Первый курс о музейной практике в ГМИИ им. А.С. Пушкина
5 декабря 2018 года студенты 1 курса секции Ближнего Востока Школы востоковедения НИУ ВШЭ под руководством А.А. Рогожиной отправились в Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина для прохождения музейной практики.
Ниже приводятся отрывки из лучших творческих работ, написанных первокурсниками по итогам изучения коллекций древнего Ближнего Востока.
Нечаева Анна, А-1
Фаюмские портреты
Благодаря переезду в Москву мне впервые, наконец, довелось посетить Государственный музей истории искусств им. А. С. Пушкина. Происходило все это действо в уютнейшую и располагающую к посещению музея погоду. Постояв несколько минут перед входом и послушав любопытную историю открытия музея под вечерним снегопадом, я окончательно настроилась на созерцание древнего искусства.
И вот передо мной это лоно развернувшейся, как на ладони, многовековой истории одновременно нескольких цивилизаций. Археологических артефактов по интересующим меня регионам было немыслимо много, но мне всё же удалось выбрать несколько наиболее занятнейших. В ГМИИ хранятся экспонаты, позволяющие проследить переход от двух важнейших эпох: древности и средневековья. К таким памятникам культуры относятся фаюмские портреты, которые послужили так называемой отправной точкой для многих видов средневекового искусства, в том числе и для византийской иконописи. Одним из наиболее впечатляющих портретов стал для меня портрет юноши, написанный в начале II в. Здесь изображен молодой человек с прекрасными черными кудрями и золотым венком на голове. Портреты людей были написаны на деревянных дощечках и, впоследствии, уже после смерти человека, привязывались к мумии. Умершего старались прославить и, чтобы придать ему ореол посмертной славы, помещали на голову золотой венок. Для придания четкости и силуэтности выбран золотой фон. Удивительно, что почти многие найденные фаюмские портреты находятся в прекрасном состоянии. Это обусловлено особой техникой – энкаустикой, при которой используется воск. Портрет юноши поражает протокольной точностью изображения, потрясающей передачей бликов и текстуры волос. Как и во многих других фаюмских портретах, размер глаз явно преувеличен, но в то же время это не отталкивает, а, наоборот, делает их взгляд убедительным и глубоким. Несмотря на сходства в технике изображения, каждый портрет индивидуален, показывает разных людей, принадлежащих к разным этническим и социальным группам.
Федичина Анна, А-2
Погребальные элегии
«О где же…! Я бы воззвал к тебе, (…)
Где же милые уста, прекрасные уста, добрые уста!
Я бы воззвал к тебе, (…)
Где же мой...., мой бесценный алмаз!
Я бы воззвал к тебе, (…)
Пусть произнесут (?) страшное заклятие против демона,
который поднял на тебя руку,
Потому что добрая матрона простерта во всем своем великолепии (?) подобно быку, [печ]альна погребальная песнь о тебе!» [1]
Осмысление искусства древнего Востока, собранного в музейных коллекциях, всегда связано с некоторыми трудностями. Самой важной из них, которой не удается избежать даже лучшим собраниям, является непонимание зрителем того факта, что значительная часть коллекции — это погребальный инвентарь, не предназначенный для бытового использования. Многие экспонаты, размещенные в ГМИИ, были найдены в гробницах: мы смотрим на красивые кувшины, но они – фикция, в них нельзя хранить жидкость и практически ничего нельзя налить из-за маленького объема. Мы смотрим на хоть и прекрасные, но одноразовые пластиковые венки и думаем, что это и был их мир. А на самом деле это бесконечный и дорогой каталог погребальных агентств, в которых все создано по внешнему подобию настоящей жизни.
Тем интереснее показалось мне попытаться рассмотреть те экспонаты, которые открыто заявляют, что они говорят с нами о смертности – тех, кто их создал и тех, кто смотрит на них сейчас. ГМИИ предоставляет возможность рассмотреть такие предметы, созданные разными цивилизациями на протяжении многих веков. Думаю, стоит двигаться от древности, поэтому сначала посмотрим на шумерскую табличку с первыми в мире погребальными элегиями.
С этой табличкой с текстами погребальных песен связана незаурядная история: в 1957 состоялся обмен учеными, первый и беспрецедентный случай в истории СССР и США, в рамках которого в Москву приехал Самюэль Крамер, профессор Пенсильванского университета. Именно он обнаружил в коллекции музея великолепно сохранившуюся табличку с шумерским литературным текстом, записанным в четыре столбца; раньше она находилась в частном собрании Н.П Лихачева, а в ГМИИ попала в 1937 году – ее передала в дар музею В. Шилейко, жена ассириолога В.К. Шилейко [2] .
При ближайшем изучении оказалось, что это два самостоятельных стихотворных произведения, относящихся к жанру погребальной песни. Поскольку погребальные песни, или элегии, были обнаружены среди сохранившихся шумерских литературных текстов впервые, ученому захотелось подробно изучить эту табличку из музея им. А. С. Пушкина с тем, чтобы впоследствии опубликовать ее транскрипцию и перевод с комментариями. Таким образом, большую часть своего пребывания в Москве он посвятил работе над точной транскрипцией шумерского текста. Затем работа продолжилась уже в Филадельфии.
Табличка, которую писец разделил на четыре столбца, была составлена в древнем городе Ниппуре около 1700 г. до н. э., хотя сами элегии могли быть сочинены значительно раньше. На табличке два отдельных произведения неодинаковой величины, отделенные друг от друга чертой. Первая, более длинная элегия состоит из 112 строк, вторая — из 66. За текстами обоих произведений следует концовка из трех строк, отделенная двойной чертой. В ней указано название элегий и число строк каждого произведения в отдельности и обоих вместе. Большую часть текста составляют погребальные песни, исполненные человеком по имени Лудингирра [3] . В первой песне Лудингирра оплакивает смерть своего отца Нанны, который умер от ран, полученных в какой-то схватке. Во второй песне тот же Лудингирра оплакивает свою добродетельную и любимую жену Навиртум, умершую, по-видимому, естественной смертью. <…>
Помимо бесспорных литературных достоинств – ведь это первая из известных нам попыток отрефлексировать те человеческие чувства и переживания, связанные с неизбежной смертностью тех, кто дорог нам! – этот текст важен с точки зрения истории литературы. Мы можем сопоставить и сравнить его с плачем Давида о Сауле и Ионафане и гомеровской погребальной песнью о Гекторе. В шумерском тексте отражено в какой-то степени парадоксальное и противоречивое представление шумеров о загробном мире. Хотя подземное царство считалось темным и страшным миром, где «жизнь» в лучшем случае была только жалкой тенью земной жизни, оно имело и свои «положительные стороны» — в частности, в те часы, когда на землю спускалась ночь. В самом деле, ведь там существовал суд над мертвыми, и если решение суда было благоприятным, душа покойного, по-видимому, могла пребывать в довольстве и счастье и даже добиваться исполнения желаний.
Принято считать, что древние египтяне имели особенное отношение к смерти, которое отличало их от прагматично-суховатых жителей Междуречья. Это мнение основывается на предметах и текстах, найденных в гробницах, что, конечно, заставляет задуматься о правильности построения причинно-следственной связи в предыдущем утверждении. Но в одном усомниться невозможно – в красоте. И если бы во время осмотра египетского зала меня спросили, что я вижу, я бы повторила вслед за Говардом Картером: «Чудесные вещи!». И если цивилизация Месопотамии была в первую очередь цивилизацией текста, то Египет – цивилизация цвета, формы и всего облика.
Украинская Алиса, А-2
Лодка
Экспонат относится либо к I Переходному периоду, либо к эпохе Среднего царства в истории Египта и датируется XXII -XIX вв. до н.э. Если внимательно посмотреть на лодку, можно отметить несколько особенностей. Во-первых, интересной кажется поза гребцов. Они изображены с вытянутыми руками. Должно быть, они держали весла, которые не сохранились. Длинная палка в передней части лодки, вероятно, предназначалась для паруса. Возможно, эти элементы были выполнены из менее прочного материала, чем дерево, из которого сделана остальная часть. Во-вторых, почти в центре лодки расположен саркофаг умершего, что позволяет отнести ладью к числу погребальных. Рядом с саркофагом сидят три человека в белых одеяниях (двое обращены лицом к носу судна, а третий – к корме). Они не участвуют в процессе гребли. Скорее всего, это жрецы, которые исполняют погребальный ритуал. В-третьих, лица гребцов выглядят одинаковыми. Это может быть связано с мировоззрением египтян. Земная жизнь воспринималась ими как подготовка к тому, что ждет после смерти, поэтому земное обличие не имело значения.
Хотя в период Среднего царства, к которому предположительно относится ладья, появляются литературные тексты, акцентирующие внимание на земном существовании («Песнь арфиста»), загробная жизнь по-прежнему интересует египтян. В рассматриваемую эпоху распространяется культ Осириса, с именем которого связывается стремление к «бессмертию за гробом». [4]
Символика лодки очень важна для Египта. Поскольку сама страна располагалась вдоль Нила, водный транспорт был необходим. Ладьи в мировоззрении египтян приобретали особое значение. Они представляли, что Ра, верховный бог солнца, днем плывет на своей ладье по небесной реке, а ночью – через подземный мир. Люди желали присоединиться к Ра после смерти. Ладьи знакомы нам по текстам Нового царства, к которым относят памятники XVI -IX вв. до н.э. [5] В «Реставрационной надписи» (известна по стеле из Карнака и датируется XIV в. до н.э.) [6] перечисляются заслуги Тутанхамона, при котором осуществлялась реставрация культа Амона. Среди реформ фараона отмечается строительство ладей «для бытия на реке». [7] Плавая на этих ладьях по Нилу, боги могли освящать страну. Упоминания о ладьях содержатся и в «Завещании Рамсеса III » (известно по «Большому папирусу Гарриса», хранящемуся в Британском музее). [8] Как одно из преобразований фараона называется строительство ладей, с помощью которых Египет осуществлял торговлю с другими странами. [9] Рассматриваемая модель погребальной лодки не только поражает искусным исполнением, но и помогает оценить важность ладьи для египтян того времени.
Тазетдинов Тимур, А-2
Коптские ткани
Ткани и вышивка использовались при пошиве туник, повязок, нашивок и прочих одеяний, а самыми распространенными формами были круг, квадрат и полоса. Сюжеты, изображаемые на тканях, были разнообразны, но большинство были основаны на христианстве. Один из экспонатов – это круг с вышитым сюжетом, иллюстрирующим ветхозаветную историю Иосифа, брошенного в ров братьями. Также вниманию посетителей предоставлены клоки ткани с изображением святого и черно-белый квадратичный кусок с гладиаторской битвой. Последний уже выпадает из библейской тематики и уходит в сторону античных традиций.
Коптские ткани ничуть не напоминают привычную большинству людей культуру Египта. Недалеко от зала с этими экспонатами располагаются витрины с образцами искусства Древнего Египта, что позволяет сопоставить творения двух разных эпох и проследить изменения культуры в рамках одного региона. Изменения масштабны, но обоснованы ослаблением Египта в конце первого тысячелетия до н.э., в результате которых культура древних египтян пришла в упадок, а само царство начало эллинизироваться.
Сиринов Павел, А-2
Табличка с изображением злой богини Ламашту и текстом заклинания (на обороте), 7-8 вв. до н.э., Месопотамия.
Данный амулет из желтоватого камня был куплен В.С. Голенищевым у французского египтолога Урбана Буриана [10] . На амулете изображена богиня Ламашту, на оборотной стороне выбито заклинание, направленное против ночных кошмаров.
Ламашту - шумеро-аккадская богиня, дочь бога Ану. Изображалась в виде стоящей на осле обнаженной львиноголовой женщины, к груди которой присосались собака и поросёнок. Ламашту считали убийцей еще не рожденных детей и младенцев [11] . Ниже приводится перевод заклинания, выполненный В.К.Шилейко.
«Того, кто пробрался к моей постели,
Кто меня испугал, обратил меня в бегство,
Кто мне показал ужасные сны, —
Великому вратарю ада, Негабу его предадут.
По слову Инурты, старшего сына, любимого чада,
По слову Мардука, жильца Эсагили и Вавилона,
Дверь и засов да изведаешь ты:
Под защиту богов-государей я припадаю» [12].
Предполагают, что это заклинание было адресовано не самой Ламашту, а неизвестному демону [13] . Изображение представляется мне менее интересным, нежели текст. Сюжет этого заклинания прост: герой просит, чтобы напугавшего его демона отправили в подземный мир, а его самого защитили боги. В этом заклинании видно какое-то архаичное отношение к кошмару как к чему-то по-настоящему пугающему. А обращение за помощью к богам уровня Мардука, возможно, подтверждает серьезность восприятия снов, либо говорит об уровне проблем, решения которых просили у богов.
[1] Вторая погребальная элегия, табличка старовавилонского времени, ок. 1700 г. до н.э., ГМИИ им. А.С. Пушкина, подстрочный перевод на английский выполнен Самюэлем Крамером, русский – Ф.Л. Мендельсоном.
[2] Сайт ГМИИ им. А.С. Пушкина, (дата обращения: 11.12.18) https://pushkinmuseum.art/data/fonds/ancient_east/1_2_b/1_2_b_1725/index.php?lang=ru
[3] С. Н. Крамер, «Две шумерские элегии», Издательство восточной литературы, М., 1960. — Предисловие, введение, перевод шумерского текста, комментарии и примечания на русском и английском языках.
[4] Поэзия и проза Древнего Востока. Под ред. И. С. Брагинского. М.: Художественная литература, 1973. С. 26.
[5] Там же. С. 24.
[6] Хрестоматия по истории Древнего Востока: учеб. пособие, в 2-х частях. Ч.1/Под ред. М. А. Коростовцева, И. С. Кацнельсона, В. И. Кузищина. М.: Высшая школа, 1980. С. 97.
[7] Там же. С. 98.
[8] Там же. С. 107.
[9] Там же. С. 113.
[10] Емельянов В.В. Неопубликованные работы В.К. Шилейко.//Письменные памятники востока.-2017.-том 14.№4.-стр. 92.
[11] Black J., Green A. Gods, Demons and Symbols of Ancient Mesopotamia. University of Texas Press, 1992. P.115-116.
[12] Емельянов В.В. Стр. 95.
[13] Там же. Стр. 99-100.