именно с этой наукой. Собственно, я туда и поступила на предварительных экзаменах. Но в 11-м классе увлеклась литературой, философией, психологией. На уроках мы разыгрывали настоящие психодрамы, во время которых между собой спорили Аристотель с Платоном и Шопенгауэр с Гегелем. Это было очень увлекательно! Я всерьез задумалась о том, чтобы после школы поступить на философский факультет или во ВГИК на режиссерский.
Когда я заявила своим математикам, что собираюсь учиться на философском, они были в совершенном ужасе. Они вызвали меня к себе и сказали: «Что же ты делаешь? Как ты можешь предать математику?!». На что я ответила: «Вы ничего не понимаете! Я хочу заниматься высокими материями, а математика к душе не имеет никакого отношения!».
Тогда учителя стали уговаривать меня поступить на психфак.
Философия — это что-то такое абсолютно оторванное от реальности, — убеждали они. — Может, хотя бы психология? Это все-таки прикладная профессия. Будешь работать с людьми.
Самым веским аргументом в пользу психологии стало то, что на философский факультет первым экзаменом было сочинение, а на психфак — математика. Поскольку у меня была медаль, и сдавать все экзамены не хотелось, я дрогнула и обратила внимание и на этот вариант тоже.
— То есть математики в каком-то смысле все-таки «победили»?
— В каком-то смысле, да. Хотя между философским факультетом и психологическим я металась до последнего дня. Умоляла в приемной комиссии взять у меня копии документов (но тогда принимали только оригиналы). Потом, пообщавшись с людьми из приемной комиссии на обоих факультетах, я поняла, что сотрудники психфака мне нравятся больше. Они показались мне более живыми и любопытными. И еще возникло ощущение, что у психологов есть та особенная атмосфера, которая способствует познанию души. В итоге отнесла документы на психфак.
— Потом, когда началась учеба, это первое впечатление не изменилось?
— В принципе, нет. Когда я стала учиться, то поняла, что это действительно то, чего я хотела, несмотря на то, что было много совершенно ненужных предметов. На психфаке я встретила много интересных людей, которые пришли туда именно за тем, чтобы познать себя. Понравились преподаватели — они умели вовлечь в профессию.
С первого курса я посещала различные практические занятия, психотерапевтические группы по телесной терапии, гештальт-терапии, арт-терапии.
Психоанализом увлеклась, когда училась на втором курсе. Пришла на психоаналитическую супервизию и лекцию по психоанализу; ничего не поняла, но в то же время почувствовала, что ко мне возвращается та самая магия из математики — когда очень много неизвестных, но в душе что-то происходит, и ты ищешь совпадения. Именно в психоанализе я нашла ту глубину, которой мне не хватало в других направлениях.
Я начала ходить в супервизионные, обучающие группы, участвовала в конференциях. В то время психоанализ в России только зарождался. В Москве проходили первые большие конференции, на них приезжали зарубежные психоаналитики. Я с интересом слушала доклады коллег, участвовала в обсуждениях. Так постепенно стала входить в эту профессию.
Первая клиентка
— Когда мне было 20 лет, и я уже два года участвовала в супервизионной группе, одна из моих коллег (на тот момент ей было около 40-ка) спросила, не хочу ли я начать психотерапевтическую практику. С одной стороны, у меня было много страхов. С другой, я была очень воодушевлена. Подумала: если предлагают клиентов, почему бы нет? — и согласилась. Коллега направила ко мне одну из своих знакомых, которая находилась в непростой психологической ситуации и нуждалась в психотерапевтической поддержке. Я спросила: «Ты уверена, что я справлюсь?». На что коллега ответила: «Мне кажется, что именно ты справишься».
Я провела первую сессию с клиенткой. Мне показалось, что всё прошло хорошо. Но когда после сессии я прибежала в университет, и по пути зашла в столовую позавтракать, то, сидя за столом, вдруг поняла, что совсем не чувствую вкуса пищи.
Тогда я вспомнила, что это — одна из тем, о которой говорила моя клиентка. Она настолько заглушила в себе эмоции (и вообще любую перцепцию из страха снова пережить шизофренический криз), что я, думая, что всё великолепно, что я могу помочь ей переработать ее переживания, на самом деле, просто провалилась в это ее состояние. Поняла, что надо за волосы себя из него вытаскивать, и начала брать много супервизий.
— В тот момент, когда вы осознали, что провалились в состояние клиентки, не стало страшно? Не было ли желания прекратить работу с ней?
— У нас есть правило: мы проводим три диагностические сессии, после чего принимаем решение о дальнейшей возможности работы, ее целесообразности; о том, какой тип психотерапии предложить клиенту. Я видела, как моей клиентке важно, чтобы ее взяли в терапию. Несмотря на то, что эта женщина была старше меня в два раза, она почувствовала во мне энергию, здоровое начало, к которому хотела вернуться.
Коллеги на супервизии поддержали меня. Они сказали, что такая реакция, как у меня, это нормально; что это тоже материал для работы. Благодаря их профессиональной поддержке я почувствовала, что у меня есть тыл, что мне помогут работать с этой клиенткой. Уже следующие две сессии прошли менее травматично для меня.
Это была сложная, но интересная работа, которая продолжалась шесть лет. Благодаря этой клиентке я многому научилась в профессии. Она сильно подавляла свои чувства, свое либидо. И задача была — бережно снять эти жесткие, ригидные защиты и помочь ей снова стать живой, без страха провалиться в психотическое состояние.
— Вам удалось справиться с этой задачей?
— Да, у моей клиентки была очень позитивная динамика. Психотические эпизоды больше не повторялись. Впервые в жизни она начала работать.
В бездне отчаяния
— Когда вы поняли, что эта профессия — уже по-настоящему ваша?
— Мне кажется, это момент, когда я смогла интериоризировать все свои знания, навыки, ощущения, способность выдерживать; когда уходит страх непонимания. Страх не помочь человеку случился относительно недавно, лет 10 назад. Ко мне обратилась пациентка с очень ранней травмой, связанной с преэдипальными симбиотическими отношениями с матерью, — это когда есть психическая боль, которую сложно символизировать. В таких случаях психоаналитик, помимо контрпереноса, может испытывать еще и какие-то телесные ощущения. Они тоже дают нам много информации.
После каждой сессии с этой пациенткой у меня болели глаза. Какое-то время мне было тяжело ее выдерживать. Я испытала то, что во французском психоанализе мы называем «химерой». Это такой момент психотерапевтических отношений, когда ты проваливаешься вместе с пациентом в какое-то довербальное состояние, и к тебе приходят некие образы, слова. Они прорываются в терапевтическое пространство как будто из глубины, из ниоткуда, и помогают связать несимволизированный материал.
Безусловно, помогли супервизии. У меня перестали болеть глаза, а клиентка впервые за много лет заплакала. Произошла разблокировка очень ранних переживаний, которые прежде были совершенно недоступны. В процессе работы с этой женщиной я поняла, что больше не боюсь погружаться в эту глубину; что я чувствую себя там уже достаточно комфортно. И, более того, мне это интересно.
— Вы сказали о страхе не помочь пациенту. Присутствует ли он у вас сейчас? Как его преодолеть? Можно ли избавиться от него совсем (и нужно ли это делать?), или в какой-то степени он присутствует даже у очень опытного аналитика?
— Наверное, невозможно преодолеть его до конца. В связи с этим мне вспоминается статья Андре Грина «Случай ангела», где он описывает свою работу с очень тяжелым нарциссическим пациентом. Именно в этом кейсе мы можем видеть сложную гамму чувств аналитика. С одной стороны, он обладает сильным психоаналитическим инструментарием и способностью к осознанию, но в то же время словно проваливается вместе с пациентом в бездну отчаяния и иногда как будто признает невозможность его исцелить. И вместе с тем парадоксальным образом дает человеку надежду на то, что даже малейшее улучшение, повышение осознанности — это в каких-то достаточно тяжелых случаях уже много. Даже если в жизни пациента случаются провалы, неудачи, психоаналитическая терапия, психоанализ дает человеку главное — любопытство к своей психике, к своему бессознательному. Этот интерес остается с пациентом навсегда.
«Вечный пациент»
— Как получилось, что вы проходили личный анализ на французском языке?
— К 26 годам я уже много работала с пациентами, участвовала в конференциях и понимала, что буду и дальше развиваться в этом направлении. Поскольку мы работаем с людьми, у нас должна быть развита способность достаточно хорошо осознавать свой внутренний мир и не проецировать его на своих клиентов, поэтому я задумалась о том, чтобы начать личный анализ.
В то время молодое российское психоаналитическое сообщество было довольно небольшим, все друг друга знали. Некоторые коллеги уже имели статус аналитика IPA, и я даже сходила на несколько собеседований. Но в какой-то момент поняла, что вряд ли смогу рассказывать о себе, своей внутренней жизни людям, которые меня знают.
Стало понятно, что нужно учить французский, чтобы ехать в Париж и проходить анализ там. Язык я выучила достаточно быстро для того, чтобы начать. Мне предложили несколько кандидатур аналитиков. При выборе специалиста мне было важно, чтобы он был больше ориентирован на практику. В итоге выбрала аналитика, который работал как со взрослыми, так и с детьми-аутистами. Это было связано в том числе с тем, что в то время я сама работала с такими пациентами, участвовала в группе психоаналитической психодрамы, где мы работали со сложными детьми с психиатрическими диагнозами.
Когда я пришла к этому аналитику на первичную консультацию, то поняла, что попала в нужное место. Задержалась там на 15 лет.
— Сложно ли было проходить анализ на иностранном языке?
— Вначале было непросто. Но атмосфера в кабинете сложилась очень располагающая, я почувствовала, что могу говорить о себе, своих чувствах. Мой аналитик сказал, что, если я не знаю какого-то слова по-французски, то могу называть его на английском (по первому образованию он профессор филологии по английской литературе). Я поблагодарила его за такую возможность, но за 15 лет анализа использовала английские слова всего несколько раз.
Это было тоже довольно интересно, потому что иногда ты забываешь какое-то слово неслучайно. Если я забывала слово, мой аналитик спрашивал, как оно звучит по-русски. И когда я произносила его, это открывало для меня совершенно новые измерения, и становилось понятно, почему я его забыла: это отбрасывало меня в какую-то раннюю детскую историю, которая была достаточно травматичной.
Со временем говорить на французском становилось всё легче — причем настолько, что, когда я приезжала в Париж и попадала в кабинет, то иногда начинала даже думать на французском. Еще в самом начале я смотрела много различных ток-шоу. Это помогало почувствовать экспрессию языка, его мелодику. Со временем я научилась выражать свои чувства, как обычные французы. У меня до сих пор немного «хромает» грамматика, но всё, что я хочу сказать, я сказать могу.
Мой анализ был шаттловым. До пандемии я каждый месяц приезжала на неделю в Париж. Еженедельно у меня было по 10-12 сессий — утром и вечером. В общей сложности, таких поездок было девять в году. За 15 лет это стало уже моим стилем жизни.
— Как завершился ваш анализ?
— Я называю себя «вечным пациентом». Мое любопытство к бессознательному не остывает. Поэтому, пока была возможность, я продолжала анализ. Но, начиная с какого-то момента, примерно через 10 лет, я стала ездить в Париж не так часто. Потом случилась пандемия, и мы перешли в онлайн — сессии стали реже. Около года назад мой аналитик сообщил, что завершает свою карьеру. У меня был год, чтобы закончить анализ. В конце ноября прошлого года я приезжала в Париж, чтобы уже окончательно завершить эту работу.
— Что чувствуете в связи с этим?
— Пока сложно сказать — прошло всего два месяца. Но переживаний много. С одной стороны, я почувствовала, что повзрослела, но внутренняя работа при этом продолжается. А с другой, мне приходится прилагать некоторые усилия, чтобы сохранять эту связь с бессознательным. Заметила, что взяла за привычку перед сном давать себе хотя бы несколько минут на то, чтобы соприкоснуться с какими-то переживаниями, осознать свои чувства за прошедший день. Часто для этого внутреннего диалога не хватает времени.
Расширить пространство
— Несколько лет вы были мастером курса «Психоаналитическая психодрама» на нашей программе. Как вы познакомились с этим направлением?
— Я очень счастлива, что психодрама появилась в моей жизни. Благодаря этому сбылась еще одна моя детская мечта — быть режиссером.
Психоаналитическая психодрама — это метод, созданный во Франции в 1950-х годах пионерами французского психоанализа: Рене Дяткиным, Сержем Лебовиси и Эвелин Кестемберг. Они думали, как работать со сложными пациентами: психотическими, тяжелыми пограничными. Дело в том, что классический психоанализ и иногда даже психоаналитическая психотерапия таким людям не подходят, поскольку работа происходит один на один: пациент — аналитик. Специалисты много размышляли над тем, как расширить это пространство, чтобы в нем появлялись образы, символы, еще что-то, что пациент потом сможет увидеть и присвоить себе.
В то время в Европе была очень популярна классическая психодрама Якоба Морено как попытка творчески разыграть и прожить различные события. Психоаналитики стали экспериментировать с ней, но скоро стало понятно, что в классическом варианте этот метод для сложных пациентов еще более травматичен. Если в психодраматической группе присутствует несколько нарушенных людей, то процесс может превратиться в массовый психоз, и терапевтическое поле не выдерживает такую нагрузку.
Тогда французские аналитики подумали: почему бы не собираться в подобном формате, но группой психотерапевтов, психоаналитиков, которые уже достаточно хорошо осознают свои внутренние конфликты и способны, исходя из своего чувствования, осознания, этой химерой бессознательного символизировать довербальный материал пациента.
В 2003 году я прошла обучение классической психодраме на факультете психологии МГУ у нашего пионера этого метода Екатерины Михайловой. Для меня это был фантастический опыт. В 2006-м я впервые попала на демосессию психоаналитической психодрамы в Париже. То, что я там увидела, меня потрясло. Я была поражена тем, насколько эмоционально проигрывают свои роли ко-терапевты — опытные психоаналитики (зачастую преклонного возраста) — насколько они оживляют психотерапевтическое пространство и как много это дает пациенту.
Когда вернулась в Москву, нашла в институте Сербского единственную психоаналитическую психодраматическую группу под руководством В. А. Потаповой, которая работала со сложными детьми и подростками. Участвовала в ней пять лет. Сначала — как ко-терапевт, позже — в качестве ведущего группы. Это была невероятно интересная работа, мы с коллегами ее очень любили. В психоанализе много ограничений на действия, говорение, и участие в психодраматической группе давало нам возможность почувствовать себя более живыми.
Впоследствии я вела обучающую психоаналитическую психодраматическую группу в ВШЭ. Для меня это был серьезный вызов и большая ответственность, поскольку в качестве ко-терапевтов выступали студенты, и был риск травмировать пациента. Я предварительно готовила группу, обучала ее методу, мы проигрывали какие-то свои истории.
Этот опыт оказался очень успешным. Мы в течение пяти лет работали сначала с одним пациентом, затем столько же — с другим. В процессе этой работы их состояние значительно улучшилось. В самом ее начале у этих людей часто случались срывы, они были не способны выдерживать свои собственные эмоции, говорить о них, устанавливать отношения, в том числе любовные, из-за полной блокировки либидо. Было интересно наблюдать за тем, как с помощью психодрамы наши пациенты становятся сильнее, как они знакомятся со своим бессознательным, перестают бояться его. Как они учатся — иногда посредством идентификации с ко-терапевтами — проживать свои чувства и присваивают себе право испытывать их. Необыкновенно интересная работа!
Соприкоснуться с новым
— Как не потерять интерес к профессии?
— Нужно стараться оставаться открытым к новому. Это создает некое пространство для развития — в профессии, в том числе. Я принадлежу к французской школе психоанализа, она довольно специфическая — ближе к Фрейду и классическому психоанализу. Однажды, это было лет семь назад, я почувствовала какой-то внутренний бунт: мне как будто стали тесны эти рамки; они как будто немного мешали совпадать с собой и со своими собственными ощущениями в процессе работы с пациентами.
С самого начала практики меня интересовала тема работы с детьми-аутистами. Это совершенно особый мир — Зазеркалье — в котором работать с помощью классического психоанализа невозможно. Всегда нужно искать, нащупывать способы, которые помогут соприкоснуться с этим миром и при этом не травмировать его, потому что он очень хрупкий. Еще тогда началось мое путешествие в какие-то новые области. Стали появляться какие-то метафоры из физики: ощущение энергии, вибрации, поля, волны…
Сама для себя я сформулировала это так: амплитуда функционирования. У каждого человека она своя. Часто за счет срабатывания каких-то психологических защит или по причине базовой нервной организации люди функционируют на достаточно травматичной для себя амплитуде. Либо это плато, а потом пик; либо она просто понижена и еле-еле колышется.
В работе с пациентом нужно помочь ему поймать эту амплитуду: соприкоснуться с ней, войти в нее, попробовать побыть с пациентом и помочь ему немного выровнять ее. Для этого сначала нужно, с одной стороны, выдержать поток несвязанного — того, что Бион называет бета-элементами, — и потом уже запустить альфа-функцию. Но не просто запустить, а в определенной амплитуде. И когда она начинает функционировать в психотерапевтическом пространстве, пациенту становится легче выносить свои эмоции. Со временем амплитуда выравнивается, и любые переживания становятся менее травматичными.
Я положилась на эти ощущения и, помимо теоретической базы, решила использовать в работе с клиентами и их тоже. Не как технику, а как некую перцепцию, некое ощущение, которое дано и поэтому тоже что-то значит. Когда это произошло, работать стало легче, и я заметила немного другую динамику с пациентами.
Позже я познакомилась с концепциями итальянских, аргентинских психоаналитиков-постбионианцев, а также с теориями аналитика Томаса Огдена. Их концепты совпали с моими ощущениями, хотя они говорят об этом немного другими словами.
Всегда нужно помнить о том, что может появиться что-то новое, и быть готовым соприкоснуться с ним, встретиться, попытаться символизировать.
Новый этап
— Расскажите, пожалуйста, о ваших планах — профессиональных и личных.
— Сейчас я перехожу в другой возрастной этап. У меня взрослая дочь, и я могу почувствовать себя чуть более свободной. Появляются новые интересы в жизни. Например, я давно мечтаю научиться играть на ханге. Однажды у меня был такой опыт, после чего я поняла, что хочу через отображение в этом музыкальном инструменте ощутить собственную вибрацию.
Еще я увлекаюсь китайской медициной и остеопатией. Сходив на несколько практических семинаров по остеопатии, была поражена тем, насколько это, по сути, похоже на психоаналитический процесс. Это тоже слушание — слушание того, что происходит в теле, — которое запускает в нем естественные процессы для самовосстановления. Но для этого, как и в психоанализе, нужен другой человек, который сможет уловить нужную волну, амплитуду.
Хочу чуть больше времени уделить этому, а также познанию древних секретов китайской медицины. На себе убедилась, что она работает. Смотрю много вебинаров по этой теме, но пока это довольно разрозненные и совершенно не интегрированные знания. Хотелось бы найти людей — настоящих мастеров — и поучиться этому у них. Понимаю, что это долгий путь, но у меня есть готовность пройти его.
__________
В разделе «НАШИ ЛЮДИ» вы можете прочитать еще больше историй наших слушателей, преподавателей и выпускников об их пути в психоанализ.
__________
Присоединяйтесь к нам в соцсетях ВКОНТАКТЕ или ТЕЛЕГРАМ.
Подробнее о программе можно узнать здесь – О ПРОГРАММЕ и ПАСПОРТ ПРОГРАММЫ.
Вы также можете посмотреть ПРЕПОДАВАТЕЛЬСКИЙ СОСТАВ, подать ЗАЯВКУ НА ОБУЧЕНИЕ или ЗАДАТЬ НАМ ВОПРОС.