Европа, Грузия, Россия: реформы и имитации

23 мая темой второго пленарного заседания Международного симпозиума «20 лет: политическая и экономическая эволюция в посткоммунистической Европе», организованного ВШЭ при поддержке Фонда «Либеральная Миссия» и Фонда Фридриха Науманна, стал анализ процесса перехода стран Центральной и Восточной Европы к демократии.

Пал Тамаш

Об «Успехах и неудачах национальных систем» в свете расширения Европейского Союза на восток говорил в своем докладе Пал Тамаш, профессор социологии, директор исследовательского центра социологии Будапештского университета имени М. Корвина. Венгерский исследователь предложил рассмотреть несколько этапов перехода стран бывшего соцлагеря к реалиям объединенной Европы, который евроскептики и сторонники национальной идентичности порой называют «путем из ниоткуда в никуда».

В период роста антикоммунистического движения во второй половине 1980-х и в начале 1990-х годов «старая Европа» находилась фактически вне поля зрения восточноевропейских элит, ориентировавшихся в борьбе за независимость на США. Однако в 1992-1993 годах проявляется «новая когнитивная ситуация»: в Западной Европе возобладали романтические настроения, крупные западноевропейские политики (Франсуа Миттеран, Гельмут Коль) начинают относиться к своим восточным соседям, как к «потерянным братьям», которым необходимо помочь и вернуть в большую европейскую семью. Символическим и одновременно важным практическим жестом стали Копенгагенские соглашения, в которых была описана принципиальная возможность и механизм расширения ЕС на восток.

По мнению Пала Тамаша, середина 1990-х годов стала периодом иллюзий во взаимоотношениях Западной и Восточной Европы. Была создана некая «инвертированная утопия», девиз которой можно сформулировать так: «Посмотри на Западную Европу — это твой завтрашний день». В то же время реальных шагов на пути евроинтеграции в эти годы не предпринималось.

Наиболее плодотворным периодом Палу Тамашу представляются 1998-2004 годы, когда в отношениях Восточной Европы и ЕС «сохранялись некоторые элементы романтики, но наладились серьезные контакты». В этот период ЕС выпускает ежегодный список «домашних заданий» для стран-кандидатов на присоединение, что, по оценке профессора Тамаша, «имело интересное педагогическое влияние» на элиты и бюрократию посткоммунистических стран. Одновременно происходит беспрецедентная «инвентаризация» экономических, бюрократических, инфраструктурных систем восточноевропейских стран. Наконец, начинается интенсивное обучение восточноевропейской бюрократии стандартам работы, принятым в ЕС, а восточноевропейские эксперты и исследователи становятся полноправными участниками различных проектов в рамках Евросоюза. Кроме того, экономики «новых европейцев» получают большие денежные вливания из кармана ЕС и международных финансовых институтов. Все эти факторы, отмечает Пал Тамаш, позволили восточноевропейским странам почувствовать себя не периферией Большой Европы, а частью ее ядра.

Однако после массового расширения ЕС на Восток в 2004 году, отношение к Евросоюзу в новых странах-членах меняется. Поступающая финансовая помощь начинает восприниматься как данность, и почти никто в элите восточноевропейских стран не думает о том, что дешевые деньги и иные преференции могут закончиться. «С этим настроениями страны Центральной и Восточной Европы и вошли в глобальный кризис», — констатировал Пал Тамаш. Тут и выяснилось, что без оглядки на собственные интересы Западая Европа своим восточным соседям помогать не будет, что «новички» так и не стали ядром ЕС. Осознание этого стало для стран Центральной и Восточной Европы «мягким шоком».

Впрочем, несмотря на текущее разочарование в Евросоюзе, процесс присоединения к ЕС принес восточноевропейским странам несомненную пользу. Среди в целом позитивных эффектов Пал Тамаш выделил эффекты регуляции, связанные с перенятием западноевропейской правовой культуры через множество директив, выполнение которых предписывается Евросоюзом. Важно, что для проведения реформ в Центральной и Восточной Европе был выбран демократический путь, а не «корейско-сингапурский» вариант авторитарной модернизации. Кроме того, новые члены ЕС гласно и негласно конкурируют друг с другом, подстегивая таким образом развитие своих экономических и управленческих систем. Кстати, в отсутствии такого рода предписаний и конкуренции с соседями Пал Тамаш видит причину многих проблем, с которыми в переходный период столкнулась Россия.

В конечном счете, расширение ЕС на восток «задало» новую европейскую географию. «Для Венгрии какая-нибудь Северная Италия стала гораздо более близким регионом, чем Закарпатская Украина, — пояснил Пал Тамаш. — А Россия и вовсе превратилась в совсем другой континент».

Профессор Тамаш также считает, что среди посткоммунистических стран Центральной и Восточной Европы не оказалось исключительных «везунчиков» или «неудачников». Важно, что все они — и относительно благополучная Чехия, и «проблемная» Румыния — движутся в одном направлении, пусть и с разной скоростью.

А вот на пространстве бывшего СССР о движении в одном направлении говорить не приходится, свидетельством чему являются хотя бы конфликтные отношения России и Грузии. Обзору институциональных изменений, произошедших в этих странах, были посвящены два других доклада, представленных на втором пленарном заседании симпозиума.

Каха Бендукидзе

О том, что и почему удалось сделать в Грузии за последние семь лет, по видеосвязи из Тбилиси рассказал Каха Бендукидзе — бывший российский предприниматель, «архитектор» грузинских экономических реформ, министр правительства Грузии в 2004-2009 годах, а ныне председатель попечительского совета основанного им Свободного университета Тбилиси.

«Если вы меня попросите назвать три основных компонента проводимых в Грузии реформ, то я отвечу так: борьба с коррупцией, воссоздание сектора публичных услуг и реформирование экономики, которое, конечно, включает в себя и два первых компонента», — сказал Каха Бендукидзе.

О феноменальных успехах, достигнутых правительством Михаила Саакашвили в сокращении коррупции и реформировании силовых органов, даже в российской прессе написано немало. Поэтому Каха Бендукидзе предпочел сосредоточиться на «профильном» для него аспекте грузинских институциональных преобразований, основными элементами которых стали открытие экономики, дерегулирование и налоговая реформа.

«Мы в одностороннем порядке решили открыть наш рынок товаров и услуг для развитых стран, — рассказал Каха Бендукидзе. — Это было осознанное решение, и оно распространялось на большое количество сфер деятельности начиная от визового регулирования и финансовых институтов и заканчивая лекарствами. Фармацевтический рынок — последний из тех, что был нами открыт, но моя любимая реформа — это отмена виз. Мы решили, что гости из развитых стран не представляют для Грузии никакой угрозы и сохранять визовый режим в таком случае смысла нет».

Открытие рынка для зарубежных производителей означало и существенное понижение таможенных барьеров, которые сейчас в Грузии «одни из самых низких в мире». На смену сложной и коррупциогенной схеме таможенных тарифов пришла система из трех тарифов — нулевого, пяти— и двенадцатипроцентного. В результате совокупный сбор от тарифов в бюджет Грузии составляет всего около 0,5% ВВП. «По этому показателю Грузия близка к группе таких открытых стран, как Гонконг, Сингапур и Макао, — пояснил Каха Бендукидзе. — Мы стали наиболее глобализованной из развивающихся стран».

Дерегулирование, по словам Кахи Бендукидзе, заключалось в «изъятии государства из экономической жизни»: сокращении перечня лицензий на ведение хозяйственной деятельности, упрощении процедур с участием государственной бюрократии, повышении гибкости трудовых отношений. «Мы стали больше полагаться на договор, чем на регулирование, — отметил экс-министр. — Это касается и трудовых споров, и ипотек, и госкредитов, и других хозяйственных отношений».

Существенно упрощена и снижена была налоговая нагрузка на бизнес: число налогов с 2004 года сократилось в четыре раза, сейчас их осталось всего шесть. Налог на добавленную стоимость составляет 18%, налог на прибыль — 15%. «Самым важным шагом было объединение единого социального налога с подоходным налогом и их совокупное снижение, — отметил Каха Бендукидзе. — Сейчас ставка этого объединенного налога — 20%, что является одним из самых низких уровней налогообложения зарплат в этой части света».

Примечательно, что снижение подоходного налога до 20% произошло после российско-грузинской войны 2008 года, и именно это решение представляется Кахе Бендукидзе одним из залогов относительно спокойного преодоления Грузией последствий как военного конфликта, так и мирового кризиса.

«Всегда хочется сделать больше, но нужно понимать на каком фоне проходили эти реформы, — сказал Каха Бендукидзе. — Грузия — страна с двумя спорными территориями, страна, полностью зависевшая от России в плане поставок газа и электроэнергии, которые использовались как элемент давления на грузинское руководство. Кроме того, Россия без официального предупреждения ввела эмбарго на грузинский экспорт при том, что в 2004 году Россия была крупнейшим торговым партнером Грузии. Затем была война и оккупация территорий. Затем начался мировой экономический кризис. Каковы же результаты? За этот период мы получили девять процентов среднегодового роста. Это достаточно хороший показатель в таких условиях. А Россия теперь шестой по объему торговли наш партнер, и то за счет электроэнергии, которую теперь уже Грузия экспортирует в Россию».

Таким образом, экономическая жизнь в стране либерализована, грузинский бюджет консолидирован, на него не давит пенсионная система, тяжелым грузом лежащая на бюджетах многих посткоммунистических стран Европы. В значительной степени реформирована система медицинского страхования, также переведенная в частный сектор и система финансирования высшего образования. По словам Кахи Бендукидзе, в Грузии «заложена база для долгосрочного роста». «У нас есть понимание, что пяти-, шестипроцентный рост — убийственно мало для нас», — сказал бывший министр.

Глобальный кризис и активизация «левых» популистов во многих странах (оппозиционные митинги, но под политическими лозунгами, проходят в эти дни и в Грузии) вновь сделали актуальным вопрос о «цене» либерального подхода к управлению экономикой. «Эрозию взглядов» значительной части практикующих экономистов наблюдает и Каха Бендукидзе. «Но мне кажется — и наш опыт это показывает, — что никакого «второго пути» нет, — уверен он. — Путь государственного стимулирования совокупного спроса — это дорога в никуда. Единственный путь — когда государство уменьшается в размерах, не вмешивается в частную жизнь граждан, когда граждане получают все больше возможностей принимать решения самостоятельно. Только этот путь, особенно в условиях кризиса, способен привести нас к экономике, которая будет устойчивой в долгосрочной перспективе».

Закрепить результаты либеральных реформ призван «Акт свободы» — законопроект, рассматривающийся сейчас в грузинском парламенте и налагающий на правительство ограничения по возможности ревизии уже принятых дерегулятивных решений. По некоторым позициям, например, в части ограничения допустимого дефицита госбюджета, он схож с Маастрихтским соглашением, принятым Евросоюзе.

Отвечая на вопрос о роли России в политической и экономической трансформации Грузии последних лет, Каха Бендукидзе заметил, что грузинские реформы на фоне российского давления являются «иллюстрацией знаменитой фразы Ницше о том, что то, что вас не убивает, делает вас сильнее». «Каждое действие России, особенно грубое действие, порождало противодействие, результаты которого приводили к более эффективному решению», — сказал господин Бендукидзе. В качестве наиболее наглядных примеров он привел реформирование энергетической отрасли (среди стран бывшего СССР Грузия и Эстония сейчас являются лидерами по удельной энергоемкости ВВП) и винодельческого сектора, случившееся после введения Россией запрета на поставку грузинских вин.

Касаясь российско-грузинских противоречий по вопросу вступления России во Всемирную торговую организацию, Каха Бендукидзе отметил: «У России есть неправильное представление о позиции Грузии. Наша позиция состоит в следующем: у России и Грузии существует граница, проходящая по Кавказскому хребту, и таможенные пункты на ней должны находиться в едином режиме и контролироваться российской таможней с российской стороны и грузинской — с грузинской стороны. Эта наша позиция не изменилась и после 2008 года и признания Россией Южной Осетии и Абхазии. А в чем заключается позиция России? В том, что у Грузии никакой позиции нет и она лишь марионетка в руках Соединенных Штатов».

«Конечно, США — наш важнейший партнер, и мы уважаем их мнение, но это не значит, что у нас нет собственных мозгов, — продолжил господин Бендукидзе. — Грузия — самостоятельный субъект в этих переговорах. Пока осознание этого факта российским руководством не придет, мне кажется, переговоры будут идти не очень интенсивно».

Игорь Клямкин

Завершал пленарное заседание доклад советника научного руководителя ВШЭ, вице-президента Фонда «Либеральная миссия» Игоря Клямкина, представившего краткий и весьма пессимистический обзор «эволюции» российской политической системы после краха коммунизма.

«Если попробовать в одной фразе, достаточно грубо, определить, в чем заключается отличие процессов протекающих в Центральной и Восточной Европе и в России, то можно сказать, что в Восточной Европе произошла смена одной политической системы на другую, — сказал Игорь Клямкин. — А в России за эти годы последовательно происходила смена форм одной и той же системы. В этом смысле революции в августе 1991 года не произошло».

По словам Игоря Клямкина, «окно» для настоящих трансформаций если и существовало, то очень быстро «захлопнулось». Политические силы, победившие в августе 1991 года, не захотели поставить вопрос об учреждении нового государства, и в течение следующих двух лет между президентом и Верховным Советом «шла борьба не за преобразования, а за политическую монополию». Эта борьба завершилась полной победой президента и закреплением за ним подавляющего большинства полномочий — ничего подобного в странах Восточной Европы, где очень сильны парламенты, не произошло.

Владимир Путин в этом смысле стал лишь «продолжателем линии Бориса Ельцина» и укрепил президентскую монополию на власть, опираясь на гораздо более высокий, чем у своего предшественника, уровень поддержки населения. Никакого движения в обратную сторону не произошло и при новом президенте — Дмитрии Медведеве, который только закрепил сложившуюся властную конструкцию. Примечателен, по словам Игоря Клямкина, тот факт, что если в среднеазиатских республиках бывшего СССР система авторитарной власти сложилась на основе традиционной культуры, то в России она выросла на обломках «атомизированного общества». В эту же «воронку» оказались втянуты и Белоруссия, и Украина, которая, как казалось еще несколько лет назад, из нее почти выскочила. Произошло это не без молчаливого согласия Запада, особенно Европы, поставившей свои торговые интересы во взаимоотношениях с Россией выше политических идеалов конца 1980-х и начала 1990-х годов.

Весь вопрос в том, в каком направлении и как из нынешнего состояния Россия планирует двигаться дальше. Игорь Клямкин обрисовал три возможных варианта развития событий. Первый (он же наиболее вероятный) состоит в консервации режима в его нынешнем виде, но с избавлением после выборов от «лишней головы». Возможно усиление авторитарных тенденций в попытке решения назревших экономических проблем. Кроме того, режиму, неспособному отказаться от имперских амбиций, необходимо будет решать нарастающий «русский вопрос». В любом случае модернизировать себя изнутри режим не сможет, а попытка постепенного вливания в него демократических институтов ни к чему не приведет — они рискуют раствориться в нем без следа. Поэтому перспективы использования такого режима для долгосрочного развития страны представляются Игорю Клямкину «чрезвычайно сомнительными».

Второй сценарий сводится к воспроизводству той же политической монополии, но на националистической основе. Это «наиболее кровавый вариант с неизбежной перспективой распада России». Впрочем, при любом сценарии Игорь Клямкин не видит способа сохранить в составе России Северный Кавказ в нынешнем его виде.

Третий сценарий, для которого, однако, «нет реальных перспектив», — либерально-демократический. «Беда в том, что на либеральном фланге нет даже интеллектуального движения, нет проектного мышления, — с сожалением отметил Игорь Клямкин. — Максимум, о чем может идти речь, — получение демократической партией семи процентов на выборах в парламент — и даже это звучит утопично».

«Так что в обозримом будущем я вижу воспроизведение того, что есть сейчас, с перспективами нарастания кризисности и деградации», — подвел неутешительный итог своего доклада Игорь Клямкин.

С этим мнением согласилась научный сотрудник Московского центра Карнеги Лилия Шевцова, призвавшая либеральное сообщество не ждать понапрасну гипотетического раскола в правящем «тандеме». «Медведев с его риторикой, по сути, закрыл форточку для либеральной трансформации», — полагает она.

В мнимости политических институтов Лилия Шевцова видит основную угрозу перспективам развития России: «Российская имитационная структура, пожалуй, является самым большим несчастьем, потому что я знаю только один пример системы имитации, которой удалось продвинуться по пути демократической либеральной трансформации — Сербия. И то это случилось только потому, что она согласилась войти в орбиту ЕС. Других примеров нет. Имитационность — это наше проклятье».

Олег Серегин, Новостная служба портала ВШЭ